Сергей Цветков - Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава Страница 43

Та неспешность, с какой «епископ Руси» снаряжался в свою епархию, также свидетельствует, что страна «королевы ругов» не представляла для Отгона непосредственного практического интереса. Отправлению Либуция, по словам Продолжателя Регинона, помешали «какие-то задержки», как видно не имевшие разумного объяснения. Верно, епископ не очень-то торопился, а король не очень-то поторапливал. Примечательно, что Адальберта, облаченного в епископскую мантию после внезапной смерти Либуция, новое назначение повергло в уныние. Этот придворный канцелярист[308] почел себя незаслуженно обиженным, ведь он «ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился», а теперь вот «должен был отправиться на чужбину». С таким настроением едут в изгнание...

Когда же Адальберт летом или ранней осенью 961 г. все-таки прибыл ко двору «королевы ругов», выяснилось, что он опоздал — место «епископа Руси» было занято другим иереем.

Неудача миссии Адальберта

 Ольга вновь круто сменила политический курс.

Предпосылки к тому наметились уже в 959 г., едва княжеское посольство успело ступить на землю Германии. В первой половине ноября скоропостижно скончался Константин Багрянородный[309]. Анонимный автор византийской хроники «Продолжение Феофана» пишет, что, приняв бразды самодержавного правления, двадцатилетний Роман II немедленно разослал «дружественные послания... к болгарам и прочим народам запада и востока» с предложением «подкрепить мирные договоры» с империей. Одним из первых европейских государей послов Романа принял Оттон I, проводивший зиму 959/60 г. во Франкфурте[310], в обществе послов «королевы ругов». Здесь византийские дипломаты узнали весьма неприятную для себя новость — о совершившемся совсем недавно поставлении немецкого миссийного епископа для Русской земли.

К перспективе русско-германского церковно-политического союза Роман II отнесся чрезвычайно нервно. В отношениях между Отгоном и василевсом повеяло холодом, который почувствовали даже в Венеции. Глава Венецианской республики дож Петр IV Кандиан июньским декретом 960 г. запретил перевозить в Константинополь на венецианских кораблях дипломатические бумаги германского короля и его вассалов, ввиду неприкрытого раздражения византийского двора этим обстоятельством, раздражения столь сильного, что с венецианскими поздравительными грамотами, которые дож направил Роману по случаю его воцарения, поступили «с бесчестьем... обращаясь с ними, как с пустым местом». Похоже, что в том же 960 г. Оттон сделал попытку вступить в переговоры с греками, но его посла не пустили дальше острова Паксос (возле побережья Эпира)[311].

Резонно предположить, что одновременно с резким демаршем в сторону Германии византийское правительство обратилось за разъяснением ситуации к самой виновнице дипломатической бури — «архонтиссе Росии». Послы Романа могли быть в Киеве уже в начале лета 960 г. Кажется, смерть Константина смягчила Ольгу; старые обиды были забыты. Договор 944 г. был оживлен по всем статьям, особенно в военной его части, дабы воочию убедить «иные страны, какую любовь имеют Греки с Русью». Греков в первую очередь заботило, чтобы об этой любви как можно скорее узнали арабы. Русские «вой» наконец-то отплыли в Константинополь. Согласно византийским хроникам, в 960—961 гг. сотни «росов» участвовали в отвоевании у арабов Крита, в составе морского десанта Никифора Фоки. В 962 г. отряды «росов» сражались в Сирии; в 964 г. византийцы использовали их в военной экспедиции на Сицилии.

Разумеется, и Роман со своей стороны должен был пойти на уступки. Вряд ли он мог обещать Ольге меньше того, чего она уже добилась от Отгона: поставления на Русь епископа и церковной автономии. Архиерей и священники были посланы в Киев. Повесть временных лет молчит об этом, но вот летописи, использованные В.Н. Татищевым, сообщают, что, вернувшись из Царьграда, Ольга привела в Киев «иереи мудри». При Константине Багрянородном подобного быть не могло (иначе Ольге незачем было бы сноситься с Отгоном), а в контексте русско-византийских переговоров 960/961 г. приезд в Киев греческих священников весьма вероятен. В XVII в. антиохийский патриарх Макарий, дважды приезжавший в Москву (в 1655—1656 и в 1666—1669 гг.), имел возможность ознакомиться с какими-то старыми русскими летописями, где о приезде греческого епископа в Киев говорилось более подробно[312]. В изложении Макария, Ольга потребовала от василевса, «чтобы он прислал от себя священников. И послал он одного епископа. И был он муж знающий и был в нем Дух Святой. И когда он прибыл в те страны, он увещевал их [русов] и учил их и они слушались его речи... И нашел я эти сведения в книгах русов...»[313].

Восстановление полнокровных отношений с Византийской империей было для Ольги предпочтительнее, нежели эфемерное сближение с далекой Германией, с которой Русская земля не имела в общем-то никаких прочных связей. Вот почему Адальберт должен был вернуться, «не сумев преуспеть ни в чем из того, ради чего он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий». Неопределенность этих строк не дает возможности составить даже приблизительного представления о ходе его переговоров с «королевой ругов». Однако одна подробность позволяет догадываться, что «епископ Руси» проявил настойчивость в своих требованиях и, быть может, упреках, чем вызвал гнев Ольги. «На обратном пути, — говорит Продолжатель Регинона, — некоторые из его спутников были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся». По-видимому, это значит, что Адальберт не получил от Ольги «мира» (охранную грамоту) на обратный путь. Лишение иноземных послов гарантий безопасности было равнозначно разрыву отношений.

 Не исключено, что такому исходу миссии Адальберта немало споспешествовал «мудрый» византийский иерей. Формально христианская Церковь оставалась еще единой, но фактический раскол длился уже почти столетие — с 867 г., когда константинопольский патриарх Фотий (четырьмя годами ранее преданный папой анафеме) впервые четко сформулировал расхождение с Римом в вопросах вероучения и литургики. В послании главам восточных Церквей он назвал римских миссионеров «мерзкими и нечестивыми» людьми, что явились из тьмы Запада, и сравнил их с ударом молнии, губительным громом и диким кабаном, яростно топчущим Господень вертоград. Перейдя от метафор к доктрине, Фотий гневно обличил навязываемые этими нечестивцами позорные обряды, которыми они извращают чистое учение Церкви: пост по субботам, сокращение на неделю Великого поста,» осуждение женатых священников, утверждение, будто никому, кроме епископа, не дозволено совершать таинство святого причастия и т. п., — тогда как, напоминает патриарх, «даже небольшое небрежение традициями ведет к полному попранию догмы». Но что самое опасное, по словам Фотия, так это то, что латиняне распространяют догмат о двойственном исхождении Святого Духа от Отца и Сына, — а это уже настоящая ересь.

Послание Фотия не было забыто последующими византийскими иерархами, и, возможно, греческий «епископ Росии» использовал некоторые его красочные образы, чтобы открыть Ольге глаза на богопротивные происки «дикого кабана», которого она имела неосторожность допустить в Господень виноградник.

Глава 7

МАТЬ И СЫН

Храмоздательство Ольги

 Государственную деятельность Ольги-христианки, в отличие от языческих подвигов княгини-мстительницы, на Руси помнили смутно и в самых общих чертах. Иаков Мних знал только, что по возвращении из Царьграда «в землю Русскую» Ольга «требища бесовьская сокруши и нача жити о Христе Иисусе... всеми добрыми делы осветившися и милостынею украшьшися, нагыя одевающе, жадныя напаяющи, и странныа [странников] покоювающи, и нищая и вдовица и сироты вся милующи, и потребу дающи всяку с тихостию и любовью сердца, и моляще Бога день и нощь о спасении своем», — причем подробно перечисленные душеспасительные дела Ольги при внимательном рассмотрении оказываются всего лишь литературным штампом, поскольку нагим, нищим и странникам еще не было места в социальной реальности середины X в., с ее крепким общинным строем, патриархальными традициями взаимопомощи и незначительным сословно-имущественным расслоением.

Но вот известие о разрушении языческих капищ заслуживает доверия. Исторический опыт показывает, что христианизация верховной власти в «варварских» обществах неизменно сопровождалась попытками насильственного ниспровержения прежних верований и, как следствие, нарушением гражданского и религиозного мира в стране. Здесь свидетельство Иакова Мниха перекликается с сообщением Степенной книги, где, кроме того, имеется целый ряд новых подробностей: «[Ольга] обходящи грады и веси по всей Русстей земли, всем людям благочестие проповедая и учаше их вере Христове... дани и оброки легки уставляющи и кумиры сокрушающе и на кумирниских местах кресты Христовы поставляющи».