Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века Страница 43

Потом он превратил свой богатый дом в своеобразный штаб дворянских прожектеров и сам стал автором проекта о новом устройстве России, в которой не будет более места бессудным казням, засилью фаворитов, а голос дворянства будет слышен всем. Князь Щербатов писал, что такая активность Черкасского объяснялась обидами, которые нанесли его шурину, князю И.Трубецкому, князья Долгорукие – инициаторы ограничения власти Анны Иоанновны. В этом можно усомниться – слишком далеко пошел по пути реформаторства, защищая честь шурина, прежде столь робкий вельможа. Дело, наверное, в другом: в Черкасском вдруг взыграла кровь его боярских предков, которые в допетровские времена были хозяевами жизни. Тогда цари не принимали ни одного решения, не посоветовавшись с боярами – людьми опытными, влиятельными, богатыми, уважаемыми. Правление же Петра I привело к низвержению старых родов, на которых держался порядок на Руси. Несомненно, в прежние времена князь Алексей Михайлович не остался бы в ближних стольниках, не пачкал и не рвал бы дорогого кафтана на строительных лесах, не собачился бы с подрядчиками, а был бы боярином и сидел бы в Грановитой палате и «думал думу». Обида не за шурина, а за всех знатных, но ныне униженных, желание изменить порядок, навязанный Петром, и позволили Черкасскому найти за пазухой тот «мешочек смелости», которого ему обычно так не хватало! Он стал авторитетнейшим лидером одной из дворянских «партий», и во многом благодаря Черкасскому со товарищи хитроумная затея «верховников» провалилась, а самодержавие через 37 дней было восстановлено.

Но мечтам Черкасского и его соавторов по прожектам не было суждено сбыться. Благодаря поддержке части дворянства и бунту гвардейцев Анна Иоанновна перехватила инициативу, свергла «верховников», а прожекты кружка Черкасского сунула куда подальше. Все вернулось на круги своя, и Черкасский мог вновь мирно дремать на заседаниях. Императрица Анна Иоанновна, получив самодержавное полновластие, не отставила его от дел. И даже прожектерская активность в памятном 1730 году не была поставлена Алексею Михайловичу «в строку». Наоборот, то, что Черкасский и ему подобные боролись с «верховниками», послужило им пропуском к новым чинам и должностям. Такой человек, как Черкасский, – родовитый, тесно связанный кровными и служебными узами со многими знатными вельможами, богатый и влиятельный – был весьма нужен новой государыне.

Назначенный в 1732 году кабинет-министром, в 1740 году он достиг и служебной вершины – стал канцлером России. Но при этом он вел себя спокойно, скромно и незаметно, подпевая сильнейшим да прислушиваясь к советам своего формального подчиненного – вице-канцлера А.И.Остермана. Необыкновенная вспышка гражданской активности Черкасского, поразившая русское общество в 1730 году, прошла, и всю оставшуюся жизнь один из лидеров дворянских прожектеров молчаливо «таскал свое имя». Впрочем, он не был великим немым, а прерывал свое молчание, чтобы на каком-нибудь празднике выйти вперед и, как писал современник, «от имени всего народа [произнести] длинную на шести листах кругом (то есть листах с оборотом. – Е.А. ) речь, содержащую благодарение за материнское попечение императрицы о защите оскорбленных ее подданных… при преданнейшем уверении в признательности за дарованное опущение полугодового подушного сбора, многие пожелания о высочайшем здравии и благополучном царствовании». Это он осенью 1740 года во время смертельной болезни Анны Иоанновны тоже вышел вперед и учтиво сказал Бирону: «Я не знаю никого способнее и достойнее Вашей светлости к управлению государством… Мудрость и искусство Ваши всем известны… Итак, для блага Отечества нашего всеусерднейше прошу Вашу светлость продолжить Ваше попечение о России под каким бы то ни было титулом». Такого солидного и уважаемого вельможу не послушаться было нельзя. Бирон согласился и выбрал «скромный» титул регента Российской империи.

Впрочем, учитывая, что такое поведение вельмож было обычным, общепринятым, назвать Черкасского стопроцентным проходимцем нельзя. В прежних изданиях очерка о Черкасском я писал, что материалы Тайной канцелярии не содержат сведений о том, что Черкасский вел себя недостойно, на кого-либо доносил. Но я ошибся. В 1740 году, когда Бирон захватил власть при малолетнем Иване Антоновиче, некий подполковник Пустошкин проникся идеей подать от всего российского шляхетства челобитную с просьбой сделать регентом принца Антона Ульриха.

22 октября Пустошкин явился к канцлеру России князю А.М.Черкасскому и заявил, что «их много, между ними офицеры Семеновского полка… все желают, чтобы правительство было поручено принцу Брауншвейгскому». Пустошкин был арестован и допрошен самим регентом. Важно то, что Пустошкин с товарищами направились к Черкасскому, «напомнив о прежнем подвиге его, столь достохвальном и полезном для общества», и «просили князя отправиться с ними к принцессе и представить Ее высочеству о желании народа». Речь идет о памятном событии начала 1730 года, когда князь Черкасский возглавил выступление русского дворянства против узурпировавших власть «верховников» – членов олигархического Верховного тайного совета. Но в 1740 году ситуация была уже другая, и Черкасский тотчас ничтоже сумняшеся донес о депутации Пустошкина Бирону. Он уже не хотел быть лидером «вольного дворянства». Вот поэтому Черкасский мирно досидел в своем высочайшем в чиновной иерархии кресле великого канцлера до 1742 года и умер в преклонных летах, уже при новой императрице Елизавете Петровне, которая, как и ее предшественники на троне, уважала солидного вельможу, продемострировавшего величайшее искусство политического выживания.

Архиепископ Феофан Прокопович: лукавый поп

Датский путешественник фон Хаген, побывавший в Петербурге в 1736 году, записал впечатления от встречи с архиепископом Новгородским Феофаном: «Этот господин покровительствовал реформации духовных лиц, которую проводил император Петр Первый… В молодости он много лет путешествовал почти во всех странах Европы и Азии. Во всякого рода учености он мало имел, если имел вообще, себе равных, особенно среди русского духовенства. Помимо истории, богословия и философии, он обладал чрезвычайно глубокими познаниями в математике и имел к ней несказанно большую склонность. Он знал много европейских языков, умел понимать и говорить на них, однако в своем отечестве не желал изъясняться ни на одном иностранном языке, кроме латинского, разве только в случае крайней необходимости. В этом языке он был тоже искусен, как наилучший академик. Он порядочно хорошо понимал греческий и древнееврейский и уже в преклонном возрасте со всем прилежанием занимался ими».

Все это правда: более образованного, чем Феофан, человека не было в то время в России. Елисей (или Елеазар) – таково было его светское имя – родился в 1677 (или в 1681) году в Киеве, с детства носил фамилию матери, и о его отце совершенно ничего не известно. Надо полагать, что Елисей был незаконнорожденный, бастард, и это во многом определило его судьбу.

С ранних лет он был отдан Богу, в монастырскую школу, а потом и в Киево-Могилянскую академию, давшую юноше прекрасное образование. Затем он совершенствовал знания во Львове и после перехода в униаты обошел пешком всю Европу, посещал знаменитые университеты в Лейпциге, Халле, Иене и так – до самого Рима.

Три года Елисей учился в Ватикане, откуда бежал с великим скандалом. Причина скандала нам неизвестна, но отметим, что вообще жизненный путь будущего теоретика Петровских реформ ни прямым, ни ровным никак не назовешь. Во многом это зависело от его характера. Первый его биограф академик Байер писал, что Феофан был «зеленоглазым холериком сангвинического темперамента». Путешествия по Европе очень многое дали молодому человеку, и когда он вернулся в Киев, там не могли не заметить талантливого, живого и образованного чернеца. Он постригся под именем Феофан и с 1705 года стал профессором поэтики в родной Киево-Могилянской академии. Тут-то и представился ему случай резко изменить судьбу: на торжественном богослужении в Киеве в честь Полтавской победы 1709 года Феофан в присутствии царя-реформатора произнес блистательную речь-панегирик. Это в своей речи он нашел запоминающийся образ Самсона-Петра, раздирающего пасть льву (лев – символ Швеции), обыграв день сражения 27 июня, в который праздновался день Самсония. И неважно, что Самсон был не тот – 27 июня праздновали день Сампсония Богоприимца, зато символ Полтавы был более чем выразительный. Вот эта манера Феофана – передергивать, совсем незаметно, была чертой его личности всегда. Зато он, благодаря яркой речи, замечен государем и впоследствии – не сразу – привлечен к делу.

Призванный Петром I для осуществления реформы церкви в 1716 году, Феофан оказался идеальным исполнителем: умным, тонким, творческим, послушным, все понимающим. С самого начала Петра не могла не поразить в Феофане присущая ему способность служить воодушевленно. Вероятно, царя привлекли не только ум, талант и ораторские дарования Феофана, его способность бессовестно говорить грубую лесть, но и та услужливость интеллектуала, которая называется беспринципностью, бесстыдством, – а это свойство таланта всегда бывает востребовано властью.