Арнольд Тойнби - Постижение истории Страница 44

Когда в наши дни пересекаешь Саву, подъезжая поездом к Белграду, любопытно перечитать «Эофен» Кинглейка [279]. Когда английский путешественник менее чем столетие назад преодолевал пограничную реку, чтобы попасть на оттоманский берег, он чувствовал себя так, словно отправлялся в мир иной. Австрийский гусар, провожавший его до парома, прощался с ним столь торжественно, будто усаживал его в ладью Харона. Непосвященному английскому наблюдателю и простодушному австрийскому солдату граница между Западом и Востоком могла казаться вратами в мир иной. Однако совершенно другой точки зрения придерживался государственный деятель, который из своего кабинета в Вене натягивал струны европейской дипломатии. Меттерних прекрасно понимал, что древние барьеры рушатся, подточенные временем, и дрожжи западного национализма уже распространились на Восток через старую демаркационную линию. Он знал, что политическая реакция в православно-христианском мире будет бурной и неугасимой.

Меттерниха встревожило греческое восстание против османов в 1821 г. [280] Наделенный незаурядным политическим чутьем. Меттерних сразу же понял, что выступление горстки людей против власти падишаха представляет собой угрозу власти кайзера. Меттерних настойчиво, хотя и безуспешно, внушал Священному союзу, что принцип наследования должен оставаться нетронутым. Это позволяло бойкотировать греческих повстанцев как нарушителей закона и поддерживать султана Махмуда как помазанника Божьего. С точки зрения сторонников принципа наследования власти, предостережения Меттерниха были вполне своевременны. Ибо триумфальный успех греческих повстанцев – успех, которым они обязаны вмешательству Франции, Великобритании и России, равно как и собственным усилиям, – был событием отнюдь не местного значения. Установление самостоятельного независимого национального греческого государства в 1829-1831 гг. сделало очевидным тот факт, что каждый народ Юго-Восточной Европы рано или поздно придет к осознанию необходимости отстаивать свою независимость и национальное единство. Таким образом, греческое восстание 1821 г. в значительной мере предопределило образование Югославии и Румынии в 1918-1920 гг. Действительно, предчувствия не обманули Меттерниха, когда он в лязганье оружия на Пелопоннесе услышал похоронный звон по Дунайской монархии.

Любопытно также на современном уровне знаний сравнить австрийский этос с турецким этосом, с одной стороны, и с баварским – с другой.

Из обломков Дунайской монархии и Оттоманской империи, разрушенных мировой войной 1914-1918 гг., появились Австрия и Турция. Эти две республики странно похожи одна на другую, так как они следовали тому конвенциальному типу современного парламентарного национального государства, который был глубоко чужд и габсбургской, и Оттоманской империи. Однако это формальное сходство Австрии с Турцией не имеет существенного значения в свете их принципиального различия в этосе. Австрийцы, травмированные результатами войны 1914-1918 гг., приняли новый порядок пассивно, со смирением и горечью. Турки в отличие от них после капитуляции снова подняли оружие против победивших держав и добились равноправных переговоров с победителями. Более того, турки усмотрели в катастрофе Оттоманской империи возможность возвратить свою юность и изменить свою судьбу. Таким образом, они встретили новый порядок не пассивно, а с открытыми объятиями и стали ревностно ему следовать. Они с радостью ступили на путь вестернизации вслед за своими бывшими подданными – греками, сербами, болгарами и румынами.

Как можно объяснить эти два противоположных психологических явления? Нельзя не признать, что современный турецкий этос представляет собой нечто совершенно новое. Ибо с XV в., то есть с конца динамической эпохи, и до 1919 г. турки, невзирая на все превратности своей истории, были последовательно консервативны. Во дни своего расцвета они тучнели и жирели, а когда наступило неблагополучие, стали малоподвижны и невосприимчивы к невзгодам, словно мулы, которых, сколько ни погоняй, они не прибавят шагу.

Бывшее правящее меньшинство турецких землевладельцев, оказавшись между 1683 и 1913 гг. выброшенным на берег и обнаружив себя среди чужаков и при другом, чуждом им правлении, восприняло внезапный и резкий поворот судьбы столь же пассивно, как австрийцы восприняли крах 1918 г. Одни из них оставляли свои родовые земли и мигрировали в глубь постоянно сжимающейся Оттоманской империи; другие же, слишком инертные, чтобы совершить даже этот отрицательный ответ на вызов человеческого окружения, смирялись, опускаясь постепенно на дно социальной лестницы. Что же касается тех представителей правящего сословия, что удерживались на вершине Оттоманской империи, их могла подтолкнуть к вестернизации социальных учреждений только большая сила. Но они действовали половинчато и прилагали минимальные усилия, едва позволяющие империи выжить.

Чем же объясняются кардинальные изменения, охватившие вдруг сознание турок? И как в этом случае следует объяснить обратный сдвиг в австрийских настроениях, крутой поворот от героизма 1682-1683 гг. к «пораженчеству» настоящего времени?

Ответ следует искать в действии закона Вызова-и-Ответа. Венцы более двух столетий жили как имперский народ в своих габсбургских владениях, вместо того чтобы исполнять историческую роль защитников форпоста западного общества против османов. В этом нестимулирующем окружении последнего периода они приучились во всем полагаться на династию, и, когда имперское правительство объявило ультиматум Сербии, что было началом мировой войны 1914-1918 гг., они подчинились закону мобилизации, словно овцы пастуху, не ведая, что идут на живодерню. Ими двигала вера в императора Франца-Иосифа, слепая вера в то, что все, что он предпринимает, есть результат провидения.

Турки, с другой стороны, ответили в свой «одиннадцатый час» на вызов со стороны Запада. Накануне соглашения о прекращении военных действий в 1918 г. турки поняли, что оказались в ситуации, где должны либо победить, либо умереть – отступать было некуда. В этот решающий час они были преданы оттоманской династией, – создавшей не только империю, но и самих османских турок. Это предательство заставило турок полагаться на самих себя и обрекло на борьбу за выживание. Ибо в 1919-1922 гг. турки сражались уже не за своего падишаха и его владения. Они сражались за собственную родину. Турецкий народ был поставлен перед необходимостью выбирать: аннигиляция или метаморфоза. Сила вызова, перед которой предстали турки, была уравновешена соразмерной силой ответа в «одиннадцатый час» их истории. Реверсия в направлении давления между западным миром и основной областью православного христианства, проявившись под стенами Вены в 1683 г., продолжается затем в виде переноса стимула, что в свою очередь нашло свое отражение в этосе двух сообществ, испытавших на себе ситуацию Вызова-и-Ответа.

Что же касается сравнения Австрии с Баварией, то здесь интересно то, что Бавария и Австрия были первоначально элементами единого целого. Первоначально Австрия представляла собой форпост Баварии, а вернее, ряд ее восточных форпостов, таких, как Верхняя Австрия, Нижняя Австрия, Штирия [281].

В течение последних десяти-двенадцати столетий страна, которая начала свою жизнь как восточный форпост Баварии, прошла длинную череду испытаний, предохранив от них внутренние земли Баварии. Сначала Австрию стимулировали повторяющиеся волны атак со стороны аваров, мадьяров, османов, но потом она была расслаблена отеческим деспотизмом Габсбургов. Австрии приходилось исполнять самые разнообразные функции, и каждая фаза ее переменчивой и неповторимой истории оставляла свой след, пока в ее облике и характере не стерлись, не исчезли все собственно баварские черты. В течение того периода, когда восточный форпост Баварии играл решающую роль в жизни западного общества и в жизни всего мира, внутренние земли Баварии оставались одной из тех малых стран, которые «счастливы, не имея своей истории», о чем свидетельствует и тот факт, что Бавария сохранила свое первоначальное название, а Австрия его изменила [282]. В течение десяти-двенадцати веков баварский этос неизменно оставался локальным, бурным и сангвиническим, тогда как австрийский стал отличаться утонченностью и скептицизмом. Контраст темпераментов жителей этих двух южногерманских католических стран в наши дни просто поражает иностранцев. И вряд ли будет справедливым объяснять его ссылками на расовые различия. Нет причин полагать, что баварское население восточных форпостов отличалось чем-либо от жителей внутренних баварских земель. Не существует также никаких свидетельств изменения расового состава населения, за исключением того, что оно было разделено на отдельные общины. Единственным правдоподобным объяснением различия между баварским и австрийским этосами в настоящее время может быть объяснение, выведенное из схемы Вызова-и-Ответа.