Борис Соколов - СССР и Россия на бойне. Людские потери в войнах XX века Страница 44

«Добровольцев» вербовали несколько иначе. Их «приглашали» на «собрание». Приглашали так, чтоб никто не мог отказаться. Одновременно в населенном пункте проводились аресты. На собрании организовывались выступления тех, кто желает вступить в ряды Советской Армии. Того, кто высказывался против, понуждали объяснить, почему он отказывается, и за первое неудачно сказанное или специально извращенное слово объявляли врагом советской власти. В общем многоопытные кэгэбисты любое такое «собрание» заканчивали тем, что никто не уходил домой свободным. Все оказывались либо «добровольцами», либо арестованными врагами советской власти. Дальше «добровольцы» обрабатывались так же, как и «мобилизованные». Наша дивизия получала пополнение из обоих этих источников. И, думаю, все понимают, что это пополнение не было достаточно надежным. Чтобы превратить «мобилизованных» западных украинцев и «добровольцев» из Закарпатья в надежных воинов, надо было не только обучить их и подчинить общей дисциплине, но и сплотить в боевой коллектив, дав им костяк из опытных и преданных Советскому Союзу воинов. Таковыми были наличный состав дивизии и пополнение, прибывающее из госпиталей»[431].

Бывшие советские военнопленные Дугас и Черон, один из которых попал в плен в 1942 году под Харьковом, отмечают: «Как правило, освободив от немцев определенную территорию, советское командование собирало все военнообязанное население и, часто без оружия и военной формы, гнало его в бой. Так, например, было в харьковском наступлении мая 1942 года. Солдаты называли наспех мобилизованных «воронами» (по темной гражданской одежде). В наступлении «ворона» могла быть вооружена лопатой, штыком, в редких случаях винтовкой, из которой она не умела стрелять. Вопрос: кем считать этих «ворон», попавших в плен, – солдатами, гражданскими лицами или партизанами? Немцы поступали так: если у «вороны» была наголо под машинку острижена голова или же она имела винтовку – «ворона» считалась пленным. Иногда немцы «ворон» просто выгоняли, даже не рассматривая прическу. Со стороны советского командования было преступлением посылать этих людей»[432]. Нет сомнений, что их все же надо считать красноармейцами. Ведь на отражение атак и несчастных «ворон», и красноармейцев в форме немцы одинаково тратили боеприпасы. Со временем уцелевшие «вороны» получали и винтовки, и обмундирование, но шансов довоевать до конца войны у них имелось немного. И, как правило, погибшие в первых же боях из числа призванных непосредственно в части не попадали в общую базу мобилизованных, равно как и в общую базу безвозвратных потерь.

Отдельные примеры показывают, что призыв непосредственно в части составлял значительную величину. Так, член Военного совета Южного фронта и бывший заместитель наркома обороны по кадрам Е.А. Щаденко писал 6 октября 1943 года члену ГКО Г.М. Маленкову, что войсками фронта только за сентябрь 1943 года призвали непосредственно в части 115 тыс. человек, из которых 18 675 человек (18 %) являются призывниками, прежде не служившими в Красной Армии, а остальные – бывшими красноармейцами, оставшимися на оккупированной территории[433]. Можно с уверенностью предположить, что значительная часть, если не большинство тех, кто назвал себя бывшими военнослужащими, в действительности в Красной Армии не служили, но предпочли назвать себя бывшими красноармейцами, чтобы избежать обвинений в уклонении от призыва и дезертирстве в 1941 году. Как мы уже убедились, в последние месяцы войны, когда боевые действия велись в странах Европы, непосредственно в части призывали в основном бывших «остарбайтеров» призывного возраста.

Общее число мобилизованных в 42,9 млн человек составит около 20,8 % от довоенной численности населения. Отметим, что объем германского призыва во Вторую мировую войну оказался вполне сопоставим с советским. Всего в вермахт (с учетом армии мирного времени) было призвано 17,9 млн человек, из которых около 2 млн человек было отозвано для работы в народном хозяйстве. Таким образом, чистый призыв в 15,9 млн человек составил 19,7 % от населения Германии в 80,6 млн человек в 1939 году (включая население Австрии и протектората Богемии и Моравии)[434].

В начале Второй мировой войны, в 1939 году, в германской сухопутной армии насчитывалось примерно 140 тыс. женщин, из которых 50 тыс. были собственно гражданскими служащими, а 90 тыс. считались гражданским вспомогательным персоналом (Helferinen), на который, однако, распространялись некоторые армейские дисциплинарные нормы и определенная униформа. В 1944 году около 300 тыс. женщин, относящихся как к служащим, так и к вспомогательному персоналу, служило в резервной армии и других тыловых учреждениях сухопутной армии на территории Рейха, а около 20,5 тыс. женского вспомогательного персонала служили в действующей армии и на оккупированных территориях. В люфтваффе насчитывалось около 130 тыс. женщин, а на флоте – 20 тыс. (последние несли службу только на берегу). Всего в германских вооруженных силах служило около 470 тыс. женщин. В ноябре 1944 года число женщин в люфтваффе за счет мобилизации возросло до 300—350 тыс. человек, а общая численность женского персонала – до 640—690 тыс. человек, однако большинство вновь призванных не смогли использовать из-за отсутствия достаточного числа женщин-начальников, а также достаточного времени и средств на подготовку. Женщин не использовали в боевых частях и не вооружали. В конце февраля 1945 года Гитлер изменил свою принципиальную позицию о непривлечении женщин к боевым действиям и разрешил формирование одного женского батальона, чье значение, однако, должно было быть больше пропагандистским, а не военным. Однако уже в марте ОКВ издало приказ, отменяющий все прочие приказы о вооружении женщин, так что батальон так и не был создан. Оружие могли иметь только расчеты зенитных орудий и женщины, назначавшиеся в караулы[435]. В последние месяцы войны оружия уже не хватало для вооружения мужчин-призывников.

В Германии, в отличие от СССР, женщины никогда не направлялись в боевые части, а служили только в глубоком тылу – штабными писарями и делопроизводителями, радистками, машинистками и телеграфистками, медсестрами, а также наблюдателями на постах ВНОС и в метеослужбе. Поэтому потери среди них убитыми и умершими были минимальными и являлись следствием болезней и воздушных бомбардировок, а на оккупированных территориях – еще и следствием нападений партизан. Безвозвратные потери женщин вряд ли превышали несколько тысяч человек. С другой стороны, тысячи немецких женщин-военнослужащих оказались в плену, но обычно в качестве интернированных, так как практически все они были демобилизованы в апреле 1945 года.

Мобилизационная способность СССР и Германии оказалась практически равна по отношению к общей численности населения. Советский Союз мог мобилизовать несколько большую долю населения благодаря помощи западных союзников в виде ленд-лиза, что позволяло высвободить для нужд фронта дополнительную рабочую силу из промышленности, а также благодаря практически полному прекращению всякого гражданского производства уже в 1941 году, тогда как в Германии еще и в 1943 году значительная часть промышленности производила продукцию для удовлетворения нужд гражданского населения. Кроме того, в СССР в гораздо большем масштабе были привлечены для работы в народном хозяйстве женщины, лица пожилого возраста и подростки. В Германии мобилизационная способность возросла за счет использования труда иностранных рабочих и военнопленных (5655 тыс. человек в сентябре 1944 года)[436]. Однако в СССР в большей мере призывали в армию лиц пожилых возрастов.

Можно сказать, что в Красную Армию призывали всех, кого могли мобилизовать, а в вермахт – только тех, кого могли обучить и вооружить.

В Красной Армии число убитых и число раненых были близки друг к другу. Замечательный белорусский писатель-фронтовик Василь Быков, автор действительно честных книг о войне, в своих мемуарах очень хорошо объясняет, почему в Красной Армии на одного убитого приходилось значительно меньше раненых, чем в вермахте, да и в других армиях Второй мировой войны: «Наши потери в наступлении были чудовищны, наибольшее их количество, конечно, приходилось на долю раненых. Легкораненые с поля боя выбирались сами; тяжелораненые нередко подолгу находились в зоне огня, получая новые ранения, а то и погибая. Выносить раненых с поля боя имели право лишь специально назначенные для того бойцы – санитары и санинструкторы. Никому другому сопровождать раненых в тыл не разрешалось, попытки такого рода расценивались как уклонение от боя. Конечно, девочки-инструкторы старались как могли, но санинструкторов полагалось по одной на роту, раненых же на поле боя всегда набирались десятки. Как было успеть при всем желании? И не успевали; раненые вынуждены были долго ждать помощи и, истекая кровью, умирали на поле или по дороге в санбат.