Джон Норвич - Расцвет и закат Сицилийского королевства Страница 44

Вильгельм был еще слаб после болезни; и он в полной мере унаследовал от своего отца стремление решать проблемы дипломатическими методами, а не военной силой. Оставаясь сам в Палермо, он отправил в Бутеру Эверара, графа Сквил-лаче, для переговоров с мятежниками, повелев спросить их, почему они совершили столь опрометчивый шаг. Через несколько дней Эверар вернулся с ответом. Бунтовщики заявили, что восстали не против своего короля, но только против эмира, который вместе со своим приспешником архиепископом собрался убить Вильгельма и захватить трон. Все, о чем они просят, — чтобы король осознал грозящую ему опасность и избавился, пока не поздно, от злокозненных советников. Тогда они сами добровольно сложат оружие и явятся в Палермо, чтобы молить короля о прощении.

Вильгельм мог быть лентяем, но он не был дураком; он доверял Майо больше, чем любому нормандскому барону. Он ничего не сделал и никак не откликнулся на послание мятежников, а стал ждать их дальнейших действий. Он ждал недолго. В конце марта начались беспорядки в самом Палермо. В том, что они вдохновлены и финансируются мятежниками, не оставалось сомнений; хотя гнев смутьянов был направлен в основном против Майо и архиепископа Гуго, толпа также требовала освобождения из тюрьмы Симона из Поликастро, молодого графа, который до недавнего времени являлся доверенным лицом Асклетина в Кампании, но позднее, согласно повелению Майо, оказался без суда в темнице по подозрению в измене.

Зрелище толпы, собравшейся перед королевским дворцом, вывело Вильгельма из апатии. Он наконец осознал, что не сможет жить спокойно и заниматься своими делами, пока нерешит возникшую проблему. Теперь, избрав путь, он действовал быстро. Желая успокоить смутьянов, он отдал приказ немедленно освободить Симона из Поликастро; затем, вместе с Майо, но сопровождаемый также Симоном, как посредником — поскольку он все еще надеялся избежать кровопролития, — Вильгельм повел свою армию со всей возможной скоростью в Бутеру.

Прилепившаяся на вершине скалы между двумя крутыми склонами, спускавшимися в ущелья, Бутера была надежной крепостью; и мятежники поначалу собирались оборонять ее до последнего. Но впоследствии они изменили решение — главным образом благодаря великодушию Вильгельма и настойчивости графа Симона. Он уверил бунтовщиков, что король не намерен смещать советников, которым он полностью доверяет: один из них сопровождает его в данный момент; тем не менее он готов, в сложившихся обстоятельствах, проявить снисхождение к тем, кто поднял оружие против него. Пусть они сдаются немедленно: тогда им сохранят их жизни, собственность и свободу; единственным наказанием, по милости короля, будет изгнание из королевства. Восставшие приняли предложение. Бутера сдалась, и на Сицилии восстановился мир.

«Король Вильгельм, — пишет Гуго Фальканд, — не любил покидать свой дворец; но, если уж ему приходилось это делать — сколько бы ни бездействовал он до того, — он смело шел — не столько благодаря мужеству, сколько из упрямства и даже по легкомыслию навстречу опасности». Как всегда, Гуго злобен; но все же в его словах можно уловить восхищенные нотки и одновременно усмотреть скрытую за ними правду. Теперь, начав войну и уже имея за плечами одну победу, Вильгельм не собирался останавливаться. Его здоровье поправилось, кровь кипела. Пришла весна — самая подходящая пора для военных действий. Он собирался вернуть себе материковые владения.

Армия и флот встретились в Мессине; король планировал атаковать греков и их союзников одновременно ссуши и моря. В Мессину также вызвали Асклетина, чтобы он объяснил плачевные последствия своей деятельности за последние месяцы. Асклетин оказался бездарным и скучным военачальником (это неудивительно, если учесть, что прежде он был архидьяконом в Катании), и, возможно, против него имелись другие, более серьезные обвинения. В Мессине никто не высказался в его защиту — даже Майо, чьим протеже он являлся, который сделал его канцлером против воли короля. Был ли он предателем, трусом или козлом отпущения, но имущество его конфисковали, а его самого бросили в тюрьму — где он через несколько лет умер.

Расправа Вильгельма с Асклетином воплощала в себе дух предстоящей кампании. Она ни в коем случае не была продолжением, в больших масштабах, миротворческих мероприятий минувшего года. Готовилась новая операция, более наступательная, нежели оборонительная, заново продуманная и спланированная, — массированный удар силами армии и флота Сицилийского королевства по самому слабому месту врага — апулийской «пяте». В последние дни апреля армия переправилась на материк и двинулась маршем через Калабрию, в то время как флот пересек проливы и затем повернул на северо-восток к Бриндизи.

Бриндизи уже в течение трех недель находился в осаде. Византийцы, полагаясь, как всегда, на подкуп и предательство, сумели войти во внешний круг города; но королевский гарнизон в цитадели оказал им решительное сопротивление, и их продвижение в Апулии, по крайней мере, на время приостановилось. Это было лишь последнее из препятствий, с которыми греки столкнулись за истекшие несколько месяцев. Во-первых, из-за возрастающего высокомерия Михаила Па-леолога они постепенно утратили доверие и расположение нормандских мятежников; кончилось тем, что Робер из Ло-рителло в негодовании покинул византийскую армию. Затем сам Палеолог скоропостижно умер в Бари. При всей своей заносчивости он был блестящим военачальником, и его смерть стала тяжелым ударом для его соотечественников. Его преемник Иоанн Дука продолжил военные операции и даже примирился с графом Лорителло, но прежнего доверия между союзниками уже не было, и боевой настрой 1155 г. безвозвратно исчез.

И вот теперь в византийский лагерь пришла весть, что огромная и мощная сицилийская армия выступил в поход под предводительством самого короля Вильгельма. Вновь греки столкнулись с тем, что соратники их покинули. Наемники выбрали, как подобает наемникам, самый тяжелый момент, чтобы потребовать невозможного повышения платы; получив отказ, они исчезли в массовом количестве. Робер из Лорителло дезертировал во второй раз, уведя своих людей и большинство своих соотечественников. Дука, оставшись только с небольшим войском, которое он и Палеолог привели с собой, пополненным подкреплениями, прибывшими через Адриатику в течение последних восьми или девяти месяцев, понимал, что его армия жестоко уступает противнику в численности.

Первым подошел сицилийский флот, и в следующие несколько дней Дука еще держался. Вход в залив Бриндизи представляет собой узкий пролив, не более ста ярдов шириной. Двенадцать веков назад Юлий Цезарь преграждал здесь путь кораблям Помпея; теперь Дука, следуя той же тактике, выстроил в ряд четыре судна под своим командованием поперек входа в пролив и поставил хорошо вооруженные подразделения пехоты на каждом берегу. Но когда спустя пару дней с запада подошла армия Вильгельма, надежды византийцев рухнули. Атакуемый одновременно с суши, моря и из цитадели, Дука не мог надеяться удержать стены; он и его люди оказались в ловушке.

В последовавшей краткой и кровавой битве греки потерпели сокрушительное поражение. Сицилийский флот расположился на мелких островах при входе в залив и действенно пресекал любые попытки спастись морем. Дука и другие уцелевшие греки попали в плен. За один день 28 мая 1156 г. все, чего византийцы достигли в Италии в минувшем году, кануло в небытие, словно его и не было.

Вильгельм обращался с греческими пленниками в соответствии с принятыми обычаями; но к собственным мятежным подданным не ведал жалости. Это был другой урок, усвоенный им от отца. Предательство, особенно когда речь шла об Апулии, где оно было у людей в крови, не заслуживало снисхождения и прощения. Из бывших мятежников, попавших ему в руки, только счастливчики попали в тюрьму. Остальные были повешены, ослеплены или брошены в море с привязанным на шею камнем. Король первый раз с момента восшествия на престол появился в Апулии, и он решил, что апулийцы должны хорошенько запомнить его визит. Из Бриндизи он отправился в Бари. Год назад барийцы с готовностью связали свою судьбу с Византией; теперь им предстояло расплатиться за измену. Горожане медленно выходили из своих домов, чтобы пасть в ноги своему повелителю и просить его о милости. Но их мольбы были тщетны. Вильгельм только указал на груду щебня на том месте, где до недавнего времени стояла цитадель. «Как вы не пожалели мой дом, — сказал он, — я теперь не пожалею ваши». Он дал горожанам два дня на спасение имущества, на третий день Бари был разрушен. Только кафедральный собор, церковь Святого Николая и несколько меньших церквей остались стоять.

«И так случилось, что от величественной и прославленной столицы Апулии, могущественной и богатой, гордой благородством своих граждан и восхищавшей всех красотой своей архитектуры, осталась груда камней». Итак, восклицает Гуго Фальканд несколько напыщенно, города больше не было. Еврейский путешественник Бенджамин из Туделы, писавший годом или двумя позже, выразился более лаконично: «От Трани день пути до Бари, большого города, который разрушил король Вильгельм Сицилийский; после этого ни евреи, ни христиане там теперь не живут».