Николай Скоморохов - Боем живет истребитель Страница 44

Возвращался вечером, садился бриться (этим делом я никогда не занимался с утра – такова сила суеверия) – в окне тут же появлялась голова мальчишки. Он пристально следил за каждым моим движением, глазел на мое обмундирование, летную амуницию. Как только заканчивал бритье, надевал гимнастерку, мальчишка исчезал, и тут же, постучав, заходила юная Мирослава. Вслед за ней – отец с матерью. И дальше весь вечер мы проводили вместе. Не трудно было заметить, что девушка неравнодушна ко мне. Это не могло меня не тревожить. Приятно сознавать, что к тебе тянется столь прелестное существо, но к чему это? Ведь она только сердце разобьет, и на том все кончится. Кроме того, хоть мне и было всего 24 года, я чувствовал себя намного старше Мирославы и относился к ней, как к маленькой девочке.

Она же продолжала всем сердцем тянуться ко мне. Родители понимали ее душевное состояние. Но что они могли поделать?

Мать как-то спросила меня:

– Это правда, Колья, что вам не разрешают жениться на иностранках?

Я ответил, что правда, она горько вздохнула и больше не возвращалась к этому разговору.

Казалось, что проще – съехать с квартиры, и, как говорится, с глаз долой – из сердца вон. Но как тут съедешь, если Мирослава каждое утро провожает тебя на аэродром в каждый вечер встречает, а отец и мать принимают, как родного сына?

Но рано или поздно все это должно было кончиться. Так оно и получилось. В один из дней мы, как обычно, отправились на аэродрому а вернуться не смогли: к вечеру уже были в Югославии.

Два дня находились в другой стране. На третий к нам прибыли наши тылы – уже не батальон Пахилло, он остался в Габровнице, а новая обслуживающая часть.

Адъютант эскадрильи привез мне печальную весть: Мирослава сильно заболела, лежит в постели, и родители горюют – они уверены, что я погиб.

Мне стало не по себе. Я жестоко поступил с этими добрыми, отдавшими мне все свои лучшие чувства людьми, не известив их о своем внезапном отлете, хотя и не мог этого сделать. Но теперь надо что-то предпринять. Поговорил с Онуфриенко, рассказал ему обо всем. Он понял, что тут случай особый, разрешил слетать в Брегово.

Вот подо мной снова знакомый до боли городишко. Отыскал дом, в котором жил, сделал над ним пару виражей, покачал крыльями и – на аэродром. Приземлился, вылез из кабины, а ко мне уже бегут Мирослава и ее братишка. Она что-то быстро говорит, говорит, а я не пойму что. Но вот успокоилась, и мы направились к дому, на пороге которого нас встретили воспрянувшие духом родители.

Угодно же было судьбе послать мне еще и такое испытание! Ведь я тоже не железный. Искренняя, сердечная привязанность этого милого существа не могла не волновать, не вызывать ответных чувств. И мне немалых усилий стоило не поддаваться им. Это видели отец и мать и прониклись ко мне еще большим уважением.

Мы засиделись до глубокой ночи. Понимали: это последняя встреча. И с каждым часом все грустнели и грустнели.

Утро принесло нам тягостное прощание. Вся семья направилась со мной на аэродром. Там я расцеловался с отцом и матерью Мирославы, обнял девушку, пожал руку ее братишке и взлетел. Сделав над их головами две прощальные свечи, навсегда ушел за горизонт.

Война – это, помимо всего прочего, еще и самые тяжелые, самые грустные расставания…

Видимо, тогда подобных расставаний было немало. Потому что и через тридцать лет они дают знать о себе самым неожиданным образом. Во время работы над этой главой в «Неделе» за 29 января – 4 февраля 1973 года я наткнулся на крайне взволновавшее меня письмо из Болгарии. Называлось оно «Отзовись, Николай!». Меня так в кольнул в сердце этот заголовок – я ведь тоже Николай и тоже был в Болгарии. Но речь шла о другом нашем военном – моем тезке. Не могу удержаться от соблазна привести это письмо полностью, Мария Сивриева из Софии обращалась в «Неделю»:

»…Много-много лет во мне живут воспоминания об одном советском солдате, учителе литературы. Воспоминания чистые и милые. Может, это смешно в мои-то пятьдесят лет! Но так хочется поделиться теперь с ним мыслями о жизни, о трогательной дружбе наших народов, о наших детях, о поэзии». К своему обращению Мария приложила письмо Николаю.

«Помнишь, Николай, мы познакомились с тобой в городе Лясковец. Это было осенью 1944 года. Встретились случайно – болгарская девушка и солдат из Советского Союза… Мы долго кружили по дорожкам, пока дошли до станции, и долго ждали поезда. Но еще дольше искали слов, чтобы объясниться. Мне было так трудно. Потом приехала в Софию и вспоминала все до мелочей.

И вот пришло твое первое письмо. Сколько раз я перечитывала его! Помнишь, мы спорили о Гомере? А потом было твое последнее письмо с войны, где ты писал, что помнишь меня и бережешь мою фотографию. Этим все и кончилось.

Не хочу думать, что тебя больше нет. Отзовись, Николай, если ты жив. Столько лет прошло, что уже не страшно припомнить прошлое и рассказать детям (а может, и внукам), как война нас свела ненадолго и разделила».

Пока читал эти строки, комок несколько раз подступал к горлу. Мне казалось, что это через годы и расстояния обращается ко мне Мирослава. Наверное, так было не только у меня – многим письмо напомнило годы нашей фронтовой юности и такие вот чистые и светлые встречи.

Ничем они не кончались, но оставались в памяти на всю жизнь как свидетели сердечной любви болгарского народа к советским воинам – своим освободителям…

Хороша страна Болгария. Но долг зовет нас дальше, приводит в Югославию.

Румынию и Болгарию мы прошли, приобретая бесчисленное множество новых искренних, верных друзей, познавая радость общения с людьми, избавленными наконец от фашистского рабства.

Фронтовая дорога продолжалась. И по-прежнему никто не знал, что сулит она каждому из нас, какие еще готовит испытания.

Глава Х

Путь на Белград

Югославия… О ней у меня было самое романтическое представление. Оно осталось таким же и после того, как мы с боями прошли страну из конца в конец, освободили Белград, близко познакомились со свободолюбивым и мужественным югославским народом.

Здесь мы снова получили уроки географии и истории, пополнив запас своих знаний о государстве, которое, как таковое, образовалось лишь после первой мировой войны, в 1918 году, в составе королевства Сербии вместе с большей частью Македонии, а также Черногории, провинций Воеводина, Словения, Хорватия, Далмация, Славония, Босния и Герцеговина.

Названия-то какие – певучие, сочные! Две трети страны занимают горы. И какие горы! Ими не налюбоваться. С высот, на которых мы летали, они вообще неописуемы – их просто нужно видеть.

Первый югославский аэродром, на котором мы приземлились, не имел ничего общего со всеми, на которых нам приходилось базироваться до сих пор.

Представьте себе остров километров двенадцать длиной и четыре шириной, посреди Дуная, с прекрасным пастбищем, небольшим селом.

Этот остров первым обнаружил с воздуха наш командарм В. А. Судец. Требовалось посадить авиационные полки как можно ближе к переднему краю. Лучшего места для этой цели не найти. Но неизвестно, кто на острове, каковы условия посадки, базирования и взлета.

И вот командарм внезапно появился у нас в Брегово. Он послал четверку во главе с майором Кравцовым на разведку острова.

Через несколько минут Митя был над островом. Решил приземлиться один. Остальные будут его прикрывать и, если что не так, начнут штурмовку.

Выбрал получше площадку, совершил круг и пошел на посадку. Только машина застыла – к ней со всех сторон повалили люда, многие с винтовками. Кто такие? Как поступить? Кравцов не успел ничего сообразить, как был окружен со всех сторон. Ему все дружески улыбались, приглашали сойти на землю. Ясно, что свои, а впрочем, все быть может, только вот взлететь ему никак нельзя – вокруг люди. Посмотрел вверх – истребители виражат над ним. Ладно, что будет то будет – Митя откинул фонарь, ловко спрыгнул с крыла и сразу же снова взлетел вверх – его начали качать возбужденные, радостные люди, громко скандируя:

– Живили, о брате славяне! Живили, о Цревна Армия!

Так встретили югославы на своей земле первого советского летчика.

Долго качали, потом бережно опустили на землю, стали обнимать. Одна маленькая девочка протиснулась между взрослыми, взяла Митину руку и начала целовать. Наш закаленный в боях воздушный ас не выдержал, прослезился. Взял девочку на рука и держал ее, пока не пришло время улетать, чтобы вернуться на гостеприимный остров со всем полком.

Три с половиной года находилась Югославия под фашистской пятой. И три с половиной года горела под ногами гитлеровцев земля. Пламя национально-освободительной борьбы с каждым днем разгоралось, и это привело к тому, что к моменту выхода наших войск на югославскую границу большая часть страны находилась под контролем Народно-освободительной армии.

Югославское освободительное движение – славная страница борьбы этой мужественной страны. История, богатая подвигами, к которым волею судьбы приобщился и один из моих земляков – второй пилот транспортного самолета Борис Тихонович Калинкин.