Юрий Жуков - Тайны Кремля Страница 45

Наркомом госбезопасности был назначен В. Н. Меркулов, перед тем два десятилетия проработавший в системе ГПУ — НКВД Грузии, а с конца 1938 года — первым заместителем Л. П. Берия. Заместителями наркома — И. А. Серов, до того около года возглавлявший НКВД Украины, Б. 3. Кобулов, перед тем начальник расформированного при реорганизации главного экономического управления, М. В. Грибов, бывший и прежде замнаркомом[206].

И все же самостоятельность НКГБ оказалась призрачной. Причина же того крылась не столько в старых, доверительных отношениях, связывавших Берия и Меркулова, а в том, что Лаврентий Павлович, как зампред СНК СССР и кандидат в члены ПБ, стал куратором обоих ведомств. И после отделения госбезопасности от НКВД продолжал вполне официально, по положению, «наблюдать за работой» нового наркомата, «направлять» его деятельность.

Часть вторая

1941–1944 годы

БОЛЬШАЯ ТРОЙКА

Начало нового, 1941 года для Европы оказалось на редкость безрадостным. Не вселило, как обычно, надежд на лучшее будущее. Напротив, усугублявшийся с каждой неделей балканский кризис усиливал тревожную неопределенность и вместе с нею ощущение неотвратимо надвигавшейся смертельной опасности. И все же Кремль, слишком хорошо осознававший неподготовленность страны к войне, вынужден был уповать на то, что роковую развязку удастся отсрочить. Чтобы обрести в том более твердую уверенность, пытался традиционными для дипломатии способами прозондировать настроения германского руководства, разгадать его намерения.

Поначалу Кремль прибег к обычному для него в таких случаях «заявлению ТАСС». Именно в этой форме 13 января весьма осторожно выразил свое неодобрение складывавшимся положением. Ссылаясь на «сообщения иностранной прессы» о переброске частей вермахта в Болгарию, отметил: «…все это произошло и происходит без ведома и согласия СССР». Ответ, последовавший в тот же день и по тем же каналам — от имени германского информбюро, оказался более чем уклончивым, просто не содержал никакой информации[207].

Поэтому уже 17 января Молотову в Москве — послу Шуленбургу, а Деканозову в Берлине — статс-секретарю МИД Германии Вейцзекеру, пришлось сделать однозначные по содержанию заявления. В них сухо констатировалось вполне очевидное, неопровержимое: «По всем данным, германские войска в большом количестве сосредоточились в Румынии и уже изготовились вступить в Болгарию, имея своей целью занять Болгарию, Грецию и Проливы». А далее делался подчеркнуто жесткий, чуть ли не в ультимативном духе, вывод. Тот, который и должен был, по замыслу, помочь получить ответ на решающий вопрос — что же произойдет в ближайшие недели, месяцы. «Советское правительство, — напомнили Молотов и Деканозов, — несколько раз заявляло Германскому правительству, что оно считает территорию Болгарии и обоих Проливов зоной безопасности СССР, ввиду чего оно не может оказаться безучастным к событиям, угрожающим безопасности СССР. Ввиду этого Советское правительство считает своим долгом предупредить, что появление каких-либо иностранных вооруженных сил на территории Болгарии и обоих Проливов оно будет считать нарушением безопасности СССР»[208].

Зондирование оказалось неутешительным, подтвердило самые худшие ожидания. В ответе, полученном наркоминделом неделю спустя, явное не отрицалось, но и тайное не раскрывалось, а интересы Советского Союза просто игнорировались. Москву пренебрежительно ставили перед фактом: «если какие-либо операции будут проводиться против Греции», то «германская армия намерена пройти через Болгарию»[209]. Иными словами, Берлин оставлял за собою свободу действий, не собираясь консультироваться с Кремлем. Сохранял возможность в удобный для себя момент оккупировать две балканские страны. Ведь формальный повод для того, присутствие в Греции британских войск — 8 эскадрилий ВВС и подразделений зенитной артиллерии, давным-давно имелся. Но о том, начнется ли кампания, и если начнется, то когда, что последует вслед за тем, будут ли и далее нарушаться достигнутые между двумя сторонами соглашения, в ответе не было ни слова. Но в том и заключался, собственно, смысл потаенных намерений Берлина.

Казалось, отныне больше не должно было оставаться сомнений в том, что непродолжительный период «добрососедских отношений» с Германией завершился. Прервался внезапно и именно тогда когда вчерашний партнер Кремля, а теперь его главный потенциальный противник обеспечил себе бесспорное стратегическое преимущество. Обезопасив европейские тылы, начал сосредотачивать десятки дивизий вдоль всей западной границы Советского Союза — от Баренцева до Черного моря. Теперь оставалось надеяться на одно из двух. Либо балканская кампания начнется не очень скоро, либо, если и начнется в ближайшее время, то окажется достаточно серьезной, затяжной.

Положение стало проясняться лишь через полтора месяца. 1 марта болгарский премьер-министр Филов подписал в Вене протокол о присоединении своей страны к Тройственному пакту и дал согласие на ввод германских войск, которые в тот же день появились на греческой границе. Четыре дня спустя в Афинах началась высадка 2-й новозеландской, 6-й и 7-й австралийских дивизий, британской 1-й бронебригады. Дальнейшее развитие событий теперь зависело лишь от Лондона, от его желания активно бороться с нацизмом. Да еще и от того, сумеет ли он склонить Югославию и Турцию к вступлению в войну с Германией, создать вместе с ними мощный фронт на Балканах, способный остановить агрессоров хотя бы здесь.

Глава правительства Великобритании Уинстон Черчилль принял уклончивое решение. Счел более оправданным, более отвечающим интересам Британской империи вновь избежать серьезных боевых операций и еще раз уйти из Европы. Уже 6 марта он внушал Идену: «Потеря Греции и Балкан не явится для нас серьезной катастрофой…»[210]

Реакция советского руководства оказалась совершенно иной. Оно перестало тешить себя иллюзиями и явно начало менять внешнеполитический курс. Вернее, ориентацию, явно отказываясь от прежней, продолжавшейся почти два года, безоговорочной поддержки Германии на международной арене. Во всяком случае, именно так понял, расценил посол Великобритании в Москве Стаффорд Криппс заявление, которое сделал 3 марта А. Я. Вышинский[211]. Первый заместитель наркома иностранных дел от имени советского правительства безоговорочно осудил согласие, данное Филовым, на ввод германских войск в Болгарию. Подверг осуждению как решение, «которое ведет не к укреплению мира, а к расширению сферы войны»[212].

Сильнее подчеркнуть обозначившееся, далеко идущее расхождение интересов Москвы и Берлина пока было невозможно, да и не нужно. Кремль предпочитал дождаться реакции на заявление и действовать строго в соответствии с нею. И все же явная нерешительность Великобритании, ее большая озабоченность завершением операций против итальянских сил в Африке — в Киренаике, Эритрее, Сомали и Эфиопии, нежели исходом сражений на европейском театре, сыграла свою негативную роль. 25 марта к Тройственному пакту присоединилась и Югославия. Казалось, балканская кампания, еще даже не начатая вермахтом, уже выиграна им.

Глава восьмая

На столь сложную обстановку, означавшую лишь одно — нарастание военной опасности, узкое руководство Советского Союза отреагировало весьма своеобразно. Однако, в отличие от внешнеполитических шагов, достаточно заметных, процессы, происходившие в Кремле, оказались в значительной степени скрытными, тайными не только для западных политиков, но и для граждан страны.

10 марта, в первый пик балканского кризиса, ПБ приняло далеко идущее по своим последствиям решение: «1. Назначить тов. Вознесенского Н. А. первым заместителем председателя СНК Союза ССР по Экономсовету с освобождением его от обязанностей председателя Госплана СССР. 2. Назначить тов. Сабурова М. 3. председателем Госплана СССР и заместителем председателя СНК Союза ССР. 3. Вопрос о председателе Совета оборонной промышленности и заместителе председателя Комитета обороны при СНК Союза ССР обсудить дополнительно»[213]. Появившееся на следующий день в газетах изложение первых двух пунктов, правда, в несколько иной редакции, как указ ПВС СССР, выглядело обычным государственным актом. Внешне — еще одним свидетельством стремительной карьеры Вознесенского. Но только внешне, в том случае, если не принимать во внимание главного — что именно Вознесенский до последнего времени отвечал за оборонную промышленность.

Были и иные мотивы, породившие данное решение — указ. Связанные с борьбой внутри узкого руководства, проявлявшиеся неоднократно и прежде. Еще в конце 1939 — начале 1940 года, когда Микоян уже выступал как председатель Экономсовета, заменив в нем Молотова. И вскоре после того, в начале декабря, когда Сабурова, работавшего (или стажировавшегося?) в Госплане всего несколько месяцев, назначили первым замом — «под» Вознесенского. Именно эти факты свидетельствовали о пошатнувшемся положении Молотова. О том, что в любую минуту его могут освободить не только от должности главы правительства, но и наркома иностранных дел. Ведь не случайно в НКИД, и опять же осенью 1940 года, вдруг появился первый заместитель А. Я. Вышинский. «Человек со стороны», сразу и весьма активно включившийся в повседневную деятельность по руководству наркоматом, взявший на себя не только прием многих послов, но и подготовку весьма важных дипломатических документов.