Марк Твен - Жанна дАрк Страница 45

И мы рванулись, и мы пошли. И уж тут-то мы показали себя! Никогда в жизни вам не приходилось видеть такого напора. Мы, как муравьи, поползли вверх по лестницам, сплошной лавиной взметнулись на высокий вал, на зубчатые бастионы, - и "бульвар" стал нашим. Право, можно прожить тысячу лет и ни разу не видеть такой великолепной картины! Зазвенели мечи, копья скрестились с копьями. Мы дрались, как дикие звери, и не было пощады этим обреченным врагам, и не было для них другого убеждения, кроме разящего удара! Даже, мертвые они нам казались опасными. По крайней мере, так думали многие в те незабываемые дни.

Мы так были увлечены своим делом, что не обратили внимания на пять орудийных залпов, а они раздались сразу же после того, как Жанна приказала наступать. И пока мы били англичан, а они били нас в малой крепости, наш резерв со стороны Орлеана устремился по мосту и атаковал Турель с противоположной стороны. Вниз по течению реки была пущена горящая барка; ее подвели под самый подъемный мост, соединявший Турель с нашим "бульваром". И когда, наконец, мы погнали англичан перед собой, а они пытались перебежать узкий мост и присоединиться к своим в Туреле, пылающие бревна провалились под ними, и они все попадали в реку в своих тяжелых доспехах. Горестно было смотреть на храбрых солдат, погибавших таким ужасным образом.

- Да помилует их бог! - промолвила Жанна и прослезилась, созерцая печальное зрелище. Она произнесла слова прощения и пролила слезы сострадания, несмотря на то, что три дня тому назад один из этих утопающих грубо оскорбил ее, назвав непристойным именем, когда получил от нее письмо с предложением сдаться. Это был английский военачальник сэр Вильям Гласдель, весьма доблестный рыцарь. Закованный в броню, он, как топор, пошел ко дну и, конечно, больше не вынырнул.

Мы наскоро соорудили нечто, напоминавшее мост, и бросились на последний оплот англичан, отделявший Орлеан от друзей и баз снабжения. И не успело еще закатиться солнце, как этот исторический день закончился полной победой. Знамя Жанны д'Арк развевалось над фортом Турель. Она с честью сдержала свое слово и сняла осаду Орлеана!

Семимесячному окружению наступил конец. Осуществилось то, что казалось невозможным для опытных полководцев Франции. Маленькая семнадцатилетняя крестьянская девушка довела до конца свое бессмертное дело в течение четырех дней, несмотря на все козни, чинимые ей королевскими министрами и военными советниками. Хорошая новость, как и плохая, распространяется быстро. Пока мы готовились к возвращению торжественным маршем через мост, весь Орлеан сиял от праздничных костров, и вечернее небо, все в ярком зареве, широко улыбалось земным огням; грохот пушек и несмолкаемый звон колоколов сотрясали воздух. За все время своего существования Орлеан никогда еще не был свидетелем такого шума, блеска и ликования.

Когда мы прибыли туда, - нет, это не поддается никакому описанию! толпы людей, сквозь которые мы с трудом пробивались, проливали такие ручьи счастливых слез, что река могла бы выйти из берегов. Не было ни одного человека в этом море огней, в этом ослепительном зареве, глаза которого оставались бы сухими. Если бы ноги Жанны не были закованы в броню, ей бы грозила опасность лишиться их, столь обильно народ осыпал их пылкими поцелуями. Кругом только и слышалось - "Ура! Да здравствует Орлеанская Дева!" Таков был общий крик; он повторялся сотни тысяч раз. А некоторые кричали просто: "Да здравствует наша Дева!"

История не знает женщины, которая достигла бы такого величия, как Жанна д'Арк в этот день. Вы, может быть, думаете, это ей вскружило голову и она засиделась допоздна, упиваясь музыкой приветствий и похвал? Нет. Другая бы так и поступила, но только не она. В ее груди билось самое благородное и самое простое сердце. Она сразу же отправилась спать, как и всякий ребенок, когда он устал. Народ, узнав, что она ранена и собирается отдыхать, закрыл все шлагбаумы и приостановил полностью движение в этом квартале. На всю ночь была выставлена стража, чтобы охранять ее сон. "Она дала нам покой, говорили люди, - пусть же и сама отдохнет".

Люди знали, что завтра же вся провинция будет очищена от англичан, и говорили, что всегда будут отмечать этот благословенный день в память о Жанне д'Арк. Правдивость этих слов подтверждается вот уже более шестидесяти лет, Орлеан будет вечно помнить день восьмого мая и никогда не перестанет праздновать его. Это - день Жанны д'Арк, день священный [И поныне этот день ежегодно отмечается во Франции со всеми воинскими почестями и гражданскими церемониями. (Примечание М.Твена.)].

Глава XXIII

Утром, на рассвете, Тальбот и английские войска оставили свои бастилии и ушли, ничего не предав огню, не разрушив, не захватив с собою, покинув все укрепления в их прежнем виде, с запасами провианта, оружия и снаряжения, необходимыми для продолжительной осады. Людям просто не верилось, что все это действительно свершилось, что они вновь обрели свободу и беспрепятственно могут входить и выходить через любые городские ворота. Не верилось, что грозный Тальбот, этот палач французов, одно имя которого могло парализовать французскую армию, сломлен, побежден и отступает, преследуемый какой-то девчонкой.

Город опустел. Из всех ворот толпами валили горожане. Как муравьи, они кишели вокруг английских фортов, подымая невероятный шум: выкатывали пушки, забирали провиант, а затем все двенадцать фортов превратили в гигантские костры, напоминавшие извержение вулканов; черный дым высокими столбами взвивался ввысь, подпирая безоблачный небосвод.

Восторг детей выражался по-иному. Для самых маленьких семь месяцев осады - это целая жизнь. За это время они ничего не видели, кроме пыльных улиц и переулков, забыли о весне и траве, и бархатные зеленые луга с журчащими ручьями казались им раем. После многих месяцев мрачного и томительного плена обширные равнины, простиравшиеся за городской чертой, казались им чудом. Они бегали, кувыркались, резвились по живописным берегам реки и возвращались домой в сумерках с охапками цветов, с раскрасневшимися щеками, здоровые, бодрые от свежего воздуха и быстрой ходьбы.

Уничтожив крепости врага, взрослое население весь день ходило за Жанной из церкви в церковь, вознося благодарственные молитвы за освобождение города. А вечером все чествовали Жанну и ее генералов. Улицы были иллюминированы, и все, от мала до велика, пировали и веселились. Перед рассветом, когда люди спали крепким сном, мы уже были в седлах и ехали в Тур, чтобы известить короля о победе.

Это праздничное шествие вскружило бы голову любому, но не Жанне. Всю дорогу мы ехали между двумя рядами ликующих благодарных крестьян. Они толпились вокруг Жанны, чтобы прикоснуться к ее ногам, к ее коню, к ее доспехам, а были и такие, что становились на колени посреди дороги и целовали следы подков ее коня.

Слава о ней гремела по всей стране. Самые именитые отцы церкви писали королю, превознося Деву, приравнивая ее к святым праведницам и библейским героям. Они предостерегали короля не допускать, чтобы "неверие, неблагодарность и прочие несправедливости препятствовали Промыслу божьему посылать помощь через нее". Возможно, в этом была какая-то доля пророчества, вполне возможно, но, мне думается, это больше свидетельствует о том, как хорошо эта духовная знать представляла себе вероломный, низкий характер короля.

Король сам выехал в Тур, чтобы встретить Жанну. Теперь это жалкое существо называют Карлом Победителем в честь побед, одержанных для него другими, но в наше время у него было другое прозвище, более метко характеризующее его личные заслуги, - мы называли его Карлом Подлым. Когда мы явились на аудиенцию, он восседал на троне, окруженный свитой разодетых в блестящую мишуру щеголей и франтов. Весь затянутый в трико, он напоминал раздвоенную морковку; ноги его были обуты в башмаки с узкими носками длиною в целый фут, которые ему приходилось задирать вверх, к коленям, чтобы не мешали при ходьбе; плечи короля украшала бархатная пурпурная накидка, короткая, до локтей; на голове - высокий головной убор из фетра в виде наперстка, перевязанный бисерной лентой, куда, как в чернильницу, было воткнуто перо; из-под этого наперстка свисали до плеч густые, жесткие волосы, слегка загнутые по концам, так что голова его вместе с головным убором и волосами напоминала приспособление для игры в волан {Прим. стр.208}. Одежды его были богаты и ткани ярки. На коленях он держал крохотную левретку, свернувшуюся калачиком, которая при малейшем тревожившем ее движении рычала и злобно скалила зубы. Придворные щеголи были разодеты почти так же, как и король. Я вспомнил, как Жанна назвала членов военного совета Орлеана "переодетыми служанками", и мне сразу представились прожигатели жизни, шаркуны, беззаботно проматывающие свое состояние. Это название вполне подходило и к придворным канальям.