Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы. Страница 46

Коммуналка — прежде всего странное сообщество непонятно по какому принципу вынужденных вместе проживать людей. Соседи здесь не связаны ни общей сферой трудовой деятельности, как в общежитии, ни недугом, как в больнице, ни возрастом, как в детском доме, ни даже преступлением, как в тюрьме. Скученность в коммуналках порождает стрессы и повышенную агрессивность. Это своеобразная зона особого социального напряжения, где в обязательном порядке должны действовать некие нормы совместного существования: гласные, юридически закрепленные, и негласные, существующие в сфере дискурсов. Ментальность жителя коммунальной квартиры — большой кирпич в фундаменте, на котором сложился монументальный тип «человека советского». Даже самые оголтелые сторонники социализма никогда не считали коммунальные квартиры прообразом ячеек нового быта.

Первые шаги советской жилищной политики не принесли и реального улучшения жилищных условий пролетариев. Они предпочитали оставаться в своих прежних домах, несмотря на отсутствие там элементарных удобств. Даже в 1923 г. из числа молодых петроградских рабочих, которым, кстати сказать, всевозможные блага предоставлялись в первую очередь, 60 % проживало в неблагоустроенных квартирах, где постоянно было сыро, холодно и явно не хватало света. Многие пролетарии по-прежнему предпочитали свои неказистые, но более соответствующие сложившемуся образу жизни домики на окраинах города комнатам в многоэтажных домах центра. Вообще его колонизация представителями потомственного питерского рабочего класса шла довольно медленно. В 1910 г. в центральных районах жили примерно 10 % всех рабочих города, а в 1921 — всего лишь немногим более 20 %[388].

Товарно-денежные отношения, возрожденные после введения НЭПа, повлекли за собой и возвращение привычных норм распределения жилья. Прежде всего, была восстановлена частная собственность и разрешены сделки с недвижимостью[389]. Часть муниципализированных домов и квартир была возвращена владельцам, сдана в аренду желающим или приобретена в личную собственность. Вновь появились квартиро- и даже домохозяева, у которых можно было снять или купить жилую площадь. Это являлось признаком наличия в советской действительности элементов нормального общества либеральной модели. Количество населения в городе увеличивалось не слишком стремительно, жилье можно было разыскать и на окраине в частных домах, и в центре. Жители, возвращавшиеся в Петроград, стремились получить отдельные квартиры. Старая петербурженка С. Н. Цендровская, описывая переезд своей семьи в город из деревни, где они жили во время голода гражданской войны, подчеркивает, что сперва пришлось обосноваться в одной комнате на Петроградской стороне. Но менее чем через полгода, в начале 1924 г., «родители нашли отдельную двухкомнатную квартиру на Крестовском острове… в старом частном деревянном доме…»[390]. Довольно легко разыскала после переезда в 1925 г. из Москвы удобную отдельную квартиру на Большой Морской улице и Н. Я. Мандельштам[391].

Стремлению возродить индивидуальное жилье как норму повседневности способствовало и появившееся при новой экономической политике кооперативное строительство. При крупных заводах города — «Красном путиловце», Балтийском, Адмиралтейском — создавались кооперативы, пайщики которых уже в 1925–1926 гг. получили первые квартиры на Тракторной улице. Дома там были с удобствами: электричеством, водопроводом, канализацией. Но, пожалуй, главным преимуществом являлось то обстоятельство, что жилье находилось недалеко от места работы пайщиков. Получали здесь маленькие, но преимущественно отдельные квартиры[392].

Однако повседневность Ленинграда середины 20-х гг., постепенно превращавшегося в мегаполис, порождала и потребность в относительно малометражном жилье, обычной формой которого являлась комната. Вновь появившиеся квартирохозяева возродили традиционную практику сдачи комнат в квартирах. По подсчетам Е. Герасимовой, в эти отношения было вовлечено в 1926 г. более половины населения Ленинграда[393]. И все же совместное существование людей в такого рода жилье не потребовало выработки особых норм взаимоотношений. Жизненную стратегию в данном случае определяли квартирохозяева. Они подбирали съемщиков, соответствовавших представлениям о «приличном человеке». Любопытное подтверждение этой ситуации имеется в воспоминаниях художника В. И. Кудрова. Он описывает, как после демобилизации в 1927 г. искал в Ленинграде комнату по объявлению. «Чтобы не пугать никого своим солдатским видом, переодеваюсь во все чарушинское (одежда художника Е. И. Чарушина. — Н. Л.) — известно, что по одежке встречают, — и хожу по адресам, — пишет Кудров. — На 8-й линии попадаю в большую богатую квартиру, где сдается комната с мебелью… Разыгрываю из себя молодого человека из «хорошего дома». Все идет как нельзя лучше, цена божеская, и я, не раздумывая, соглашаюсь»[394].

Но бытовые практики НЭПа постоянно корректировались идеологическими и властными структурами, не планировавшими полностью возрождать нормы городской жизни, сложившиеся в Петербурге к началу XX в. Демуниципализация охватила далеко не весь жилищный фонд. Часть домов осталась в распоряжении жилищного подотдела Ленинградского губернского отдела коммунального хозяйства. Эта жилая площадь в ряде документов получила название коммунальной. В квартирах коммунальных домов не существовало единоличных владельцев. В января 1925 г. в ведении управления коммунальных домов находился 131 дом[395], а в 1927 г. уже более трехсот строений, в которых проживало 50 тыс. чел.[396] Жилье здесь предоставлялось по ордерам районных советов и чаще всего в соответствии с санитарной нормой. Но, несмотря на это, уже в 20-х гг. в домах коммунального подчинения действовали принципы так называемого «социалистического общежития». Рядом с многонаселенными квартирами, которые считали самым плохим видом жилья в Ленинграде в годы НЭПа, здесь существовали почти буржуазные квартиры разрастающейся советской номенклатуры. Именно в дома коммунального, а по сути дела муниципального подчинения стали в начале 20-х гг. переезжать из Домов Петросовета руководящие работники властных и идеологических структур города.

Весьма показательным с этой точки зрения является знаменитый питерский дом на Каменноостровском проспекте (тогда улице Красных зорь), построенный по проекту архитекторов семьи Бенуа в 1912 г. Еще в ноябре 1918 г. Петроградский районный совет постановил передать это здание для заселения служащими отделов Совета[397]. В сентябре 1924 г. комиссия Управления Объединения коммунальных домов Жилищного подотдела Ленгуботкомхоза по вопросу о переводе домов на хозрасчет постановила сохранить на «смете Жил. Подотдела дом 26/28 по ул. Красных зорь ввиду его особенного политического и общественного характера»[398]. Здание постоянно ремонтировалось за счет средств треста коммунальных домов. В 1925–1926 гг. дом обслуживало 114 чел., в том числе 11 дворников, 9 истопников, 12 сторожей, 18 сторожей парадных лестниц. В последующие 5 лет предполагалось расширить штат до 170 чел., увеличив количество дворников до 16, а сторожей парадных лестниц до 42 чел.[399] Возглавлял штаты обслуживающего персонала назначаемый трестом управдом. По постановлению Жилищного подотдела от 4 февраля 1926 г. в коммунальных квартирах выявлялось «…определенное лицо, которое несло бы обязанности и ответственность квартирохозяина, будучи выдвигаемым на это место общим собранием». Тогда же было решено, что «распределение квартир в этом доме остается за заведующим Губоткомхозом», то есть строго регулируется[400].

Позднее заселение дома взял под строгий контроль губком ВКП(б). Сюда в годы НЭПа устремились представители питерской номенклатуры, уже понявшие, что в советских фаланстерах жить менее комфортно, чем в отдельных квартирах. Справедливости ради следует сказать, что вначале некоторые крупные советские и партийные работники попробовали жить в коммуналках. В январе 1923 г. в дом 26/28 в квартиру 23 прибыл секретарь Петроградского губернского комитета партии большевиков Григорий Еремеевич Евдокимов. Вместе с женой, сыном и сестрой он оставил весьма скромное жилье на Большеохтинской улице, в то время считавшейся окраиной. Через несколько месяцев в Петроград из Павлодара приехал брат партийного лидера. Почти одновременно в этой же квартире поселился еще один выходец из Павлодара, знакомый семьи Евдокимовых Лобков Николай Поликарпович с женой. Он поступил на службу в милицию. А в 1924 г. въехали супруги Маслобоевы муж Афанасий Василевич, рабочий Монетного двора, жена-иждивенка. Но она была сестрой супруги Г. Е. Евдокимова, так что коммуналка носила почти семейный характер[401]. Лишь после приезда С. М. Кирова, сменившего Евдокимова на посту секретаря губкома ВКП(б) и постаравшегося избавиться от соратников Зиновьева, квартира 23 стала настоящей коммунальной трущобой.