Игорь Курукин - Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного Страница 47

О том, что реально происходило в застенках слободы, свидетельствует лишь фрагмент одного из следственных дел — единственного, которое сохранилось из множества подобных дел той эпохи. В январе 1574 года из крымского плена вернулись несколько холопов князя Ивана Фёдоровича Мстиславского — и оказались в застенке: царь захотел выяснить, кто из его приближённых поддерживает тайные сношения с татарами. Присутствуя у пытки, Иван Васильевич лично спрашивал: «Хто ж бояр наших нам изменяют: Василей Умной, князь Борис Тулупов, Мстиславской, князь Федор Трубецкой, князь Иван Шюйский, Пронские, Хованские, Хворостинины, Микита Романов, князь Борис Серебряной?» Притом некоторые из названных лиц были приближёнными монарха, а кое-кто из них даже присутствовал при допросе. Холопы Мстиславского, когда их стали «огнем жечи», признали, что хозяин «посылал» их из Москвы к крымскому хану. Арестов и казней тогда не последовало — но царь уже мало кому верил из своего окружения. В прежние годы члены опричного «братства» были вне подозрений, но имена оговорённых «земских», несомненно, звучали на допросах. С другой стороны, государь поощрял доносы боярских слуг на своих господ, и потому они являлись в слободу с «господарским делом». Рядом с пыточным застенком должна была находиться и тюрьма, где, например, томились новгородский архиепископ Пимен и его слуги, доставленные сюда после погрома 1570 года.

Бдения и молитвы сменялись публичными экзекуциями. Если верить Шлихтингу, государь «выходит из обители и, вернувшись к своему нраву, велит привести на площадь толпы людей и одних обезглавить, других повесить, третьих побить палками, иных поручает рассечь на куски, так что не проходит ни одного дня, в который бы не погибло от удивительных и неслыханных мук несколько десятков человек». Можно, наверное, сомневаться насчёт того, точно ли погибало «каждый день двадцать, тридцать, а иногда и сорок человек», ведь у царя были и другие заботы, требующие времени, да и зрелище казней для усиления эффекта не должно было устраиваться слишком часто, чтобы не стать привычным. Но, видимо, бывали и такие дни, когда даже не слишком чувствительному немцу «от чрезмерной трупной вони во дворец иногда с трудом можно проехать».

Шелка под рубищем

Как и должно быть в средневековом обществе, община «братьев»-опричников отнюдь не была едина. Наблюдательный Шлихтинг подметил, что иерархия среди царской братии чувствовалась даже в одежде: «Живя в упомянутом Александровском дворце, словно в каком-то застенке, он (царь. — И.К., А.Б.) обычно надевает куколь[21], чёрное и мрачное монашеское одеяние, какое носят братья базилиане[22], но оно всё же отличается от монашеского куколя тем, что подбито козьими мехами. По примеру тирана также старейшины (опричные руководители? — И.К., А.Б.) и все другие принуждены надевать куколи, становиться монахами и выступать в куколях, за исключением убийц из опричнины, которые исполняют обязанность караульных и стражей»{13}.

Избранные же царские слуги были обязаны «ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем меху, но нижнюю одежду они должны носить из шитого золотом сукна на собольем или куньем меху»{14}. Можно представить себе недоумение современника, мимо которого промчался чёрный всадник, когда порыв ветра отворачивал полу рубища и его взгляду представали дорогие одежды: кого же довелось ему встретить на пути?

Как бы ни хотел царь порой изображать собой смиренного отца-игумена, он никогда не забывал, что является единственным в своём роде царём великого православного царства, чей род восходит к монархам Западного и Восточного Рима. На парадных дворцовых приёмах Иван Васильевич держал себя величественно. Посол германского императора Ганс Кобенцель, посетивший Москву в 1576 году, описал наряд государя: «Мантия великого князя совершенно была покрыта алмазами, рубинами, смарагдами и другими драгоценными камнями и жемчугом величиной с орех. А его венец по своей ценности превосходит диадему его святейшества папы и короны королей испанского и французского…»

Большие (иногда с куриное яйцо) круглые, грушевидные, каплевидные, гранёные пуговицы считались главным украшением одежды, изготавливались из золота и серебра и отделывались драгоценными камнями и жемчугом. На верхней одежде их нашивалось множество. На одном из кафтанов Ивана Грозного было 56 пуговиц.

В повседневном же быту венценосец носил более скромную одежду. Посол Ульфельдт свидетельствовал: «Царь восседал… выше своего сына, он снял прежнюю драгоценную одежду и надел другую, полотняную, тёмного цвета, на голове у него была шапочка из красной ткани, украшенная камнями. Сын также, сняв прежнюю одежду, облачился в белую, и все бояре тоже были одеты в более скромную одежду, а ту, пурпурную, очень дорогую, которая принадлежала царю и была куплена им, чтобы показывать свою важность и великолепие, уже убрали».

Несколько позже изысканный наряд московской знати заинтересовал английского посла Джильса Флетчера: «Сверх рубахи, изукрашенной шитьём (потому что летом они носят дома её одну), надевается зипун или лёгкая шёлковая одежда, длиною до колен, которая застёгивалась спереди, а потом кафтан, или узкое застёгнутое платье, с персидским кушаком, на котором вешают ножи и ложку. Кафтаны шьются обыкновенно из золотой парчи и спускаются до самых лодыжек». Кафтан, как почти вся старинная русская одежда, застёгивался впереди на пуговицы и длинные навесные петли, часто украшенные кисточками, а рукава у запястий стягивались тесёмчатыми, ременными или металлическими зарукавьями, для украшения которых употребляли жемчуг и драгоценные камни.

«Сверх кафтана, — писал Флетчер, — надевают распашное платье из дорогой шёлковой материи, подбитой мехом и обшитое золотым галуном: оно называется ферязью». Ферязь имела широкий, до трёх метров, подол и длинные, почти до самой земли, рукава. Рукава откидывали назад, связывали за спиной узлом либо продевали в них руки, собирая ткань во множество складок.

У рубах и зипунов делались богатые воротники-«ожерелья», вышитые разноцветным шёлком, а то и серебром и золотом или унизанные жемчугом и каменьями. В ненастную погоду поверх другой одежды набрасывалась широкая, долгополая (до щиколотки) застёгивавшаяся встык однорядка «из тонкого сукна или камалота», без воротника, с длинными рукавами, под которыми делались прорехи для рук Полы однорядки спереди были несколько короче, чем сзади. Она шилась из одного ряда шерстяной ткани, то есть не имела подкладки. Однорядку мог заменить охабень из дорогих тканей — объяри (шёлка с золотом и серебром), атласа, бархата или парчи, имевший четырёхугольный отложной воротник, свисавший почти до пояса, шитый жемчугом и дорогими камнями.

Русские документы ещё подробнее описывают роскошь подобных одежд: «Кафтан сделати из платна камка бурская, на бели, шолк червчат, лазорев, зелен с золотом, травки листенцо, земля клетчата», «ферези бархат червчат венедицкий, на бели, с круживом с жемчужным», «шуба, камка бурская с золотом и с разными шолкы, на соболех». Поясом служил кушак — например, из камки (шёлковой ткани с узорами) или объяри (более плотного шёлка с золотыми и серебряными струями и узорным переплетением). Куньи или беличьи боярские шубы часто являлись царским пожалованием за службу; их носили не только зимой, но и летом как знак особого почёта. Щёголи могли похвастаться жёлтыми или красными сафьянными сапогами с золотыми и серебряными прошивками, загнутыми вверх острыми носами, металлическими скобами на каблуках.

Однако подобную роскошь могли демонстрировать лица знатные и приближенные к государю или избранные царские телохранители. Как выглядели менее знатные воины государского «удела»? Сохранилась опись имущества «сына боярского первой статьи» Ивана Злобина сына Базарова, получившего поместье в 1572 году в опричной Бежецкой пятине Новгорода. В домашнем быту Иван, видимо, был неприхотлив, тем более что семьи не имел, да и дома бывал не часто. Его кухонные принадлежности состояли из ведёрного медного лужёного котла и медной лужёной сковородки; кроме того, в доме имелись медная ендова (ковш), три оловянных блюда и восемь деревянных, две солонки — оловянная и медная. Но выглядел дворянин щеголевато: у него была новая тёмно-синяя однорядка. Эту одежду могли носить и бояре, и простые горожане; разница была в качестве материала. У нашего опричника однорядка была сшита из английского сукна «лундыш» и богато отделана серебряным шитьём. Ещё в его гардеробе имелись два новых кафтана — «камчатый» оранжевый («рудожёлтый») и «зендяниный» лазоревый; новая шапка из чёрной лисы с красным суконным верхом; поношенная вишнёвая «чюга» (чуга, узкий кафтан с рукавами по локоть для верховой езды) из того же сукна «лундыш» и зелёный опашной (широкий, запахивавшийся вокруг тела) кафтан. «Лундыш» (то есть лондонский) являлся самым дорогим сортом английского сукна и ценился вдвое дороже более ходового английского же «настрафиля». Однорядка Базарова с серебряными пуговицами и шитьём должна была обойтись ему примерно в 8–10 рублей; ненамного дешевле вышла и чуга: «рудожёлтая» камка также была очень дорогой, из нее шились летники царицам и царевнам и стихари для духовенства. Почти столько же стоила и шапка{15}. Можно считать, что на парадную одежду Базаров потратил почти весь годовой доход, получаемый им с поместья, ведь голова в полку должен был выглядеть достойно.