Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 3. Ржаная песня Страница 47

— Вот на таких я начинал. Красиво идут! — Валерий вдруг порывисто вскакивает, проходит к радисту. Мы видим: летчики улыбаются.

Летчики слышат Валерия. Он говорит с ними на языке летчиков.

— «Сокол», «Сокол»! Говорит «Ястреб»! Красиво идете, ребята! Спасибо за встречу! Привет от «Чайки», привет от «Чайки». Прием…

Довольный разговором, Валерий садится к иллюминатору. Молча глядим, как истребители рвут облака. Два самолета по правому борту, два по левому борту, три истребителя сзади.

Кто-то сказал:

— Сегодня 22 июня…

Никто не ответил. Но все в самолете шагнули мыслями на двадцать два года назад, к 22 июня 1941 года… Прикидываю. Валерию было семь лет, Вале — четыре. Ничего, конечно, не помнят. А генерал Каманин помнит, и этот седой генерал с лесенкой орденских планок на кителе тоже хорошо помнит. Фронт стоял под Москвой в сорок первом как раз вон там, северней Химок. Вот так же истребители рвали дымные облака.

Эти истребители, проводив нас, вернутся таким же красивым строем домой, а тогда, случалось, истребители не возвращались… О чем Валерий сосредоточенно думает? Может быть, о том дне 22 июня. Наверное, он все-таки помнит — было семь лет. Не может не помнить.

— Валерий, сегодня у всех праздник. Видишь, сколько людей там внизу. Сегодня вся земля ждет вашего слова. Наверное, надо сказать спасибо тем, кто не дрогнул в тот день 22 июня.

— Да. Да, конечно. Обязательно надо сказать.

22 июня 1941 года. Люди, не дрогнувшие в тот день, нынешний праздник — ваш праздник. Нам было тогда по семь лет. Мы летаем сегодня. Весь мир гордится нашим полетом. Сегодня большой день нашей молодости. Вы насмерть стояли за этот наш день. Спасибо вам, люди, на чьих могилах сейчас растут васильки. Спасибо всем, чьи руки в тот день не уронили винтовку, кто верил: будет на нашей улице праздник. На нашей улице было много праздников. На нашей улице будут новые праздники. Во имя их мы работаем на Земле, мы работаем в космосе.

22 июня 1941 года… 22 июня 1963 года.

Двадцать два года разделяют два этих дня. Мы стали взрослыми. Мы умеем летать. Мы знаем, как надо беречь, как надо любить, как надо славить родную землю…

Снижается самолет. Под крыльями — Красная площадь, море людей, реки красного кумача.

Аэродром. Красная дорожка. Трубы оркестра. Орудия для салюта. Тишина ожидания.

Двое людей готовы к выходу.

— Волнуетесь?

— Волнуюсь, — честно признается Валерий.

Открываются двери. Двое людей шагнули на трап. Двое людей идут по красной дорожке к трибунам. Там стоят родные. Там — Никита Сергеевич Хрущев.

На нашей улице большой праздник сегодня.

Фото автора. 22 июня 1963 г.

Озерные ночи

Не помню, где прочитал: «В Карелии сорок две тысячи озер…» С тех пор, как только скажут слово «Карелия», сразу вспоминаю: «Сорок две тысячи…». Глянешь на карту- кажется, и того больше: голубые льдинки озер тянутся с северо-запада на юго-восток, и нет им счету. И не все, конечно, уместились они на карте, потому что, кроме озер больших, есть еще озера маленькие. Зовут их поместному ламбы или еще красивее: ламбушки.

И дивишься людям, которые все озера, все ламбы и ламбушки обошли, исходили все берега, измерили глубину светлой воды, нарисовали все на карте и дали названия: Айталамба, Кучозеро, Юстозеро, Шурозеро, Янгозеро, Линдозеро… всего сорок две тысячи. У нас пять свободных дней.

Какое озеро выбрать? Закрыли глаза, ткнули карандашом в карту. Справа внизу город Медвежьегорск. Сверху синеет огромное величиной с ноготь Сегозеро. У нашего озера названия нет.

Тем лучше, на месте выясним, а пока назовем его озером № 42000, и скорей за билетами.

В мире нет звуков. Только скрипит ржавое железо уключин. От ложки к темному берегу лениво бежит волна. Удар весел — волна. Удар весел — волна. Друг за другом бегут по спящей воде стеклянные волны и вдалеке неслышно припадают к каменному берегу. В берестяном коробе трепыхается рыба. Хозяин лодки, обрусевший карел Петро Егорович Яковлев, сидит на корме, тихонько правит веслом.

— Стоп.

Сушим весла. Лодка сбавляет ход. Петро Егорович находит глазами выступающий в воду валун, чуть правее берет глазом сухую березу, ведет по воде две воображаемые линии. Там, где линии сходятся, он говорит:

— Бросай.

Бросаем в теплую, как молоко в подойнике, воду камень на длинной веревке. Кидаем удочки. Столбики поплавков сразу идут косо вниз.

Небольших, в ладонь окуней, подержав, отпускаем. Лодка стоит над лудой — подводной грядой камней. Тут с прошлой осени Петро Егорович опустил на дно пушистые верхушки елок.

Окуни любят такие места. Мы знаем: вслед за мелким пойдет окунь крупный. Надо только посерьезнее делать наживку… Согнулось удилище.

Невидимая сила стремительно уводит лесу под лодку. Дзинь! — одно удилище в руке. Попробуй угадай, кто там ушел с твоим синеватым крючком в губе. Минутное дело привязать новую леску. Пока возимся, приятель кричит:

— Подсак!

И вот в берестяной коробке бьет хвостом окунище в килограмм весом. А у тебя леса звенит струной, и тоже кричишь:

— Подсак!

Настоящий разбой. Клев идет на червя и на живую рыбку, на рыбий хвост, на рыбий глаз, на блесну, на рыбьи кишки, и даже голый крючок поднимаешь, а на нем за живот схваченный окунь.

Почти в каждом из нас живет первобытный охотник. Родился этот охотник давным-давно в погонях за зверем, у древних костров, на озерах и реках. Давно уже человек вышел из леса, стал пленником городов, человек доволен вполне жизнью в каменных клетках. Но в каждом из нас не умер и древний обитатель лесов. Оттого так целебен для нашего глаза зеленый цвет листьев, оттого нам приносят душевное равновесие пение птиц, плеск волны и шорохи леса. И почти в каждом из нас живет охотник. Давно нет мамонтов, и даже зайцы становятся редкостью, в иной реке и ершей не осталось, но древний дух, пробудившись однажды, зовет нас из города. И мы в морозный день, вызывая насмешки, сидим где-нибудь на Москве-реке, ловим пять-шесть окуньков ростом с мизинец или, получив отпуск, едем за тридевять земель половить окуней покрупнее. Мы жаждем чистого неба, светлой воды, душистых цветов, первобытной еды, сваренной на дымном костре, тишины. Живущим в каменных городских клетках это необходимо хотя бы летом, хотя бы в году один раз…

Как усы от лодки к двум берегам уходят тихие волны. На минуту перестаем грести.

— Петро Егорыч, а в город не тянет? Ваши вот все подались…

— Подались, подались, — грустно соглашается лодочник. — Всех тянет… И то сказать — все тебе удовольствия, а тут что же, тут на любителя…

Лодка проходит в узком, поросшем осокой месте. Вечером вдоль берега кто-то выставил жерлицы. Почти на каждую попалась щука. Заслышав лодку, щуки подняли возню, одна ухитрилась высягнуть из воды, мелькнула белым матовым брюхом, затрясла удилище.

— Пожалуй, сполпуда будет, — равнодушно сказал Егорыч. — Учитель приехал. Любит эту глупую снасть. Поставит, а сам у костра…

И правда, за поворотом мелькнул огонек.

Белесый дым от костра стлался низко над самой водой, щекотал ноздри.

— Это ты, Егорыч? — послышалось с берега.

— А кто же кроме… Другой бы к огню пригласил, — тихо ворчит Егорыч. — Плохой человек, все думает, его щук с жерлиц снимают…

Полночь. Мы кидаем на берег удочки, ставим берестяной короб с неуснувшими окунями. Егорыч, подтянув лодку на камни, глядит на синевато-белое небо.

— Юпитер, — говорит он протяжно не то с грустью, не то с сожалением. — Ну вот, можно считать, кончились белые ночи.

Кончились белые ночи. Сегодня рядом с ярким Юпитером на светлом небе мы разглядели еще две маленькие звездочки. В белые ночи звезд не увидишь, а сегодня звезды можно хорошо разглядеть даже в тихой воде. И все-таки очень светло. Следы от солнца, как перья подбитой птицы, плавают над деревьями, отражаются в озере, а чуть правее по горизонту уже появился румянец восхода. Середина неба, лес, озеро забиты матовым серебряным светом — ночь и не ночь. В трех шагах от тропинки спит на сучке, положив под крыло голову, серая птица. Не слышно чаек, Только белая лошадь тихо ходит по берегу. Два молодых зайца пасутся у нее под ногами.

Зайцы еще не знают людей. Подходим, а они чуть в сторону из-под ног лошади и продолжают обкусывать стебелек высокой травы. Озеро, синее при солнечном свете, сейчас как будто наполнено молоком. На холодных, обросших голубоватым лишайником валунах выступила роса. По гулким скрипучим мосткам идем к бревенчатой бане на сваях. Садимся, опускаем босые ноги в теплую озерную воду, чистим рыбу. Если минут через двадцать подойти к этому месту и нагнуть с мостков голову, увидишь, как в лунного света воде кормятся раки. Раки терзают рыбьи головы и кишки. Сняв рубаху, наклоняешься, запускаешь в воду руку по самые плечи… хвать! — кидаешь на берег первого рака. Разговариваем вполголоса — то ли потому, что устали, то ли нельзя иначе в такую ночь. Плещется рыба в молочном озере. Где-то я уже видел этот серебряно-матовый свет. Это было, кажется, в детстве при затмении солнца.