Александр Борщаговский - Русский флаг Страница 48

- Еще пять лет назад Николай Николаевич Муравьев, посетив Петропавловск, указал на необходимость укрепления этого пункта, - сказал Завойко и обратился к Мровинскому с вопросом:

- Как вы полагаете?

Офицеры и чиновники, кто с интересом, а кто с притворной пристальностью, озирали местность.

- Если иметь в виду защиту этой дороги, - уклончиво ответил инженер, - артиллерийские позиции могут оказаться нелишними.

В тоне инженера не было ни уверенности, ни согласия. Он недовольно двигал широкими ноздрями, под которыми топорщились густые усы. При первом знакомстве губернатор показался ему суетливым, беспокойным человеком. Накануне, еще не умолкла барабанная дробь, пока стрелки сходили с "Двины" на берег, Завойко уже засыпал инженера вопросами и приглашал на ближайшую Кошечную батарею.

- Мне хотелось бы получить более точный ответ, - настаивал Завойко. Нужна ли в этом пункте батарея? Необходима ли она? У нас слишком мало пушек!

По лицу Мровинского пробежала гримаса недовольства.

- Может быть, я недостаточно хорошо знаю местность, - сказал он, рассеянно поглядывая вокруг, - но размышляя над картой, которую меня снабдили еще в Иркутске, я думал, что эту дорогу можно было бы считать опасной только в случае бунта камчадалов или коряков, а не нападения с моря. Морской десант будет отражен береговой батареей, она должна воспрепятствовать высадке.

- А если противник все же высадится?

Мровинский пожал плечами.

- Всего не предусмотришь, господин губернатор, - сказал он. - К тому же мы будем иметь противников не дикую орду, а европейцев, английских и французских офицеров, тактика которых достаточно хорошо известна.

- И вы думаете, - не отставал Завойко, - что деликатность помешает им напасть на город с севера, даже если береговая батарея будет уничтожена?

- Я полагаю, что главного удара следует ждать непосредственно со стороны порта, - холодно ответил Мровинский. - Если противник придет на Камчатку с ничтожными силами, он не рискнет напасть на нас. Если же силы его будут достаточно велики, он ударит в лоб и постарается достичь успеха. Ну а буде он и вовсе не явится, тогда я думаю, не так уж важно, воздвигнем ли мы батарею для защиты дороги.

"Э, голубчик, - решил Завойко, - ты просто недоволен тем, что тебя оторвали от дома, от устроенной жизни ради какого-то Петропавловска! Ничего, ничего, потрудись, потерпи немного! И тут ведь люди живут, век живут..."

Он хмуро посмотрел на инженера и закончил разговор, сказав подчеркнуто:

- В последнем случае вы правы. Только в последнем!

Обогнув затем Никольскую гору, они вышли на узкую береговую полосу, прижатую к скалистым обрывам. Лесистый узкий полуостров, образованный двумя горами и "седлом", соединяющим горы, тянулся на полтора километра к югу, защищая своими склонами город и порт. Скалы круто падали в Авачинскую губу, подступали к самой воде, оставляя только серую ленту обвального щебня.

Изыльметьев молча шагал по влажным камням крупным, размашистым шагом, и Завойко с трудом поспевал за ним.

- Загоняете вы меня сегодня! - пожаловался он шутя Изыльметьеву, когда они на короткое время остановились у перешейка между Никольской и Сигнальной горой.

В полуовале седловины виднелась серая гладь петропавловской гавани и очертания Петровской горы, словно гравированные на стали. Офицеры и чиновники, поотстав немного, посматривали на забавную пару: ссутулившегося, широко шагавшего капитана и поспешавшего за ним низкорослого губернатора.

Едва стало известно, что "Аврора" не сможет уйти из Петропавловска и останется на зимовку, среди чиновников начались разговоры о том, как сложатся отношения Завойко и Изыльметьева.

"Аврора" не была приписана к Петропавловску, и командир ее являлся самостоятельным начальником. Ему подчинялась команда, хотя и малочисленнее местного гарнизона, но составленная из опытных офицеров, артиллеристов и хорошо обученных матросов. Сорок четыре фрегатских орудия представляли собой серьезную силу для обороны Петропавловска, но распоряжался ими Изыльметьев, - Завойко своею властью не мог снять с фрегата ни одной пушки.

Оба они, капитан и губернатор, уже немолоды. Оба, несмотря на высокое положение, представлялись многим неудачниками, обойденными наградами и милостью начальства. К тому же люди думали, что неторопливый Изыльметьев раздражался и делался молчаливым от бойкости и подвижности Василия Степановича. "Нашла коса на камень!" - говаривали чиновники, питавшие неприязнь к Завойко. Все знали, что Изыльметьев не пожелал съехать на берег и сразу же из госпиталя вернулся, несмотря на протесты Вильчковского, в свою каюту на "Авроре". Он редко появлялся на вечерах в доме Завойко и держался подчеркнуто вежливо с губернатором, сохраняя в отношениях с ним некую дистанцию, невольно обращавшую внимание окружающих.

Отношения Завойко и Изыльметьева оставались неясными, и потому многих очень удивило, когда Вильчковский, выслушав кого-то из чиновников, рассмеялся от души и неожиданно сказал:

- Какие глупости! Да они души друг в друге не чают! Руку даю на отсечение...

И Вильчковский был прав.

Чувство уважения к Завойко под влиянием событий и времени росло в душе Изыльметьева. Несмотря на все внешнее несходство, Изыльметьев угадывал в Завойко близкую ему натуру, человека немелочного, пытливого, свободного от начальственной спеси. На взгляд Ивана Николаевича только это и могло служить п р о б о й личности. Человек начинался с этого; он мог отличаться самыми разнообразными чертами и свойствами натуры, но прежде всего он обязан быть человеком, жить с людьми и для них. Перед Изыльметьевым был человек, облеченный властью, но желавший употребить ее только на пользу края. В Завойко он чувствовал истинного моряка, офицера, который знает и любит море. Лет десять назад он прочел книгу Завойко "Впечатления моряка" и, как большинство людей, не владеющих пером, испытывал особое уважение к людям, одаренным талантом сочинительства.

Еще одно непонятное окружающим обстоятельство глубоко затронуло душу Ивана Николаевича. После годичной разлуки с женой и матерью он ощутил большую привлекательность и человеческую теплоту многолюдной семьи Завойко. Изыльметьеву нравилась орава детей, живых, голосистых, которые никому не мешали, никого не раздражали, хотя и бывали так же шумны, как и всякие дети.

Ни высокомерному Тиролю, ни камчатским чиновникам невозможно было проникнуть во взаимоотношения Изыльметьева и Завойко. И так как натурам ограниченным свойственно прилагать ко всему миру мерку собственной души, люди, сопровождавшие начальство при обходе бухты, посмеивались про себя и пребывали в ожидании неизбежных конфликтов.

У седловины Завойко и Изыльметьев не задержались. Мровинский еще вчера, при первой беседе над планом порта, высказал предположение о постройке батареи в самом "седле": сооруженная на возвышенности, она составит важное звено в обороне правого фланга и окажется вне выстрелов неприятельских судов. Оставалось практически решить вопрос о размере батареи и ее фасов, об огневых средствах и артиллерийских платформах.

Обогнув южную, расширявшуюся лопаткой оконечность Сигнальной горы и поднявшись по крутой тропинке, они достигли гранитного карьера, где велись круглосуточные работы. Это место самой природой было назначено для защиты Петропавловска. Пока будет действовать Сигнальная батарея, ни один корабль не сможет подойти к внутреннему рейду и проникнуть в узкий проход между кошкой и Сигнальной горой. Высеченная в гранитной скале и защищенная справа каменным траверсом, батарея Сигнальной горы станет настоящей крепостью, способной выдержать любой огонь.

Неподалеку, за гранитной скалой, послышалась песня Магуда и чей-то восхищенный голос произнес:

- Ну и ленив же ты, американ!

Завойко выглянул из-за камня. Тут был Магуд, отправленный Завойко на строительство батарей, и рядовой батальона сибирских стрелков Никифор Сунцов. Магуд лежал подле носилок, нагруженных камнями, и дурачился, не обращая внимания на Сунцова, который добродушно приговаривал:

- Ну и ленив, скотина! Ну и гульный же ты человек! Не миновать тебе палочной академии!

Магуд толкнул с носилок под откос увесистую глыбу и, протянув Сунцову кисет, сказал:

- Кури.

Сунцов присел на корточки, вытащил из выцветших казачьих штанов трубку и стал вдавливать в нее табак большим пальцем.

- Послушай, парень, - толкнул Магуд стрелка, - правда, что по Амуру корабли в море ходят?

Сунцов задумался.

- Не скажу. Не видел, - промолвил он протяжно. - Может, ходят, а может, плывут.

- А ваш транспорт?

- "Двина"?

- Да.

- Мы с озера Кизи.

- Кизи? - Такого Магуд не слыхал.

- Оттуда. Долго шли. И пешим ходом, и шлюпками, и кораблем.

- По Амуру?

- Всякое бывало. И амурской водицы попили, - сказал с достоинством Сунцов. - Теперь там крепости делаем...