Владимир Зензинов - Пережитое Страница 48

Совет Рабочих Депутатов в Москве был создан по образцу петербургского, все три революционные партии (социалисты-революционеры, меньшевики социал-демократы и большевики социал-демократы) имели в Исполнительном Комитете Совета свое представительство. Представителями от эсеров в нем были Вадим Руднев и я. На этом собрании московский Совет Рабочих Депутатов должен был определить свое отношение к предложению Петербурга - начать всеобщую забастовку. Решение, собственно говоря, можно было предвидеть заранее столкновение приближалось со стихийной силой: так приближается гроза с громом, молнией, ливнем, а может быть и с градом. И есть ли такие земные силы, которые бы грозу остановили? Думаю, что в глубине души мы все были уверены в неизбежности поражения: что, в самом деле, кроме поражения могли мы ждать при столкновении с войсками, вооруженными пулеметами и артиллерией? Что могли мы сделать со своими жалкими револьверами и даже динамитными бомбами? Но мы все были молоды, мы были охвачены революционным энтузиазмом и разве, в конце концов, наш лозунг не звучал:

"В борьбе обретешь ты право свое!". Лучше погибнуть в борьбе, чем быть связанными по рукам и по ногам без всякой борьбы. Ведь на карту была поставлена честь революции!

Огромная зала была переполнена народом. Сомневаюсь, чтобы даже в этот решительный момент производился контроль приходящих. Было произнесено много пылких речей. Но - и я отмечаю это с некоторым удивлением и уважением раздался тогда и голос благоразумия.

Большую, продуманную и обоснованную речь произнес представитель меньшевиков социал-демократов Василий Шер: "Мы должны сто раз взвесить и сто раз примерить, прежде чем принять роковое решение. Победить мы не можем думать так было бы нелепостью. Разве могут наши организации, по существу безоружные, бороться с огромным полицейским и военным аппаратом правительства? Кроме того - наши силы истощены всем предшествовавшим движением. И назад пойти мы не можем... Мы должны отдать себе отчет в том, что, начав забастовку, мы должны пойти до конца - вплоть до нашего истребления".

Надо отдать справедливость присутствовавшим - его речь была выслушана спокойно и со вниманием, но потонула в последовавших затем горячих выступлениях других. Все были охвачены желанием борьбы. За нее была и наша организация. От социалистов-революционеров выступил я. "Революция и правительство, - говорил я, - это как два человека, нацелившихся уже один в другого из пистолетов. Весь вопрос в том, кто первый нажмет на собачку"...

Как и следовало ожидать, решение о забастовке было принято всеми присутствовавшими единогласно. Голосовали за это решение и меньшевики, а с ними - и Василий Шер. Он поступил так же, как в свое время, в революцию 1848 года, поступил Герцен. Накануне уличного выступления на одном из революционных собраний в Париже он высказался решительно против такого выступления. Собрание приняло решение участвовать в предстоящем выступлении. "Значит, гражданин Герцен, - обратился к нему один из присутствовавших, - Вы не с нами!?" - Разве я никогда не делаю глупостей? - ответил Герцен. - Я - с вами! - И он, действительно, пошел с ними.

Кстати сказать, это был тот самый Василий Шер, хорошо известный в социалистических кругах Москвы, который в 30-х годах был центральной фигурой одного из московских процессов: советское правительство обвинило его в измене, сношениях с японцами и гитлеровцами и других невероятных преступлениях. Все, знающие Шера, конечно, этим обвинениям не верили, не верили в это, разумеется, и сами большевики - с таким же успехом можно было бы его обвинить в намерении украсть луну с неба. Но он, как это ни было удивительно, во всех взводимых на него тогда преступлениях сознался! Эти невероятные сознания подсудимых московских процессов до сих пор остаются страшным секретом внутренней советской политики. Как и остальные сознавшиеся и приговоренные, Василий Шер после процесса бесследно исчез. Вряд ли он остался в живых после того, как от него большевикам удалось добиться всего, что им было надо.

Особенность принятого нами тогда решения заключалась в том, что в тот момент решался не только вопрос о забастовке. Все понимали, что дело было гораздо серьезнее. Забастовку обязывались "всемерно перевести в вооруженное восстание". Это так и было открыто сформулировано. Принятое постановление гласило:

"Московский Совет Рабочих Депутатов совместно с Московским Комитетом (социал-демократы-меньшевики) и Московской Окружной Организацией (социал-демократы-большевики) Российской Социал-Демократической Рабочей Партии и Московским Комитетом Партии социалистов-революционеров объявляют всеобщую политическую забастовку в среду, 7/20 декабря, с 12 часов дня, всемерно стремясь перевести ее в вооруженное восстание".

Было ли это ошибкой? И можно ли сказать, что те несколько тысяч человеческих жизней, которые погибли в декабре 1905 года в Москве, были жертвой напрасной? Кто может на это ответить и теперь, когда с того момента прошло уже несколько десятков лет? Кто может взять на себя смелость сказать, что история ошибалась? Тогда у нас другого выхода не было. Так думали мы тогда, так, несмотря на всё с тех пор пережитое, думаю я и сейчас.

Объективно рассуждая, конечно, принятое решение не было достаточно продумано. Никаких шансов на успех оно не имело. На что могли рассчитывать революционные организации, имея в своем распоряжении одну-две тысячи вооруженных разного рода оружием (вплоть до дрянненьких револьверов) дружинников, состоявших из учащейся и рабочей молодежи? Если бы даже удалось овладеть Москвой, на что, по правде сказать, никто из нас и не надеялся, исход столкновения ни в ком не мог вызвать сомнения, потому что Москва, конечно, была бы все равно раздавлена. Но бывают положения, когда люди идут в бой без надежды на победу - это был не вопрос стратегического или политического расчета, а вопрос чести: ведь так в свое время действовали и декабристы, пошедшие на верную гибель.

А воодушевление среди нас было так велико и забастовка на другой день началась в Москве так дружно, что в эти первые дни успехи превысили все наши ожидания. Сейчас мы уже можем заглянуть и за кулисы правительственного механизма, потому что движение 1905 года изучено и тайные документы опубликованы.

"Возникшее сегодня мятежное движение, выразившееся общей забастовкой всех железных дорог, кроме Николаевской (как раз самой важной, так как она соединяла Москву с Петербургом. В. 3.), и начавшиеся уже нападения на железнодорожные станции обнаружили совершенную недостаточность войск гарнизона. Для подавления движения убедительно прошу немедленной присылки бригады пехоты из Петербурга, без чего признаю положение очень серьезным", телеграфировал 7 декабря московский губернатор адмирал Дубасов в Петербург великому князю Николаю Николаевичу, командующему петербургским военным округом. Еще удивительнее был полученный им из Петербурга ответ: "Августейший командующий приказал сообщить: в Петербурге свободных войск для посылки в Москву нет"!

Если бы мы тогда знали об этой переписке! Сколько новых надежд она бы в нас вдохнула, как укрепила бы наше решение: победить или умереть! Но в то время неопытны были как правительство, так и революционеры. Обе стороны действовали неуверенно, как бы только нащупывая силы друг друга. Эта неуверенность проявлялась даже в тех случаях, когда обе враждебные силы приходили в непосредственное соприкосновение - решительных действий не было ни с той, ни с другой стороны. Они пришли позднее.

Забастовка всюду началась дружная. Забастовали железные дороги, забастовали почта и телеграф, прекратилось движение городских трамваев, остановились решительно все заводы и фабрики Москвы. Перестали выходить и газеты. (Последнее, между прочим, было несомненной ошибкой, так как отсутствие всяких известий не только создавало неуверенность и неизвестность, но вызывало хаос и рождало панические слухи, которые нельзя было опровергнуть). Все магазины закрылись. Но водопровод, газовый завод и электрические станции продолжали работать. Работал сначала и телефон, но потом, по распоряжению полиции, все частные абоненты были из телефонной сети выключены. Что же делать дальше?

Надо разоружать полицию! Комитет нашей партии имел помещение в доме Хлудова, где на заседании Совета Рабочих Депутатов было принято решение о забастовке. Помню, как в продолжение всего этого первого дня сюда приходили товарищи и с торжеством приносили отобранное у полицейских оружие - железные (не стальные!) шашки, т. е. сабли, которые население презрительно называло почему-то "селедками" и огромные казенные револьверы.

Весело, со смехом, рассказывали о различных приключениях. Обычно к стоявшему на перекрестке полицейскому подходили двое-трое товарищей, неожиданно наставляли на растерявшегося городового револьверы и отбирали его оружие. Городовые не сопротивлялись. Происходило вначале всё это довольно мирно и даже с шутками. У стоявшего на Кузнецком мосту городового, помню, в кобуре револьвера не оказалось (я тоже принял участие в разоружении полиции) кобура была набита какими-то полицейскими бумагами; это нас не ввело в заблуждение - городового обыскали и с торжеством вытащили у него револьвер из-за пазухи. Было даже несколько случаев, когда оружие было отобрано женщинами - нашими пропагандистками. Они с гордостью приносили его. Большой стол скоро был завален отобранным оружием. Полицейские стали исчезать с улиц. Разоружали также офицеров.