Александр Свечин - Эволюция военного искусства. С древнейших времен до наших дней. Том второй Страница 49

Однако мобилизацию 1866 г. мы можем признать успешной лишь в отношении войсковых учреждений. Армейские тылы еще не были затронуты мобилизационной работой и достаточно неуспешно импровизировались в течение самой войны. Запущенность вопросов тыла до 1866 г. объясняется тем, что генеральный штаб еще не имел достаточного авторитета, чтобы вторгнуться в эту область и приступить к увязке организации тыла с оперативными предположениями, а строевой состав смотрел на тыл с феодальным высокомерием, как на область работы чиновников и интендантов.

Лишь в течение самой войны 1866 г., после Кенштрецской победы, Мольтке приобрел нужный авторитет и приступил к согласованию устройства тыла с оперативными требованиями.

Судьбы военной теории в Пруссии. В XIX веке теория военного искусства решительно отставала от эволюции его на практике. Несоответствие теоретических представлений той новой ступени военного искусства, на которую оно продвинулось, вследствие изменения экономических, политических и технических предпосылок ведения войны, крайне осложняло руководство операциями и боем и временами придавало ему хаотический характер. Корни тех трудностей, которые встречала теория военного искусства, заключались в догматизировании наполеоновского военного искусства. Мышление военных теоретиков, за редким исключением, было чуждо диалектической логике, не отдавало себе отчета в том состоянии перманентной эволюции, в которой находится военное дело, и стремилось разгадать в творчестве Наполеона последнее слово, глубочайшую тайну, высший и вечный закон искусства побеждать. Для военных теоретиков ход истории как будто остановился на Наполеоне, и военная теория перестала понимать изменившуюся действительность. Только выдающийся военный философ Клаузевиц не впал в эту ошибку.

В начале интересующей нас новейшей эпохи влияние наполеоновского военного искусства было не столь заметно, как начиная с 30-х годов, когда плеяда военных теоретиков, с Жомини во главе, приступила к широкой популяризации его начал. Конец наполеоновской эпохи знаменовался торжеством оперативных идей, находившихся в ярком противоречии с характером военного искусства Наполеона. Уже в сражении под Ваграмом победа у Наполеона оспаривалась эрцгерцогом Карлом, сгруппировавшим свои силы не на одном, а на двух направлениях, и пытавшимся смять занимавшего внутреннее положение Наполеона. Основанный на концентрическом наступлении армии союзников Трахтенбергский план привел в 1813 г. Наполеона к Лейпцигской катастрофе. В 1815 г. выход прусской армии во фланг атаковавшей английскую позицию под Ватерлоо армии Наполеона нанес ей полное поражение. Колонны Наполеона еще под Ваграмом одержали умеренный успех, но под Ватерлоо понесли огромные потери и оказались бессильными против линейного порядка Веллингтона. Эти новые данные были все же недостаточно могущественными, чтобы дать толчок развитию военного искусства, хотя на них в значительной степени и можно было бы обосновать главнейшие шаги, которые в области тактики и стратегии военное искусство сделало 50 лет спустя, при Мольтке. Но этих данных было достаточно, чтобы обосновать глубокую реакцию против тактических тенденций Наполеона. У последнего в конце XIX столетия было больше последователей, чем в первые 15 лет после Ватерлоо. Оставшиеся сподвижники Наполеона критиковали его гораздо свободнее, чем это стало возможным во второй половине XIX века; они резко осуждали применение колонн, в особенности крупных, к которым тяготел Наполеон, и частью даже явно склонялись к линейным формам тактики. А через 50 лет после Ватерлоо весь европейский генералитет оказался в такой степени, принадлежащим к школе Наполеона, что Мольтке, написав две-три статьи теоретического характера, должен был отказаться от попытки дать стройное теоретическое обоснование своего мышления в военном искусстве: выдвижение новой теории требовало сдачи в архив взглядов наполеоновской школы, требовало упорнейшей борьбы, вызвало бы горячие протесты, осложнило бы руководство Мольтке подчиненными, выросшими в преклонении перед наполеоновской догмой. Мольтке поэтому предпочел ограничиться практическими поучениями при разборе тактических задач, полевых поездок, при оценках военно-исторических событий и таким образом готовил себе среди генерального штаба единомышленников. К этому моменту относится расцвет в преподавании военного искусства так называемого прикладного метода, для которого особенно потрудился один из ближайших сотрудников Мольтке и будущий военный министр — Верди-дю-Вернуа. Этот прикладной метод необходимо должен был расцвести в условиях хаотического состояния военной теории: когда все обобщения поставлены под сомнение, остается только воспитывать военное мышление на изучении работы командования в конкретных случаях.

Теоретическая скромность Молътке сказывается и в «Указаниях высшим строевым начальникам» 1869 г., где он подчеркивает необходимость считаться с эволюцией военного искусства:

«Вождение крупных войсковых масс не поддается изучению в мирное время. Приходится ограничиваться исследованием отдельных факторов, так, например, местности и опыта бывших ранее походов. Однако успехи техники, улучшение средств сообщения и связи, новое вооружение, говоря кратко, совершенно изменившаяся обстановка — делают более неприменимыми средства, которые ранее давали победу, и даже правила, установленные величайшими полководцами».

Еще более скромным выступает Мольтке в своем определении, почти юмористическом, стратегии как системы подпорок. Это — насмешливое извинение за отступление от наполеоновских образцов, нежелание вступать в теоретическую дискуссию по поводу нового, созданного им оперативного фасада, анархическое отрицание всяких руководящих основ в стратегии и оперативном искусстве, признание полной свободы за полководческим гением, торжество какого-то среднего пути, продиктованного обстоятельствами. Чтобы избежать конфликта и обезоружить поклонников классического наполеоновского стиля, Мольтке остерегался развернуть в теории свое собственное знамя и не подчеркивал противоречия между своими взглядами на ведение операции и взглядами эпохи Наполеона. Задача — убрать леса и открыть новый теоретический фасад в оперативном искусстве и тактике была разрешена уже впоследствии, на грани XIX и XX столетий учеником Мольтке — Шлихтингом.

Теоретическая мысль Шлихтинга дала как бы второе рождение практике Мольтке. В свете его учения войны 1866 и 1870 гг. приобрели новый облик.

Прусские уставы 1811 и 1847 гг. Последние походы наполеоновской эпохи характеризуются разрастанием прусской армии в вооруженный народ. Внешняя дисциплина прусской армии 1813–1815 гг. оставляла желать многого; войска были оборваны; ландвер понимал дисциплину по-своему; особенно буйный характер имел ландвер рейнских областей, только что включенных в состав прусского государства; это были не королевские полки, а полки, представлявшие требования и чаяния буржуазии; командный состав был недостаточен по числу для разросшейся армии. Резкий перелом наступившей после низложения Наполеона реакции сказался в протесте против этой распущенности и в увлечении требованиями внешней дисциплины, в выработке из войск героев плацпарада. На это толкали и увлечения коронованных победителей Наполеона I. Заслуживает быть отмеченным парад в Париже 1 сентября 1815 г., на котором между прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III и Александром I возник вопрос о том, какая пехота быстрее выполняет перестроения. Спор был решен состязанием: с прусской стороны выступили 2 батальона гвардейского полка, шефом коего был русский император, под командой прусского короля; с русской стороны — 2 батальона гвардии, шефом коих был прусский король, под личной командой Александра I. Современники отметили, что Александр I командовал хотя элегантно, но заметно волнуясь и был решительно побит прусским королем, обнаружившим выдающиеся способности парадера: пруссаки успевали закончить перестроение и составить ружья в козла к моменту, когда герои 1812, 1813 и 1814 гг. заканчивали эволюцию. Боевым лозунгом реакции стало — подтянуть полки, усвоившие за долгий ряд походов навыки, не отвечавшие требованиям показного парада. Прусский король полагал, что «однообразие — высшая красота военного» и что «рота, которая может хорошо пройти церемониальным маршем, пойдет хорошо и на неприятеля». По всей Европе прошла полоса аракчеевщины — борьбы за точность формы, преследования в одежде «революционного» кармана, подтягивания и муштры во всех видах. Пехота почти не занималась стрельбой и маневрами на местности, упражняясь беспрерывно в строевом обучении на плацу. Кавалерия работала только в манеже, причем решающее значение при оценке эскадронного командира имела количество жира на телах лошадей. Редкие маневры представляли те же парады на местности, где были заранее условлены, иногда разбиты колышками, все предстоящие эволюции; этот характер зрелищ иногда усугублялся привлечением на помощь военной истории: копировались в юбилейные дни, на маневрах, памятные сражения.