Александр Тюрин - Правда о Николае I. Оболганный император Страница 49

Новый паша обеспечил Египту модернизационный скачок. Поставив ресурсы этой страны на дело ее развития, Мегмед-Али создал флот и промышленность, устроил школы.

Он кардинально улучшил финансовое состояние Египта, национальный доход страны составлял при нем более 100 млн франков в год.

Мегмед-Али физически уничтожил воинскую касту мамелюков, причем весьма подлым образом. Однако одномоментное истребление массы феодалов стало настоящим подарком для египетского народа. Египетский паша превратил завезенные им толпы албанцев в регулярное войско. Его сын Ибрагим, одаренный военачальник, победил аравийских ваххабитов и выгнал их из Мекки и Медины. Египетским правительством была обеспечена безопасность торговли на Красном море, покорены Нубия и Абиссиния. В 1820-х гг. египетские войска участвовали в боях против греческих повстанцев и совершили немало зверских расправ над мирным греческим населением. После гибели при Наварине египетского флота Мегмед-Али быстро создал новый. В 1830 г. у Египта было 30 военных кораблей, из них 11 линейных, а также 130 тыс. регулярного войска.

В 1831 г. бравые египетские войска, под командованием Ибрагим-паши, вступили в Сирию, где правил Абдалла-паша, и быстро овладели ею.

В декабре 1832 г., в ущельях Таврских гор, у Конии, египетское войско Ибрагим-паши, наголову разбило турок под командованием верховного визиря Решид-Мехмед-паши. Перед египтянами открылась Малая Азия. Вскоре египетские войска были уже в Смирне и Бруссе и могли легко занять Константинополь.

Франция поддерживала Египет. В Австрии боролось желание полакомиться останками Османской империи и страх перед пробуждением национально-освободительных движений на собственной территории. Турецкий посланник, отправленный в Лондон, просить помощи английского флота для борьбы с египтянами, не получил никакого внятного ответа. May be.

Лишь только русский посланник в Константинополе, генерал-лейтенант Н.Муравьев, высказал султану поддержку Петербурга и потребовал от Мегмед-Али прекращения наступательных действий. Вслед за тем эскадра контр-адмирала Лазарева, покинув Севастополь, вошла в Босфор.[144]

Из врага Турции Россия превратилась в главного ее защитника.

В России решение помочь туркам было принято после жаркой дискуссии между двумя партиями. Командовавший русскими войсками в Дунайских княжествах П. Киселев был за оказание туркам серьезной помощи — в ответ на признание за нами права безусловного покровительства турецким христианам и уступки нам на берегах Босфора гавани с укрепленным пунктом. Нессельроде осторожничал, боясь прогневать западно-европейские правительства. Мнение Киселева победило, но частично, Россия так и не потребовала от турков предоставления базы в Проливах. Император не воспользовался слабостью Турции для того того, чтобы оторвать у нее кусок. «Надобно защищать Константинополь от нашествия Мехмеда-Али… Надобно низвергнуть этот новый зародыш зла и беспорядка…»

Бесполезно спорить с русофобской пропагандой, которая просто нагло давит массой, утверждая, что Николай I мечтал о том, чтобы разложить Турцию на операционном столе и приступить к ампутациям. Факты, лежащие на поверхности, свидетельствуют об обратном. Однако, если посмотреть с патриотической точки зрения — не лучше ль было подождать, пока Мегмед-Али опрокинет турецкую власть?

Император Николай I считал, что распад Османской империи невыгоден России. Насколько он был прав? Уже на примере Греции и Дунайских княжеств император увидел двойственность балканских национально-освободительных движений. В дни войны и османских зверств они рвут власы и протягивают руки к России, умоляя о спасении. Однако в дни мира там берут вверх олигархические элементы, которые, игнорируя симпатии народной массы к России, обращаются на запад. Сегодня мы знаем, что Россия и в самом деле не смогла воспользоваться распадом Османской Турции. Почти все образовавшиеся на месте этой империи государства имели прозападный, а то и откровенно антироссийский курс. Быстро забывая об османских ужасах, правящие режимы этих стран искали себе новых «султанов» в мире больших денег, в Англии, Франции, Германии. Несмотря на демократическую риторику, импортированную с Запада, режимы в этих странах представляли господство компрадорской буржуазии, зависимой от западного капитала. В конце концов, события на «освободившихся» Балканах стали детонатором Мировой войны. До сих пор неизвестно, какие силы заказали роковые выстрелы Гаврилы Принципа, но можно утверждать, что они оказались крайне выгодны западным хозяевам балканских компрадоров, которым так хотелось втянуть Россию в большую европейскую войну…

В феврале 1833 г. Ибрагим-паша продолжил движение к Константинополю, но десятитысячный русский корпус был уже переброшен морем из Одессы в Турцию, и расположился на азиатском берегу Босфора, у с. Гункьяр-Скелеси. Командование над ним принял генерал-лейтенант Н. Муравьев.

Это, конечно, страшно не понравилось морским державам и французский посланник адмирал Руссен стал грозить султану разрывом отношений, если русские корабли не уйдут из Босфора[145] Русские не ушли. Одна только демонстрации российской силы привела к тому, что Мегмед-Али отдал приказ египетским войскам покинуть Малую Азии и отойти за Таврские горы.

После проведенной Петербургом операции по спасению Турции, 26 июня 1833 г. был подписан российско-турецкий союзный договор, именуемый Гункьяр-Скелессийским. (В этом местечке только дислоцировался русский корпус, реально же договор был подписан графом А.Орловым в Константинополе.)

В первой статье договора значилось, что султан и российский император будут согласовывать свои действия «касательно всех предметов, которые относятся до их обоюдного спокойствия и безопасности и на сей конец подавать взаимно существенную помощь и самое действительное подкрепление».

В отдельной и тайной статье договора обязанности Турции по предоставлению вооруженной помощи союзнику сводились к тому, чтобы «ограничить действия свои в пользу императорскаго российского двора закрытием Дарданельскаго пролива, то есть не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный, под каким бы то ни было предлогом».[146]

Статья эта, появившаяся по настоянию Николая I, противоречила взглядам дипломатов из ведомства Нессельроде. По мнению историка С. Татищева: «Этим государь желал охранять вход в Черное море, столько же, сколько Англия в Средиземное, и господствовать над Босфором, как Англия на Гибралтаром. Разница лишь в том, что Россия без Черного моря была крайне необезпеченной у южных границ, а Англия в этом отношении без Средиземного моря ничего бы не потеряла». Иными словами, контроль над Черным морем был для России вопросом непосредственной безопасности. Контроль Англии над Средиземным морем являлся для нее вопросом мирового господства.

И, хотя договор касался лишь двух стран, которым принадлежали берега Черного моря, Лондон и Париж были предельно возмущены. Французский министр иностранных дел Гизо с ужасом в глазах говорил, что Черное море превращается в русское озеро и пугал публику свободным выходом черноморского флота в Средиземное море.[147] Дескать, того и гляди, забелеет русский парус у марсельского пляжа.

Англия и Франция послали эскадры к Дарданеллам и предъявили Порте протесты против Гункьяр-Склессийского договора. Протест был заявлен и Петербургу. В ноте, направленной английским и французским посланниками российскому вице-канцлеру Нессельроде, заявлялось, что «если условия этого акта вызовуть впоследствии вооруженное вмешательство России во внутренние дела Турции, то английское и французское правительства почтут себя совершенно в праве следовать образу действовать, внушенному им обстоятельствами, поступая так, как если бы помянутаго трактата не существовало».

Вежливое по форме, но хамское по содержанию заявление английского и французского правительств, означало что мировые заправилы не признают права России и Турции в двустороннем порядке определять свои отношения.

Историк С. Татищев приводит следующие слова, обращенные императором к русскому посланнику в Стамбуле Муравьеву: «Странно, что общее мнение приписывает мне желание овладеть Константинополем и Турецкой империей. Я уже два раза могь сделать это; если бы хотел: в первьй раз — после перехода через Балканы (поход Дибича в 1829 — А.Т.), а во второй — ныне (после нападения Египта на Турцию — А.Т.); но я от того весьма далек. Мнение это осталось еще со времен императрицы Екатерины и так сильно вкоренилось, что самые умные политики въ Европе не могут в том разубедиться. Какие мне выгоды от завоевания Турции? Держать там войска? Да допустила бы еще меня к этому Австрия? Какие выгоды произошли бы от того для нашей матушки-то России, то-есть для губерний: Ярославской, Московской, Владимирской и прочих? Мне и Польши довольно.»[148]