Александр Пыжиков - Грани русского раскола Страница 5

Однако наиболее обширная работа была связана с географо-статистической частью плана; она стала заметным направлением в деятельности российского МВД при министре Л.А. Перовском. «Привести в известность текущее положение раскола» – такую задачу поставил Николай I перед ведомством. Для этого специально запрашивались сведения из 35-ти губерний страны, откуда в Петербург направлялись подробнейшие отчеты. Однако, учитывая важность высочайшего поручения, было решено не ограничиваться местными силами и привлечь к работе сотрудников центрального аппарата. Поэтому основные мероприятия по обследованию раскола проводили не губернские администрации, а специальные комиссии, которые на продолжительное время (до двух лет) командировались в разные регионы страны[51]. О работе одной из таких комиссий под руководством графа Ю.И. Стенбока (Ярославская губ., 1849-1850) мы имеем достаточно хорошее представление благодаря участию в ее составе Ивана Сергеевича Аксакова. Будущий известный публицист, а тогда – молодой чиновник МВД оставил немало писем, где искренне делился с родными увиденным.

По его свидетельству, чиновники имели слабое представление как о догматике раскола, так и о его практике. Это относится и к главе комиссии Ю.И. Стенбоку, и к самому И.С. Аксакову, настольной книгой которого в командировке, кстати, была книга А. Гакстгаузена[52]. Познакомившись с городами губернии, И.С. Аксаков поразился тому обстоятельству, что везде «почти все старообрядцы, да еще, пожалуй, беспоповцы»[53]. Хотя по документам местной администрации все кругом значились православными, да и само население с готовностью подтверждало принадлежность к синодальной церкви[54]. Не самое приятное впечатление на Аксакова произвело местное купечество, хотя он и почувствовал общинный дух, созданный единством торговых интересов, верховенством прав общества в ведении дел. Глубже проникнуть во внутренний смысл староверческой жизни оказалось нелегко: слишком мы разделены и образованием, и интересами, и сферой деятельности – замечал И.С. Аксаков[55].

Вообще, поначалу в отношении к расколу у Аксакова преобладало сожаление о том, что такая значительная часть населения находится в разрыве с остальной Россией и, предоставленная себе, сохраняет привычку и вкус к протесту. Двадцатисемилетний чиновник стремился переломить ситуацию, разрабатывая план по присоединению местных староверов к РПЦ. Его суть – убедить раскольников подать в адрес правительства прошение о воссоединении с господствующей церковью. В этой «инициативе снизу» он видел новые путы, которыми «подлый здешний раскол» удавит сам себя. Надо лишь дипломатично, духовным воздействием и искренним увещеванием связать его этими нравственными узами[56]. О своем проекте И.С. Аксаков информировал министра внутренних дел Л.А. Перовского, прося санкционировать его действия. Однако прямого ответа на это начинание так и не последовало[57].

Но помимо оптимистических планов по нейтрализации раскола И.С. Аксакову пришлось заняться его реалиями. Именно той комиссии, где он трудился, довелось сделать прорыв в изучении русского старообрядчества. Речь идет об открытии ранее неизвестного властям согласия, получившего название бегунов или странников[58]. Еще А. Гакстгаузен обратил внимание на не совсем понятное ему передвижение жителей из одной местности в другую, из-за чего:

«каждый русский чувствует себя совершенно дома в своем отечестве, в Архангельске, как в Орле, в Казани, как в Киеве»[59].

Двухлетнее пребывание экспедиции в Ярославской губернии позволило зафиксировать активную циркуляцию раскольничьих масс[60]. В селе Сопелки (12 верст от Ярославля), ставшем впоследствии знаменитым, комиссия выявила около ста бродяг, размещавшихся в домах с тайниками: фальшивыми крышами, двойными стенами и т.д. Все эти дома заведомо были построены с целью пристанодержательства, что свидетельствовало о постоянной организации этого дела[61]. Обитающий там контингент очень не понравился комиссии. Как писал И.С. Аксаков:

«изо всех виденных мною только один чистый фанатик, святой жизни человек... который обрадовался своей поимке, думая, что его будут истязать за имя Христово; остальные почти все воры, разбойники, пьяницы и развратные люди»[62].

Вероятно, здесь нет преувеличения: подлинное лицо страны имело и такие черты. В страннических сетях концентрировались беглые солдаты, различные преступники и просто ведущие вольный образ жизни люди. Причем существовала целая философия бродяжничества: якобы звание беглого освящает человека, а укрывательство беглого вменяется в святую обязанность. Конечно, эта среда была насквозь пропитана духом неприятия всех структур и атрибутов власти – как светских, так и церковных. В ходе поездок это хорошо почувствовал И.С. Аксаков. Как откровенно признался Константин Сергеевич Аксаков, известный славянофил, навестивший младшего брата в губернии, все же:

«бритые лучше и благонадежнее небритых»[63].

В конце ярославской командировки взгляды молодого чиновника на раскол претерпели серьезную эволюцию, став заметно реалистичнее. Ему пришлось участвовать в восьмичасовом допросе одного раскольника, который странствовал по России более пятнадцати лет. Этот бродяга поведал столько нового о народной жизни, что потрясенный И.С. Аксаков окончательно понял, с чем имеет дело, осознав истинную силу и подлинные истоки раскола. Причем собственная деятельность вызывала в нем глубокий пессимизм:

«Право, Россия скоро разделится на две половины: православие будет на стороне Казны, Правительства, неверующего дворянства и отвращающегося от веры духовенства, а все прочие обратятся к расколу... Все соки испорчены, и едва ли есть исцеление. Кажется, нам суждено только понять болезнь и созерцать, как она пожирает постепенно еще не вполне зараженные члены. Когда кончится наша Комиссия – Бог весть»[64].

Мы остановились на работе правительственной комиссии в Ярославской губернии потому, что этот пример ясно показывает, как изучение раскола все больше сосредотачивалось на политической стороне дела. Раскол представал в качестве враждебной государству корпорации, у которой не только история, но и сегодняшняя реальность пропитаны неприятием империи. Сформировалось мнение, что старообрядческий мир хоть и располагается на территории России, но живет по своим обособленным правилам, мало ориентируясь на действующие законы. И если лицемерие раскола по отношению к русской православной церкви ни для кого не явилось откровением, то открытие, например, страннического согласия и его идеологии подкрепляло вполне определенные политические выводы. Кроме того, все большее внимание правительства привлекали такие черты раскольничьих хозяйств, как совместное владение собственностью, солидарность и взаимопомощь. Ярославская комиссия предупреждала:

«...Деньги, кредит, верная надежда на пособие и поддержку влекут в раскол... видя близкие примеры крестьян, при пособии и кредите раскольников сделавшихся миллионерами, многие ищут мест и совета у них же»[65].

Староверческая жизнь, построенная по таким принципам, не могла не беспокоить правительство, поскольку зримо напоминала те социалистические идеи, которые к тому времени набрали популярность в Европе и волновали многих. Отсюда возникла практическая задача: определить численность раскольников. Комиссии, работавшие по губерниям, старались ориентироваться на те данные, которые реально отражают параметры враждебного мира, а не служат иллюстрацией к рапортам местного начальства. Собственно, поэтому экспедициями по стране и руководил центральный аппарат МВД. В научно-статистический оборот попали новые цифры, свидетельствующие о подлинных масштабах старообрядчества. Так, экспедициями в Ярославскую, Нижегородскую, Костромскую губернии было установлено, что вместо 47,5 тысяч староверов (как показывала статистика трех этих губерний) их, по самым скромным подсчетам, свыше 556 тысяч, что в среднем в 11 раз превышало официальные данные. Полученный результат стали проецировать на всю страну: если ранее предполагалось, что общее количество раскольников составляет 900000-1000000 человек, то теперь это число возросло в 10-11 раз, по-видимому, тоже не до конца отражая истинное положение дел[66]. Примечательно, что такие большие разночтения, зафиксированные экспедициями МВД в середине XIX века, получили в России широкое общественное признание. Перепись населения, проведенная в 1897 году, показала около 2 миллионов староверов, что дало основание общественности и ряду ученых утверждать о десятикратном занижении реальных чисел[67].