Игорь Прокопенко - По обе стороны фронта. Неизвестные факты Великой Отечественной войны Страница 5

А вскоре сюда приехал Гитлер. Вместе с итальянским дуче Муссолини он инспектирует результаты боев. Гитлер доволен – его новейшее оружие и боевой дух солдат сделали свое дело. Но впереди были долгие четыре года войны.

Говорит Карл-Герман Клауберг: «Мы шли против Советского Союза с тоской и тяжелым сердцем. Очень быстро нам пришлось узнать, что мы имеем дело с другим противником и что это совсем не та война, которую нам обещали. Мы понимали, что эта война будет долгой и жестокой».

За первые недели войны войска вермахта продвинулись в глубь страны на 600 километров. В некоторых районах Украины, Белоруссии и Прибалтики гитлеровцев встречали хлебом-солью, как и подобает встречать освободителей.

Вспоминает Надежда Троян, в 1941-м – студентка Минского медицинского института: «Мы, молодежь, с этими молодыми солдатами говорили: «Зачем вы к нам пришли, что вы хотите?» – «Мы пришли вас освобождать». – «От кого освобождать?» – «От большевиков, от коммунистов, от русских». И здесь я подумала: «Боже мой, а кто я – русская или белоруска?»

В столицах прибалтийских республик был сплошной праздник. Толпы ликовали: свершилось, оккупация избавила их от ненавистного коммунистического ига.

Рассказывает Борис Инфантьев, в 1941-м – студент Рижского университета: «В 10 часов утра зазвонили все колокола церквей, и освобожденный латышский народ в национальных костюмах с развернутыми бело-красными знаменами пошел приветствовать своих освободителей. Экзарх Московского Патриархата Митрополит Сергий сразу же велел звонить в Христорождественский соборный колокол, вышел с крестом к пастве, и слова «Христос воскресе», таким образом, ознаменовали новую эпоху».

На Украине ненависть к сталинскому режиму была сильнее страха перед оккупацией.

Вспоминает Степан Кашурко, в 1941-м – разведчик партизанского отряда: «Я видел, с какими глазами или с каким сердцем встречали люди немцев на оккупированной территории. Я же пионер был, и я задал вопрос: «В чем дело, почему вы так рады немцам, немецкой оккупации или власти?» Они говорят: «Мы готовы любому черту молиться, только чтобы не в колхозах жить».

Новая оккупационная власть обещала свободу и сытую жизнь. Враг моего врага – мой друг. Ничто здесь не должно было напоминать о прошлой тирании Москвы.

Говорит Хорст Цанк, в 1941-м – командир роты 376-й пехотной дивизии вермахта: «Поначалу у нас нигде не было проблем. Я вспоминаю, как на Украине, когда мы пришли, нам был оказан очень радушный прием. Население было дружелюбным».

На Украине подняли голову националисты. Их собрал под свои знамена Степан Бандера. С разрешения оккупационных властей в июне 1941 года он образовал новое национальное правительство. Под лозунгом освобождения от «москалей» и под штандартами СС бандеровцы начали жестокую резню.

Вот что запомнил свидетель тех событий Александр Войцеховский, в 1941-м – житель Львова: «С 30 июня по 7 июля 1941 года они уничтожили более 3000 львовян, среди которых большей частью были поляки и евреи. Через руки и ноги протягивали шест и на этом шесте, на вертеле этом крутили на огне».

У бандеровцев – понятная нацистам идеология. Обвинив во всех бедах коммунистов, поляков и евреев, они стали методично их уничтожать. Следом на виселицу шли все несогласные с новым режимом. По всей оккупированной территории собирали евреев. Кого не успели убить, отправляли в гетто. Приказ об их создании был подписан уже через 20 дней после начала войны.

Своей жестокостью к согражданам украинские националисты начали компрометировать оккупационные власти. За первый год войны было казнено 10  000 человек.

К осени почти все западные районы страны оказались заняты. Немецкие танковые клинья на основных направлениях прорвали советскую оборону. Группировка армий «Центр» стремительно продвигалась на восток, к Москве.

Красная армия с тяжелыми потерями оставляла город за городом, рубеж за рубежом. Но обороняющиеся не сдавались и огрызались контрнаступлениями и рейдами в тыл противника. На Северо-Западе это были танкисты Ленинградского фронта.

Вспоминает Виктор Крят, в 1941-м – механик-водитель отдельного разведбатальона Ленинградского фронта: «Вот мы 300 километров с лишним шли на Ленинград в Гатчину, там первый бой. Немцы высадили десант в районе Кенесебе».

Карл-Герман Клауберг: «В первый раз я почувствовал, что мы встретили настоящего противника, 19 августа. Я только отметил свой день рождения, и вскоре после этого мы встретились с «Т-34». 19 августа неожиданно и на большой скорости нас атаковали русские танки. Тогда мы удостоверились, что это лучшие танки в мире».

Виктор Крят: «Мы их мяли как хотели, и мы в основным их били ударом корпуса танка, а он такой оригинальный, потому что плавающий, вот такой загнутый, и мы прямо подминали под себя их удар, и они уходили нам под днище. И когда танк весь в крови, страшно было смотреть на это все изуродованное. Это же тоже люди были».

Карл-Герман Клауберг: «Мы навсегда запомнили эти леса и чудовищные потери. Первым погиб мой друг. Я видел, как первый раз за всю войну плакал наш бравый полковник Карл Альбрехт фон Гродек – тогда мы хоронили множество убитых».

Несмотря на упорное сопротивление, уже к началу осени немецкие войска продвинулись в глубь страны на 900 километров. Красная армия несет огромные потери. Летом 1941 года убитых, попавших в плен или пропавших без вести – почти 2 800 000 человек.

Великое московское противостояние

Столица готовится к долгой осаде и кровопролитным изнурительным боям. За несколько недель сформированы десятки дивизий народного ополчения. Добровольцев так много, что призывные пункты работают день и ночь. С Урала, из Сибири, из Средней Азии в столицу тянутся эшелоны с войсками, оружием, боеприпасами и продовольствием.

Вспоминает Зоя Зарубина, сотрудница НКВД СССР, дочь высокопоставленных советских разведчиков: «3 июля был призыв Сталина, и в этот момент в Москве уже стали готовиться группы. Нам давали ложные паспорта, якобы мы где-то в других местах жили. И это были или явочные квартиры, или схрон оружия. Мы жили на цокольном этаже, там был подпол. И вот туда доверху натолкали оружие. Группа, в которую я попала, это была группа нашего очень хорошо известного композитора, его звали Лев Константинович Книтер. Он в свое время был офицером белой армии. Конспирация в группе была высокой, связь по цепочке. Я знала только пятерых, больше я никого не знала».

Как-то сразу Москва превратилась в прифронтовой город. Войска, отряды самообороны, «ежи», баррикады, укрепления. Жизнь по законам военного времени. Первые бомбежки столицы начались уже в конце июля. В городе светомаскировка и ночные дежурства на крышах. Немецкие летчики всегда целились в центр. Пожары на Арбате и Садовом кольце стали обычным делом.

Рассказывает Вера Дёмина, в 1941-м – ученица 9-го класса московской школы № 243: «Немец бомбил Москву вовсю. По пять тонн бомбы бросал. Сносило сразу по 19–20 домов».

В театр им. Вахтангова попала бомба. Уничтожение грозит сотням памятников архитектуры, истории и культуры. По городу начинает расползаться слово «эвакуация». Тогда москвичи не знали, что их город – одна большая пороховая бочка. Заминированы сотни оборонных предприятий, ГУМ, Кремль, телеграф, Большой театр. Кто мог предположить, что такое придется делать своими руками…

Вспоминает Зоя Зарубина: «Когда ребята приходили, просто плакали, говорили, что вот они только что заминировали телеграф, нашу гордость, какие-то помещения в Кремле. Они приходили опустошенные».

Войска противника уже недалеко от Москвы. Паники еще нет, но вести с фронта не радуют. Кругом все уезжают, особенно евреи. Из Москвы в Куйбышев отправлены дипломатические миссии, государственное имущество вывозят 200 поездов и 80 000 грузовиков. Эвакуации подлежат 500 московских предприятий вместе с рабочими и их семьями.

Вот что запомнила Вера Дёмина: «Все вокзалы были забиты людьми. Все старались уехать куда-нибудь – на север, на восток в основном».

Головокружительное продвижение немецких войск на восток обернулось позором и проклятием для тех солдат и офицеров Красной армии, кто оказался в немецком плену. Только в первые дни войны таких было около миллиона. Плен. Его боялись. Его стыдились. Клеймо на всю оставшуюся жизнь – если хотели жить.

Вспоминает Николай Кюнг: «Молоденький Лёсик, ему было лет 18 – может быть, он и был старше, но по виду как мальчик, – так вот, на третий день, как его привезли, он из подштанников скрутил веревки и повесился в туалете. Он не смог выдержать, так его избили».