Нина Молева - Московские загадки Страница 5

Юпы и турики? Но ведь именно так одевались скоморохи, которых, как принято считать, предавала анафеме и постоянно преследовала церковь! Их множество раз изображали художники на миниатюрах, гравюрах, позже в лубках. Еще в XVIII столетии будут кочевать из одной картинки в другую «Фомушка-музыкант», «Еремушка-поплюхант», обязанные им своим рождением. Но допустить появление скоморохов в церкви? Вот только общепринятая точка зрения и современные свидетельства – совпадали ли они?

Москву допетровскую можно с полным правом называть городом мастеров. Первая городская перепись 1620 года называет среди москвичей представителей 250 профессий. Здесь красильщики, пирожники, сарафанники, кузнецы, каменщики, печатники, капустники, котельники, травники, стрельцы и… потешники. И речь идет не о какой-то голытьбе, но о владельцах дворов на посаде, гражданах уважаемых, обладавших своими правами, безусловно состоятельных. Потешники – профессия, как все остальные. И в случае войны выступали они, подобно всем жителям посадов. Лукьяшка и Якутка Тимофеевы, владевшие «достаточным» – богатым двором вблизи нынешней Арбатской площади, обещались, например, выйти в 1638 году с огнестрельным оружием – пищалями. Другие брались за рогатины. У иных были и вовсе собственные холопы, которым полагалось выступать на войну вместе с хозяевами. Москва вела точный учет своим военным силам.

Вид со Швивой горки на Воспитательный дом, Зарядье и Кремль.

Жила столица тесно. Еще больше теснилась ради скота, огородов, погребов, чтобы обходиться по возможности всем своим. Так и вырастали избы обычного московского размера четыре на четыре метра, и разве что в Зарядье у особо зажиточных ремесленников побольше – пять на шесть. А на дворах и вовсе царила толчея, вроде как у «нового Печатного заводу подьячего Василия Бурцева, людей у него Степанко Михайлов, Ерошка Иванов, Терешка Онаньин да захребетники: словолитец Терешка Семенов сын Ершов, да сторож Печатного двора Якушко Григорьев, да резец Лучка Иванов, да калашник Онофрейко Васильев». А рядом у Василия Рыкунова «на дворе соседи и подсоседники живут из найму костромичи сапожные мастеры Федька Сидоров, у Федьки племянник Ондронко Герасимов, да Мишка Ондреев, да Ярославец иконник Иван Лукин сын Тюшаков, да тут же на дворе в другой избе тюремной сторож Несторка Васильев». И это при том, что избы, по утверждению археологов, представляли одну горницу – обычно даже без перегородок.

Положение потешников куда лучше. Ни в соседи, ни в подсоседники, ни тем паче в захребетники они не попадали. Потешники выступали как владельцы дворов, не сдававшие помещений своих по найму. Были зажиточнее, так и жили вольнее.

Но как же в таком случае быть с общеизвестными утверждениями о чуть ли не запретном существовании потешников, со ссылками на царские приказы, которые брали под защиту целые деревни и села от нашествий скоморохов, ватагами бродивших в поисках пропитания по дорогам. Города для них были якобы закрыты. Ничего не скажешь, веселые разбойники!

И снова документы представляют иную картину. Скорее всего, дело было не в профессии, а в уровне мастерства и умения – двух одинаковых актеров никогда не встречалось. Одних ценили и любили в столице. Другим приходилось «сбиваться» в бродячие труппы, где подчас не брезговали с голодухи ни вымогательствами, ни грабежами. Только это уж не имело отношения к искусству и его правам в Древней Руси.

Музыковеды и театроведы с уверенностью скажут, что именно в скоморошьем ремесле зарождалось мастерство и будущих вокалистов, и музыкантов-инструменталистов, и, само собой разумеется, актеров. Зарождалось… Это значит, что подобных самостоятельных видов искусства еще не было, что они находились еще у самых своих истоков – не больше, тогда как настоящее их рождение произошло много позже. И новое уверенное «нет» документов, описывавших городское хозяйство, даже попросту улицы Москвы.

Нет – потому что, оказывается, с первых лет XVII века жили в Москве, да и в других городах, независимо от потешников и профессионалы рожешники, и профессионалы гусельники, и гобоисты, и валторнисты. Было их не меньше, чем потешников, таких же вольных – независимых от феодалов и царской службы. Значит, хватало и любителей их мастерства, не было недостатка и в приглашениях на выступления, да и дворы не уступали потешникам в зажиточности.

Другое дело, что уважением их ремесло пользовалось меньшим. О музыканте достаточно было сказать – гусельник Богдашка, рожешник Ивашко. Зато потешника называли по имени и фамилии – больший почет, большее уважение не к конкретному человеку – к профессии. Вывод напрашивался сам собой: потешником можно было быть «честно», не таясь от светских и церковных властей, а тогда не такими уж невероятными становились юпы и турики халдеев. Другой вопрос, почему царские слуги оказались одетыми именно в скоморошьи костюмы.

1-й х а л д е й (будя заснувшего товарища). Товарищ!

2-й х а л д е й (встрепенувшись). Чево?

1-й х а л д е й (с ехидцей). Дети-то царевы не горят?

2-й х а л д е й (растерянно). Не горят?

1-й х а л д е й (издеваясь). И не занимаются!

2-й х а л д е й (горестно). Не занимаются!

1-й х а л д е й (все в том же тоне). Инда страх берет?

2-й х а л д е й (не понимая). А чево страх-то?

1-й х а л д е й (сурово). Как перед царем ответ держать.

2-й х а л д е й (озабоченно, но истово). Так и скажем: не берет, господине, их ни пламень яркий, ни огонь жаркий.

1-й х а л д е й (снова издеваясь). Ишь ты! А царю какое дело? Чай, нас как велит вскинуть в печь, ведь сгорим!

2-й х а л д е й (испуганно). Ой, как сгорим-то!

1-й х а л д е й (объясняя, с удовольствием). Потому мы слуги верные, холопы примерные.

2-й х а л д е й (прерывая). Так чево ж, товарищ, делать станем?

1-й х а л д е й (назидательно). Пока суд да дело, огоньку прибавим. Ходи веселей, сапог не жалей!

2-й х а л д е й (развеселившись). Одни сносим, другие с батюшки-царя спросим!

1-й х а л д е й (продолжая прежнюю игру). Глядишь, новые купит, а то и по шеям отлупит.

2-й х а л д е й (подхватывая). Одно слово – Навуходоносор!

Все происходило так. Устанавливались декорации, появлялись в сопровождении халдеев отроки, связанные между собой «убрусцем по выям» – полотенцем за шеи, они отказывались поклониться золотому тельцу и вводились теми же халдеями в печь. В печи, скрытые ширмами, они начинали петь, им отвечал хор. Потом гремел гром, спускалась фигура ангела, халдеи падали на землю, а освободившиеся отроки исполняли с хором заключительную часть действия.

Своего рода театрализованный концерт? Так, казалось бы, свидетельствовали современники, о том же говорили и документы. Но ни те, ни другие всего сказать не могли. В тратах на «Пещное действо» был еще один вид расходов – на постановку. «Пещное действо» при дворе каждый раз ставил другой постановщик, и в зависимости от удачного замысла его ожидала большая или меньшая награда. Бывали и такие годы, когда очередного постановщика обходили, ограничиваясь наградами халдеям и отдельным исполнителям. Значит, ничего «не измыслил» постановщик, ничем не удивил. А, собственно, что можно «измыслить»?

Славился своими постановками дьяк Пятой Филатов, тот самый, что жил на своем дворе «в Златоустом переулке на белых землях», около Чистых, а тогда называвшихся Погаными, прудов. За одно только представление 1625 года досталась ему и «камка добрая», и «сукно лундыш». Славился и певчий дьяк Юшка Букин. Отмечались в двадцатых годах и другие. Главный постановщик занимался всем «пещным действом» – не музыкой. Рядом с ним был своего рода педагог, разучивавший отдельные голосовые партии, и еще один, работавший с хором. Певческие партии принадлежали отрокам, отсюда и педагог занимался «отроческим учением». Особой сложностью отличалась партия хора, а вот о халдеях не говорилось ничего. Петь они определенно не пели.

Определить, откуда брались постановщики, не представляло труда – опытные, известные своими голосами певчие из хора. Как правило, баритоны. Этот голос особенно ценился в Древней Руси, считался самым «устойчивым», выразительным, гибким. Его обладателям уже по одному этому легче было дойти до первенствующего положения в хоре, стать так называемыми уставщиками. Отроки были из того же царского хора – дискант, баритон и бас. Халдеев в «столбцах» Оружейной палаты пришлось искать много дольше. И все-таки в конце концов и здесь можно было сказать без колебаний: их роли отдавались певчим.

Итак, церковные певчие, в скоморошьих одеждах, не поющие и тем не менее поощряемые «за искусство». Значит, речь шла об актерской игре и, соответственно, об игровой постановке. Чудо становилось реальностью: театр в Московском государстве и Москве существовал за полтора века до первых придворных представлений труппы пастора Грегори в Преображенском! И разве не о том же говорили дошедшие до наших дней и впервые публикуемые тексты?