Анатолий Уткин - Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне Страница 5

В решающий момент, когда Германия предъявила ультиматум Франции (дав на размышление всего лишь несколько часов), — 1 августа министр иностранных дел сэр Эдуард Грей дал обещание поддерживать нейтралитет Франции только при условии, что Берлин пообещает хранить нейтралитет как по отношению к Франции, так и России. Кайзер неверно понял телеграмму Лихновского — как обещание развязать руки Германии на Востоке: «Теперь мы можем начать войну только с Россией. Мы просто отправим всю нашу армию на Восток!» Но в 11 часов вечера от посла Лихновского пришла уточняющая телеграмма: «Позитивного предложения Англии в целом ожидать не следует». Разочарованный кайзер обратился к высокому, грузному, лысому Мольтке (прибывшему в спешке во дворец в неподобающем виде — в военной шинели, накинутой на ночную рубашку): «Теперь вы можете делать все, что хотите».

Мощь России

В отношении массы наличных войск Антанта имела несомненное численное превосходство над коалицией Центральных держав. Особое уважение вызывали безграничные ресурсы России. Сэр Эдуард Грей пишет в апреле 1914 г.: «Каждый французский политик находится под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства». Сам сэр Эдуард, при всем природном скептицизме, разделял это восхищение, о чем сказал, обращаясь к президенту Франции Пуанкаре: «Русские ресурсы настолько велики, что в конечном итоге Германия будет истощена даже без нашей помощи России».

В начале войны, в августе 1914 г., у России было уже 114 боеготовых дивизий, а у ее главного военного союзника Франции — 62 дивизии, к которым присоединилось 6 британских дивизий. Германия выставила в первый месяц войны 78 дивизий, а ее главный союзник Австро-Венгрия — 49 дивизий.

Как утверждают русские военные (в частности, генерал-квартирмейстер Данилов, написавший свое исследование в эмиграции), Россия в течение пяти лет после войны с Японией была в военном отношении беспомощна. Реформа армии началась лишь в 1910 г., но через четыре года она еще не была готова к войне. Военным министром стал генерал В. А. Сухомлинов — низкого роста, с аккуратными усами и бородой, обладал природным умом, сметкой, хорошей памятью и в то же время был склонен к интригам. Он предпринял ряд мер: сокращение трехнедельного периода мобилизации; техническое оснащение армии; искоренение «маньчжурского синдрома» — деморализующей памяти о злосчастных поражениях; организация запасов и системы подкреплений. В отставку были отправлены 341 генерал и 400 полковников. Часть реформ была успешной. Рекрутирование войск отныне осуществлялось строго по территориальному принципу. Были уменьшены гарнизоны крепостей (это дало дополнительные шесть дивизий), увеличена численность офицерского корпуса, улучшено питание и обмундирование солдат, увеличена численность пулеметов. Основную массу военного оборудование Россия производила сама. В целом, нет сомнений в том, что русская армия 1914 г. была много сильнее армии десятилетней давности. И все же армии в 1914 г. не хватало 3000 офицеров, несмотря на улучшения в денежном обеспечении и в системе продвижения по службе.

Новые — коричнево-зеленые — гимнастерки были перехвачены широким ремнем, ноги были обуты в сапоги. Дневной рацион составлял четыре тысячи калорий, приходившиеся преимущественно на черный хлеб, щи, кашу, чай и огромное — по западным понятиям — количество сахара. Солдаты были вооружены пятизарядной винтовкой калибра 7,62 мм, которую такие специалисты, как полковник Нокс, охарактеризовали как «полностью надежную». Вместе со всегда привинченным в боевых условиях штыком эта винтовка весила примерно четыре килограмма. Общий вес боевого снаряжения составлял примерно тридцать килограммов {9}.

Противостоящий германский солдат образца 1914 г. был хорошо подготовлен. Одетый в зелено-серую форму, он нес на себе 26 килограммов, куда входили винтовка, патроны, гранаты, ранец, шанцевый инструмент, котелок, тесак, продовольственный паек, фляжка со шнапсом. Офицеры носили на шее бинокль и планшет с картами. На остроконечных шлемах красной краской обозначен был номер полка. Штабные офицеры передвигались на автомобилях. Полевые кухни, по некоторым свидетельствам, были позаимствованы у русской армии. Иностранцы отмечали совершенство оборудования, сглаженность германской военной машины.

Книга Нокса о русской армии 1914 г. полна восхищения перед ее могучей боевой силой. Поразительным для Нокса был природный оптимизм солдат и офицеров, спасавший их в немыслимых ситуациях невероятной по жестокости войны (о первых же днях которой немецкий генерал Гофман, действовавший в Восточной Пруссии, записал в дневнике: «Такой войны еще не было и никогда, вероятно, больше не будет. Она ведется со звериной яростью»). Но Нокс не близорук: он видит и героизм, и поразительные черты ущербности. Он описывает «бессмысленные круговые вращения через песчаные поля и грязь», запоздалые приказы, непростительную слабость в деле организации тылового снабжения, отсутствие телефонной связи, упорное нежелание допрашивать пленных офицеров, слабость коммуникаций и слабую, бесконечно слабую организацию войск — особенно в сравнении с безупречной машиной, управляемой прусскими офицерами». Б. Такман пишет о «плохой разведке, пренебрежении маскировкой, разглашении военных тайн, отсутствии быстроты, неповоротливости, безынициативности и недостатке способных генералов» {10} . Во время мобилизации русского солдата надо было перебросить в среднем на тысячу километров — в четыре раза дальше, чем германского солдата.

Слабые стороны русской армии обнаружились довольно быстро. Прежде всего, они отражали факт бедности основной массы населения России, неграмотность половины ее населения. Малообразованные солдаты, при всей их природной храбрости, плохо ориентировались на местности, трудно овладевали техникой, терялись в сложной обстановке. Русская армия имела 850 снарядов на каждое орудие, в то время как в западных армиях приходилось от 2000 до 3000 снарядов. Вся русская армия имела 60 батарей тяжелой артиллерии, а германская — 381 батарею. В июле 1914 г. всего лишь один пулемет, который так быстро и жестоко покажет свою значимость, приходился на более чем тысячу солдат. (Только после грандиозных поражений — в июле 1915 г. — генеральный штаб России заказал 100 тысяч автоматических ружей и 30 тысяч новых пулеметов {11} ).

В течение первых пяти месяцев войны военная промышленность России производила в среднем 165 пулеметов в месяц (пик производства был достигнут в декабре 1916 г. — 1200 пулеметов в месяц). Русские заводы производили лишь треть автоматического оружия, запрашиваемого армией, а остальное закупалось во Франции, Британии и Соединенных Штатах; западные источники предоставили России 32 тысячи пулеметов. К сожалению, почти каждый тип пулемета имел свой собственный калибр патрона, что осложняло снабжение войск. То же можно сказать о более чем десяти типах винтовок (японские «Арисака», американские «Винчестеры», английские «Ли-Энфилд», французские «Грас-Кропачек», старые русские «Берданы» использовали разные патроны). Более миллиарда патронов было завезено от союзников. Еще хуже было положение с артиллерией. Более тридцати семи миллионов снарядов — два из каждых трех использованных — были завезены из Японии, Соединенных Штатов, Англии и Франции. Чтобы достичь русской пушки, каждый снаряд в среднем проделывал путь в шесть с половиной тысяч километров, а каждый патрон — в четыре тысячи километров. Недостаточная сеть железных дорог делала снабжение исключительно сложным, и к 1916 г. напряжение стало весьма ощутимым {12}.

В своих «Воспоминаниях» бывший военный министр Сухомлинов утверждает, что царь знал его мнение о слабостях русской армии. Хотя военные реформы 1909-1914 гг. и сделали русскую армию более мощной, чем во время войны с Японией, силой, она так никогда и не достигла уровня, сопоставимого с уровнем основного противника — с германским. Россия не породила военных гениев, ее армия отражала слабости страны в политической, социальной и культурной сфере. Никто не отказывал русским в мужестве и упорстве, но никто не может отрицать, что огромные людские силы часто использовались военными командирами бездарно. Неэффективная организация порождала дефекты снабжения во всем — вооружении, амуниции, средствах связи, медицинском оборудовании. В России отсутствовало главное, необходимое для войны индустриального века условие — честное и компетентное экономическое планирование. Бездумно мобилизовывались квалифицированные рабочие. Невоенные отрасли промышленности рухнули довольно быстро, озлобляя страдающее население. Отсутствие промышленных товаров лишало стимула сельскохозяйственных производителей.

В общем и целом, по мнению британского исследователя России, «ни одна из участвовавших в войне стран не была хуже подготовлена к войне, чем Россия. После поражения в войне с Японией некоторый прогресс был достигнут в реорганизации и техническом вооружении армии, в создании военно-промышленного потенциала. В последний момент большой кредит был взят из Франции для железнодорожного строительства в стратегически важных западных областях. Но интервал для восстановления сил был слишком кратким. Впрочем, даже если бы передышка была продолжительнее, русская система управления, исключала возможность надежной подготовки к войне, учитывая, что предполагаемым противником была в высшей степени технически передовая Германия. Россия так и не смогла сражаться на равных со своим главным врагом. Превосходство в людской силе не могло компенсировать отставания в производстве вооружений и недостатков военного руководства» {13}.