Александр Горянин - Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии Страница 5

25 июля 1998 года Владимир Путин, к тому времени первый заместитель главы президентской администрации, отвечавший за работу с регионами, был назначен директором ФСБ. На своей новой должности, а отчасти и на предыдущей, он сумел привести в чувство тех, кто в этом нуждался, вопрос о распаде страны был снят. (И нам после этого толкуют про «неумолимую историческую предопределенность», скажем, Февральской революции!)

Кстати, после событий «дефолтного года» прошло более полутора десятилетий, но ряд товарищей то ли от лености ума, то ли с надеждой продолжают и сегодня мусолить мантру «распад страны».

Считать победу поражением?

Так завершалась ельцинская эпоха. Про нее можно сказать так: всем разрешили гулять по траве, чтобы возникли натоптанные дорожки. А уж замостить ту или иную (и этим узаконить) либо нет – было оставлено на усмотрение политикам XXI века. Оппоненты с самого начала обвиняли власть в том, что ее реформаторство бессистемно. Но бессистемные, казалось бы, шаги обеспечили необходимую растянутость процессов во времени, привыкание к ним, обучение новым правилам жизни и сравнительно мягкое вхождение в рынок. Российское общество, утратившее (в отличие от Восточной Европы) самую память о рыночных отношениях, по-другому в него, возможно, и не вошло бы.

Мало кто задумывается еще об одной особенности этого периода. Руководству новой России с самого начала не хватало чувства исторической правоты. Из-за того, что оно само вышло из советской номенклатуры, ему было слабо заявить: «Мы совершили великую революцию!» Для Ельцина главным было убрать коммунистов из власти и не дать им туда вернуться, остальное должно было устроиться и обрести смысл само собой. По словам Егора Гайдара, «было видно, что Ельцин за демократию и свободу, но об экономике он говорил что-то совершенно невразумительное». В это легко верится. Другое свидетельство, Борис Немцов: «Я ни разу не слышал от президента России [Ельцина], как он представляет себе Россию, ее политическую и экономическую системы».

Говорят, историю пишут победители. В нашей почти 75-летней гражданской войне победила историческая Россия. Лидером этой революции судьба определила Ельцина, но ельцинское руководство словно стеснялось своей победы. Трактовка происшедшего как-то незаметно была отдана побежденной стороне, а объяснение настоящего – на откуп СМИ, недружелюбным и/или некомпетентным, а главное, почти полностью лишенным, за редкими исключениями, чувства ответственности. Множество журналистов с наслаждением отдались производству чернухи. Этим они создавали алиби своему лизоблюдству ушедших времен и одновременно мстили новой России за то, что эти времена ушли. Провластные СМИ не сложились с самого начала, и это больно ударило по обществу во время событий в Чечне в 1994–1999 годах. Чтобы остановить шельмование армии, власть была просто вынуждена переламывать ситуацию, укрощая наиболее разнузданно антиармейские СМИ, вводя элементы цензуры на ТВ как самом важном информаторе населения (вспомним слова де Голля: «Пусть оппозиция заберет все СМИ, кроме телевидения, а его оставит мне»). Эти «элементы», явно необходимые на момент их введения, почему-то не пожелали уходить, когда надобность в них отпала.

На предложение создать при правительстве группу, которая бы занималась разъяснением реформ, Ельцин ответил: «Вы предлагаете возродить отдел пропаганды и агитации, какой был в ЦК КПСС? Пока я президент, этого не будет». Власть народу ничего не объясняла вообще. Делая вид, что всем и так все ясно, она заложила этим изрядную мину под все наше развитие.

Пораженчество в демократической среде – самая печальная часть наследия 90-х. Его не удалось переломить и в дальнейшем. Вспомним, как нам навязывали идею о «поражении России». Уже несколько месяцев спустя после закрытия коммунистического проекта, не успела улечься пыль, вчерашние номенклатурные товарищи, чьи сладкие партийные карьеры были оборваны на взлете, начали рассказывать, что СССР и советскую власть обрушили внешние силы с помощью внедренной американским ЦРУ агентуры (но не объясняли, почему народные массы не встали живым кольцом на защиту обкомов и горкомов). Винить самих себя товарищи были не приучены, поэтому версия подлого заговора не могла не родиться. Тогда же в этой среде оформилось устойчивое словосочетание «наше поражение».

Товарищи были вправе говорить о своем поражении. Бедняги утратили возможность упиваться такими дивными вещами, как радиоглушилки и железный занавес, «номенклатура» и Главлит, Политбюро и политзэки, «характеристика от треугольника» и партсобрание, шизофреническое двоемыслие и выражение «не больше килограмма в одни руки», соцсоревнование и соцреализм, инструктор райкома по сельскому хозяйству и «невыездной» (нехороший человек), грязь, которую приходилось по осени месить «на картошке», и свобода слова в виде газеты «Правда», спецхраны и спецраспределители, «мудрое руководство» и кумачовые лозунги, «продуктовые заказы к 7 ноября» и гарантированный стукач на каждом курсе, в каждом цеху и взводе.

Те, кому всего этого сегодня не хватает, конечно, вправе рассматривать подобные утраты как свое поражение. Для России же это была победа. Пока мы не осознаем это, атмосфера неверия и пораженчества, хитро внедрявшаяся двадцать лет, не рассеется. У России в мире довольно много соперников, которые будут страшно рады, если мы и впрямь почувствуем себя побежденными, усвоим психологию неудачников, жертв неодолимых мировых заговоров, если у нас опустятся руки и все остальное. Они будут ликовать, если будет сломлена наша воля к действию. Не доставим им этой радости!

Поразительно, но тезис о поражении усвоили самые неожиданные политические силы. Поначалу даже либеральные СМИ выражались об этом так: «Коммунисты проиграли информационную войну». Конечно, проиграли, кто бы спорил, – проиграли внутренней оппозиции, отечественным демократическим силам. Затем, вместо «информационная» стали почему-то писать «холодная» и даже «Третья мировая». То есть выходило уже, что проиграли вовсе не внутренней, а внешней силе. Затем «коммунистов» заменили на «СССР», а позже, уже совсем по-воровски, на «Россию» – и делают вид, будто все так и формулировалось с самого начала. Назначен и победитель – Америка. КПРФ не могла получить лучшего подарка: даже ее оппоненты, получается, расписывались в том, что крах коммунизма означал поражение России. С коммунистами ситуативно сомкнулись конспирологи, катастрофисты, паникеры и прочие капитулянты. Попробуйте на каком-нибудь сетевом форуме оспорить тезис о поражении. Вас встретит яростный отпор с разных сторон: «Не отдадим наше поражение никому!» В истериках, которые у нас нередко сходят за публицистические тексты, тезис о поражении уже перешел в придаточные обороты – как нечто общеизвестное и не нуждающееся в обосновании: «после поражения России…», «из-за поражения России…». Кто же, мол, это оспорит? Тезис проник даже в учебники. Приходится признать: данная антироссийская диверсия увенчалась успехом.

(Это не совсем точная аналогия, но все равно хочется напомнить советский штамп о «поражении Первой русской революции 1905–1907 годов». Итогом событий, именуемых этим словосочетанием, стали конституция 23 апреля 1906 года, отмена цензуры, политическая амнистия, многопартийность, выборы и Дума. Это поражение?)

Если истинные победители, спохватившись, начнут сегодня писать свою версию истории, начиная с перестройки, им скажут: «Какие же вы победители? Вы проигравшие. По вашей вине распалась великая империя». И еще сошлются на авторитет Путина, сказавшего, что «крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века». Распад СССР действительно пошатнул все мироустройство и уже поэтому не мог не стать геополитической катастрофой. Ее афтершоки продолжают сотрясать целые страны, что мы наблюдаем сегодня на примере Украины. И на личном уровне это была драма миллионов людей (включая одного из авторов этих строк), а для многих и трагедия. Но не забудем главное: уродливая утопия, стоившая нам немыслимых жертв и выжатой как лимон страны, была ликвидирована практически бескровно. Это ли не величайшая победа, в возможность которой не верил, кажется, никто? Победа со слезами на глазах остается победой.

И не помешает прислушаться к трезвому взгляду из-за границы. Например, к мнению немецкого политолога и журналиста Александра Рара, директора программ по России и СНГ Германского совета по внешней политике: «Россия не проиграла „холодную войну“, а выиграла. Кто первым освободился от коммунизма? Россия через перестройку! А не Польша с помощью „Солидарности“ или польского папы Римского. В России это освобождение от коммунизма началось на пять лет раньше, чем в других государствах». Кто-то считает, что не на пять, а на три – на историческом переломе, когда все стремительно менялось, этот временной разрыв все равно был огромен.