Наталья Пронина - Иван Грозный: «мучитель» или мученик? Страница 5

В 1475 г. туркам удалось захватить Кафу (Феодосию) — крупнейший порт на Черном море, крупнейший центр работорговли славянским «живым товаром», но об этом речь ниже. Непосредственно же к началу XVI века, после недолгого затишья, турецкие войска под предводительством султана Сулеймана Великолепного возобновили свое наступление на Европу. В феврале 1521 г. они двинулись на Белград — крепость, охранявшую проход к Дунаю. Большего, казалось, допускать было уже неразумно. Но… лихорадочные призывы папы римского к созданию широкой антиосманской лиги европейских государств и совместному вооруженному отпору агрессору так и остались гласом вопиющего в пустыне. Ибо как раз в этом же 1521 г. Европа, затаив дыхание, слушала выступление Лютера на Вормсском рейхстаге, обсуждавшем вопросы Реформации. «Свободной совести» европейцев, очевидно, было совсем не до православных христиан, погибавших под ударами кривых сабель янычар… И 28 августа 1521 г. Белград пал. «Путь на Австрию, Германию, Италию был открыт. До Вены оставалось меньше 150 км, до Венеции — меньше 400».[16]

Такова была та «цивилизация», которая, по словам Эдварда Радзинского, «обрывалась на Востоке Европы». Воистину (писатель совершенно прав!), она обрывалась там, где в совершенно других условиях формировался иной мир, с иными идеалами и ценностями, иными разительно отличающимися проблемами и устремлениями. Как писал в самом начале XX века один известный исследователь взаимоотношений этих двух миров (кстати, сам католик, член ордена иезуитов), на исходе XV века «Русь еще не была захвачена воинствующей европейской политикой…».[17] Что же, вглядимся теперь пристальнее и в ее «загадочную тьму». К сожалению, имеющихся в тексте книги расхожих, легких рассуждений автора по сему поводу все-таки явно недостаточно. Рассуждений, например, о России как о стране поголовного рабства, где холопами московского государя-хозяина являлись решительно все — от удельного князя и до простого крестьянина. О том, что именно в силу этой «грозной», всеустрашающей и всеобъемлющей власти, а также в силу честолюбивого замысла стать наследником павшего великого православного царства — Византии — московский князь Иван III в конце XV столетия провозгласил себя «государем всея Руси». Наконец, о том, что именно этот жестко-авторитарный дух Москвы, московской власти, атмосфера рабьего подчинения и преклонения перед ней всех и вся породила Ивана Грозного, проникшегося этим духом с детства, с самых первых прочитанных книг и летописей[18]… Всего этого, повторим, слишком мало для того, чтобы действительно представить себе давно ушедшую эпоху, жизнь, которая всегда и намного сложней, и намного проще…

Неумолимая историческая реальность свидетельствует: перед московскими государями конца XV — начала XVI века вовсе не стояли такие глобальные проблемы, как освоение заморских колоний и реформирование церкви на основах рационализма. Сохранить хотя бы те земли, которые, имелись, равно как и православие — главную духовную опору страны, сохранить в условиях постоянной военной опасности с востока, юга, запада и северо-запада — вот такая гораздо более скромная задача стояла перед ними. Ведь от колоссального древнерусского государства, занимавшего все пространство великой Восточноевропейской равнины, осталось меньше десятой части — всего около 50 тысяч кв. км «тощего суглинка», по выражению ИЛ. Солоневича. Все остальные территории, некогда входившие в единую Киевскую Русь, а именно земли Белоруссии и Украины, собственно русского Смоленского княжества к тому времени уже более столетия как были захвачены западными соседями Руси — Польшей и Литвой. Русское государство все еще испытывало на себе тяжелейшие последствия удельной разобщенности и татаро-монгольского ига, свержение которого произошло (как говорилось выше) только в 1480 г.,- всего лишь за 50 лет до рождения Ивана Грозного.

Надо хорошо вдуматься в тот факт, что даже наиболее близкие к Москве города и княжества были так или иначе окончательно присоединены к ней именно на исходе XV столетия, так что, например, отец будущего Грозного царя — великий князь Московский Василий Иванович, принимая в 1505 г. бразды правления, пишет историк, получил в наследство от отца вместе с Вязьмой и Дорогобужем дорогу на Смоленск. «Тем самым Иван III как бы завещал сыну завершить воссоединение русских земель».[19] И сын, несмотря ни на что, пройдет эту дорогу до конца.

Одновременно московский государь, утверждая политическую независимость своей страны от Золотой Орды, в соответствии с практикой международных отношений той эпохи должен был, как официальный глава государства, получить признание со стороны других европейских монархов. Основным моментом этой дипломатической процедуры являлось признание титула государя — в данном случае «государя всея Руси». Первым из русских великих князей, почувствовавших, что у них достаточно накоплено сил, чтобы принять на себя сие высокое и ответственное звание, а еще важнее — отстоять его, был действительно Иван III, родной дед Ивана Грозного. Но шаг этот являлся отнюдь не личной прихотью «властолюбивого правителя», а насущной необходимостью для мудрого политика, которую почему-то посчитал возможным опустить, «не заметить» наш «знаток исторических тайн»… Принятие Иваном III титула «государя всея Руси» «рассматривалось как признание международного престижа всего государства, его права на суверенное существование», подобно тому, как уже в начале XIV века во Франции было провозглашено: «Король — император в своем королевстве», а в начале XVI века Генрих VIII Английский объявил: «Королевство Англия — это империя».[20] Собственно, эти же идеи суверенной, независимой ни от кого внешнего верховной власти государя в своей стране отражал и русский термин самодержавие, также вошедший с конца XV века в полный титул русского государя. (Того самого самодержавия, которое позднее либеральная российская историография стала называть не иначе, как «проклятым», очевидно, даже не вдумываясь в первоначальный смысл термина, сведя его к лживому понятию о какой-то сверхгипертрофированной, подавляющей все и вся личной власти монарха.)

Неукоснительно следует этой старой традиции и Эдвард Радзинский, опять-таки даже не вспомнив о том, что, как только Иван III, а вслед за ним и Василий III начали использовать в дипломатической переписке и официальных переговорах не только привычный титул Великого князя Московского, но и Государя всея Руси, это сразу же вызвало целую бурю негодования, резкого противодействия со стороны Польши и Литвы. Ведь там как нигде лучше понимали, что это не простое изменение дипломатических формулировок. Признание за московским правителем титула государя всея Руси немедленно ставило под вопрос все их незаконные земельные приобретения за счет территорий погибшей Киевской Руси. Уже упоминавшийся выше исследователь из ордена иезуитов проговаривается об этих страхах польско-литовской стороны подкупающе просто и откровенно. «Никто не оспаривал, — пишет П. Пирлинг, — Великой Руси у потомков Рюрика и Владимира. Им предоставили спокойно владеть столицей, затерянной в глуши лесов. Но прекрасные и плодородные области Малой, Белой и Червонной Руси (Карпаты. — Авт.), бассейн Днепра с древним городом Киевом, по праву(?!!) должны были принадлежать полякам».[21] «Принадлежать полякам по праву», несмотря на тот немаловажный факт, что населявшие эти «прекрасные и плодородные области» «русские, или рутены, принадлежат к той же расе, что и московиты». Несмотря на то, что «оба племени… связывают живейшие симпатии, источник (которой) надо видеть в общности обрядов и веры».[22]

Отец Пирлинг дипломатично даже не обмолвился в своем многотомном исследовании лишь о том, какому жестокому экономическому, а главное, духовному гнету подвергались в Польском королевстве эти самые «русские, или рутены». Что именно ясновельможным польским панам первым принадлежат такие истинно по-европейски «цивилизованные» и «гуманные» определения для украинских крестьян, как «быдло» и «пся кревь» (собачья кровь). О том, наконец, какими зверскими методами насаждался поляками на исконно православных землях Украины и Белоруссии западный католицизм. Между тем как раз потому-то уже малейший рост престижа и авторитета Московского государства и вызывал «ужас» (по словам Пирлинга) у польских королей, что принятие московским правителем титула «государя всея Руси» означало то, что отныне он берет на себя обязанность покровительства и защиты не только собственно московских земель, но и всех тех православных земель материнской Киевской Руси, растащенных, разрозненных, подпавших под иноверное владычество. Программу воссоединения действительно всей Руси — вот что нес в себе новый титул русского государя, с одним лишь официальным провозглашением которого «могло начаться (и началось! — Авт.) массовое отпадение славянских земель от Польши», надежда вернуть каковые, с сожалением констатирует о. Пирлинг, становилась для нее все «менее осуществимой».[23]