Владимир Шигин - Герои русского парусного флота Страница 5

В 1741 году Зотову по настойчивым требованиям Сенявина дали должность генерал-экипажмейстера и чин контр-адмирала. Конон Никитич отнёсся к повышению равнодушно: кроме мундира и оклада, для него ничего не изменилось.

Зотов работал как одержимый. Одна за другой выходят из-под его пера книги: «Новые сигналы», «Пополнение к знанию зеймана», новый учебник тактики «Об экзерцициях военного флота»…

Весной 1742 года Конон Никитич тяжело заболел и вынужден был уехать в Ораниенбаум. В октябре 1742 года его не стало. Погребли контр-адмирала на местном кладбище.

О личной жизни Конона Зотова нам известно весьма немного. О его супруге сведений практически нет. Известно, что он, якобы, имел дочь Анну (1735 года рождения). Известно, что после смерти Зотова его вдова была вовлечена в уголовный процесс по случаю подлога дитяти и пострижена. Из этого следует, что, вполне возможно, дочь Конона Анна была ему не родная. Для чего вдове Зотова понадобилось совершать подлог с ребёнком, в точности не известно, скорее всего, за этим стояли меркантильные интересы — доля в наследстве или пенсия.

Жил в последние годы своей жизни Конон Зотов в Петербурге на Университетской набережной в доме № 3, построенном в 30-х годах XVIII века по типовому проекту «для именитых». Первым «именитым», жившим здесь, и был капитан Конон Зотов. Впоследствии же здание сменило многих хозяев. В частности, в 1832 году здесь поселился американский посол Джеймс Бьюкенен (будущий 15-й президент США). Он писал: «Я занял очень хороший дом на берегу Невы с прекрасным видом на эту величественную реку и корабли, входящие в этот изумительный город».

После смерти имя Конона Зотова было забыто почти на два века, пока, наконец, в 1915 году о нём не вспомнил тогдашний Морской министр адмирал Григорович и предложил императору Николаю Второму назвать именем первого охотника русского флота новейший эсминец-«новик». Чтобы разъяснить флотской общественности, кто такой Конон Зотов, в журнале «Морской сборник» была помещена большая статья. Однако грянула революция и «Конон Зотов» был переименован, а о «первом охотнике русского флота» снова забыли на долгие-долгие годы.

Вспомним же мы, читатель, Конона Зотова, первого отечественного профессионального моряка, до последнего дыхания преданно и истово любившего флот и Россию. Право, он того стоит!

ПОСЛЕДНИЙ КОРАБЛЬ ПЕТРА

…За окнами Летнего дворца грохотал нескончаемый салют, гулко ухали пушки стоявших на Неве кораблях — Петербург праздновал заключение долгожданного мира со Швецией. Отныне Россия становилась полноправной морской державой.

Пётр, радостный, хотя и немного усталый, поставил на стол пустой штоф, подозвал стоявших поодаль Меншикова и Апраксина.

— Вот он, венец долгих трудов наших, — сказал им, улыбаясь. — Мир Ништадтский. Море Балтийское отныне и навеки подвластно россиянам, флот наш в нём стал полновластным хозяином! Слава за то Всевышнему да народу, что всё превозмог и вытерпел!

Пётр помолчал, думая о чём-то своём. На лбу проступили две глубокие морщины. Улыбка сама собой сошла с лица.

— О чём задумался, Питер? — поинтересовался разрумянившийся от долгих танцев Меншиков.

— Видишь, Данилыч, посол англицкий в углу стоит невесел? Не по душе ему сила наша. Сегодня же отчёт обо всём писать станет и хулу на нас лить. Боится Лондон нас, а паче всего флота, в огне рождённого! — Пётр гневно сдвинул брови. — Зависть монархов держав европейских требует от нас дальнейшего усиления морского. Мыслю одно твёрдо, что надлежит теперь корабли 100-пушечные строить немедля.

— Сие дело пока нам не под силу, — покачал головой генерал-адмирал Апраксин. — Английцы и те таковые строить опасаются. Крепость продольная, чрез которую корабли столь длинные на волне не ломаются, даже их мастерам не подвластна!

— Неверно сие! — оборвал его Пётр. — Французы таковые строят, и у нас таковые будут! Чем угодно поступлюсь, но своего добьюсь — будет наш флот на всех морях и окиянах первенствующ!

К началу 20-х годов XVIII века Балтийский флот России представлял собой уже достаточно грозную силу. В его составе насчитывалось около двадцати линейных кораблей, большое количество других парусных и гребных судов. Выросло целое поколение талантливых и самобытных корабельных умельцев, среди которых первыми по мастерству были сам Пётр I и его ближайший помощник Федосий Скляев. От своих корабелов царь требовал главного — наращивания мощи бортового залпа с каждым новостроем. За 54-пушечной «Полтавой» спустили на воду 64-пушечный «Ингерманланд». Корабль ещё не вступил в боевой строй, а на рабочем столе «плотника Михайлова» уже лежал чертёж корабля с восьмьюдесятью пушками.

И всё же основу русского флота составляли 66-пушечные корабли. Головным был корабль «Екатерина». Современники отмечали, «что подобного корабля нет ни в Англии, ниже в прочих государствах, ибо при постройке онаго употреблено всевозможное искусство относительно к прочности и красоте». Но Петра это мало устраивало. Вскоре на воду сошёл первый русский трёхдечный корабль, названный «Фридеманкер», имевший «добрые ходовые качества и лёгкость хода». Он имел около двух тысяч тонн водоизмещения и восемьсот человек команды. А на адмиралтейской верфи Федосий Скляев уже закладывал 90-пушечный корабль «Лесное»… Но царю не давали покоя 100-пушечные. Он буквально бредил ими. Мечты мечтами, а реальность убеждала в обратном. Чтобы разместить столько орудий, требовалось значительно увеличивать длину кораблей.

Необходимы были очень точные расчёты не только поперечной остойчивости, уже хорошо освоенной русскими мастерами, но и «продольной крепости корпусов». В этом-то и была загвоздка. Рассчитать продольную остойчивость было настолько сложно, что даже англичане после нескольких тяжёлых катастроф строили только широкие и короткие корабли. Во всём мире в то время лишь французским корабелам удалось до конца постичь тайну «продольной крепости». Но французы берегли свой приоритет как зеницу ока, щедро платя мастерам за сохранение тайны.

Однако Пётр не отчаивался, прилагая поистине титанические усилия, чтобы «вызнать сей крепкий секрет бурбонский». Прибыв в 1717 году во Францию для организации нового политического союза, Пётр нашёл время встретиться с французскими мастерами, но, несмотря на великие посулы, разузнать ему ничего не удалось.

Поиском расчётов продольной прочности не один год занимался посланный царём во Францию его любимец Конон Зотов, но даже ему, известному знатоку морского дела, искусному разведчику и дипломату, выполнить эту деликатную и трудную задачу оказалось не под силу. Зато удалось другое. Предприимчивый Зотов разыскал отошедшего от дел старого французского мастера Мориса Пангалея, овладевшего столь нужным россиянам секретом. Пангалей продать секрет наотрез отказался, зато после долгих уговоров согласился построить в России по своим расчётам линейный корабль. Оплату для себя он запрашивал поистине фантастическую, но на это пошли сразу — выбирать не приходилось.

В начале 1711 года Морис Пангалей прибыл в Санкт-Петербург, где его встречал лично Пётр. Царь предложил французу сразу же взяться за 100-пушечный корабль. Тот отказался, ссылаясь на старость и немощь. Сошлись на 66-пушечном. Пока старый мастер сидел над чертежами, Пётр вызвал к себе корабельных подмастерьев Гаврилу Окунева да Ивана Рамбурга.

— Вот что, — сказал, сурово на отроков глядя. — Будете при мастере Пангалее в учениках состоять, и всё касаемое продольной крепости у него вызнавать, и манерам французского строения учиться со всею прилежностью!

— Ясно, государь! — отвечали подмастерья дружно. — Всё сделаем как должно!

Со стариком-французом ученикам пришлось несладко. Полуглухой и страшно медлительный мастер имел массу всевозможных причуд, был сварлив и занудлив, но дело знал отменно. Строил Пангалей свой корабль до невозможности долго, целых десять лет. Только в 1721 году на волнах Финского залива закачался 66-пушечный «Пантелеймон-Виктория», сделанный «на французский манер».

За эти годы Окунев и Рамбург многое узнали и многому выучились (Гаврила Окунев стал настоящим любимцем Пангалея, которого он иначе как «мон гарсон» не называл). Далеко не сразу стал раскрывать Пангалей перед учениками свои секреты. Но от постройки 100-пушечного корабля старик упорно отказывался. В день, когда Пётр I поднял на «Пантелеймоне-Виктории» свой флаг, умер старик Пангалей, так и не открыв до конца все секреты своего мастерства. Но и того, что стало известно Петру от старого мастера да из добытых Зотовым чертежей, вполне хватало, чтобы самостоятельно рассчитать недостающие размерения. Этим занимались сам Пётр да Федосий Скляев.

— Главное, что касаемо продольной крепости, мы знаем твёрдо! — заявил император на консилиуме первейших корабелов. — Считаю, что можем начинать постройку первенца флота нашего о ста пушках! Как мыслите, господа мастера?