Николай Устрялов - Россия (У окна вагона) Страница 5

Итак, о новых людях в России. Народилась ли здесь новая порода людей? Новая порода, способная стать ферментом нового общества, создать новые социальные связи?

Конечно, меньше всего такой вопрос разрешается случайными личными впечатлениями, мимолетными наблюдениями улицы: "уши и глаза -- плохие свидетели", -- учил еще темный Гераклит. Но отсюда однако же отнюдь не вытекает, что не следует слушать и смотреть.

Уже по населению московских автомобилей видишь всю разительность перемены правящего слоя. Я ожидал, что за семь лет верхушка революции внешне преобразится не менее, чем внутренно. Сознаюсь, что ошибся в ожидании: стиль советских автомобилей, в общем, тот же, что в 18 году.

За эти годы произошел, скорее, обратный процесс по части костюма и, вообще, внешнего облика. Не новые люди обзавелись обычной европеизированной осанкой, а, напротив, старая наша интеллигенция ее утеряла. "Кэпка" стала положительно вездесущей. Служилое сословие смешалось, "увязалось" с рабочим классом. Вот на моторе член правления Госбанка, проф. А. А. Мануилов, бывший ректор московского университета. Постарел, поседел, но с непривычки обращает особое внимание костюм: коричневая рубашка и неизменная кэпка. Вот проф. С. А. Котляревский, тоже на автомобиле, с группою кавказских людей (он юрисконсульт какого-то кавказского представительства): в грубой холщевой рубахе и вовсе без шапки. Сначала немножко странно бывало встречать старых своих знакомых в новом, "орабоченном" наряде. Но, конечно, скоро привык. Диктатура кэпки настолько универсальна, что даже самого скоро как-то потянуло ей подчиниться.

Конечно, это пустяки, внешность. Но и она характерна. Диктатура рабочего класса. Рабочий -- правит. Он -- "царь политического строя"!..

Революция выработала уже и свой психологический облик. В его основе лежит то, что мы называем "полуинтеллигентом". Понатершийся рабочий, "третий элемент", провинциальный читатель блаженной памяти битнеровского "Вестника Знания". Эстетически мало радующий тип. Человек "из категории ссылаемых", согласно циничному определению одного из моих университетских коллег. Но с новой психологией, новыми навыками. Обломали сивку крутые горки. Вместо прежней "оппозиции" -безграничная преданность существующему строю. Вместо прежней пустопорожней самонадеянности -- ясное сознание трудности задач и ограниченности сил. Больше трезвости: такова практика власти. Словом, по Шатобриану: "ils s'humanisent, ces messieurs!" Ну, конечно, не всегда и везде: подчас так и брызнет старой полуинтеллигентщиной. Но мало-по-малу она все-таки становится анахронизмом. Не нужно нетерпения: необходимо, по крайней мере, поколение, чтобы полуинтеллигенция стала, наконец, "полной" интеллигенцией.

В этих людях нет глубокой культуры; зато есть свежесть воли. Их нервы крепки. Нет у них широкой теоретической подготовки; зато есть практическая сметка. Нет прекраснодушия; вместо него -- здоровая суровость примитива. Нет нашей старой расхлябанности; ее съела дисциплина, проникшая в плоть и кровь. Нет гамлетизма; есть вера в свой путь и упрямая решимость идти по нему.

Эти люди прочно пронизаны узким, но точным кругом идей -импульсов, и, как завороженные, как обреченные неким высшим роком, делают дело, исторически им сужденное, -

Собою бездны озаряя,

Они не видят ничего,

Они творят, не постигая

Предназначенья своего.

Но кроме них, кроме своих официальных, придворных когорт, революция формирует и более широкие свои кадры. Поток революции жестоко взбороздил русскую землю, взрыл глубоко лежавшие, исконно безмолвствовавшие человеческие слои. Новые люди, несомненно, появились. Они теперь испытываются, просеиваются, происходит естественный отбор. От них зачастую веет свежестью, и ощущается в них органическая сила. Недаром все чаще говорят о "самодеятельности крестьянства". Россия стала народней. Ее облик выглядывает сейчас проще, элементарнее. Ушла с поверхности жизни старая интеллигенция с ее интересами и потребностями, с научными и религиозно-философскими

обществами, толстыми журналами, "Русскими Ведомостями". Новые времена -- новые песни.

Не скрою, в этой новой атмосфере и сам я подчас начинал себя чувствовать словно чуждым, далеким, слишком старомодным человеком. Тоже "человеком заката". Словно за бортом жизни, за бортом истории... И в сознании, своеобразно преломляясь, звучало тогда тютчевское:

Как грустно полусонной тенью

С изнеможением в кости

Навстречу солнцу и движенью

За новым племенем брести!..

И думалось, -- что же, будем, подобно Лаврецкому, приветствовать "племя молодое, незнакомое". Пусть ищет свое солнце, как мы искали (и ищем?) свое. Роптать не станем никогда. Да и нечего роптать: разве не все пути ведут в Рим и разве солнце, в конце-концов, не едино?..

Как бы то ни было, революция, несомненно, обзавелась социальным кислородом. У нее есть свои верные батальоны, на которые она может положиться при всяких обстоятельствах и в любом отношении. За границею часто говорят о "казенных демонстрациях", о "подстроенных народных протестах" на улицах Москвы. Я убедился, что власть имеет возможность в любой нужный момент организовать весьма внушительную манифестацию, которая будет вместе с тем вполне "искренной". Рабочие московского района в своей подавляющей массе настолько сжились с революцией и вжились в нее, что преданы ей за совесть, а не за страх. Они -аутентическая аудитория революции. Они выйдут на демонстрацию с искренним чувством и будут "протестовать" и "торжествовать", когда это нужно, от горячего, чистого сердца. Революционное воспитание и тренировка диктатуры сделали свое дело. Масса чувствует себя правящей и тогда, когда она управляема. Это ли не здравая диалектика власти? Это ли не логика революции?

Конечно, рабочие -- одно, а советские чиновники -- другое. У этих психология сложнее. Бывает, когда и служилое сословие Москвы выходит на улицу для восторгов или протестов. Тогда их стиль естественно меняется. Но, повторяю, в распоряжении правительства всегда имеются достаточные и верные кадры для демонстрации подлинных проявлений народного гнева и народной любви. Пусть капризен народный гнев и зыбка народная любовь, -- все же это фактор...

Аппарат власти налажен. Непосредственное окружение ему благоприятно. Разумеется, ему не изменить ни больших законов экономики, ни законов истории. Ему приходится быть гибким. И именно практичность, трезвость новых людей позволяет им успешно учиться у верховной наставницы и общей нашей правительницы -- всемудрой и всемогущей Жизни.

Иллюзии гибнут -- Идея пребывает...

(Вечер).

6-го августа.

Тайга. Проезжаем тайгу у Нижнеудинска. В открытое окно смотрит хмурый лес: сосны, лиственницы, березы. Моросит легкий дождичек. Хорошо. Благодать... Стога сена только-что собранного... Две лошаденки у костра... Косари... Белый ковер ромашек... Розовые цветы, нарядные... Быстро мелькают деревья... Сибирь.

Вчера, поздно вечером, когда поезд почему-то задержался на станции, вышел в поле. Светил молодой месяц, было тепло, пахло землей, зеленью, полынью, за станцией пели песню -- настоящую деревенскую песню...

Этот вязкий, горький запах полыни -- точно горькие думы земли... В них не меньше прелести и, пожалуй, больше подлинности, чем в ее салонных комплиментах -- розах, резеде, гелиотропах... Ведь у нее, старой, есть чему задуматься, есть чего пожалеть...

И так хочется вдыхать этот густой, шершавый аромат -- словно разгадываешь в нем "печаль полей", приобщаешься к ней, -- и в этом запахе, и в этой тянущейся песне глубже постигаешь и себя, и землю, и русскую судьбу...

Едем быстро, плывет бесконечный лес. Нет ему, кажется, конца-краю... Азия.

Возмущается сосед-француз:

-- У вас столько земли, и какая земля! Займитесь же ею! А вы вместо этого все мечтаете о том, как бы осчастливить других... Или -je demande mille pardons -- пускаетесь в авантюры, хватаясь за Корею, как царь, или за Монголию, как нынешнее ваше правительство. Ho-la-la!..

Что ему сказать, -

Умом России не понять.

Он этого не поймет. Он приятен, умен, интеллигентен. Чисто моется, гладко бреется. Пахнет от него одеколоном и мылом. Это очень хорошо, и нам до этого еще далеко. Но... где-ж понять ему, что ему России не понять?

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный...

Вот сейчас сидит напротив и читает по-французски Оссендовского "Боги, люди, звери". Захватил с собою из Парижа, дабы лучше проникнуться русской экзотикой. Беседуем. Я больше слушаю, любезно расспрашиваю, помалкиваю.

-- Нет, серьезно, если вы не хотите потерять последних симпатий во Франции, обуздайте Третий Интернационал. Я это говорю всем моим русским друзьям. Я это от всей души сказал и a monsieur le ministre (Семашке). Кстати, какой он достойный человек, brave homme! Et il aime sa patrie. Я убедился в Москве, как много он сделал для своей родины.

И снова, возвращаясь к Франции: