Гражданская Война в освещении П Н Милюкова - Мельгунов Сергей Петрович Страница 5

Придавая омскому перевороту как бы решающее значение в направлении гражданской войны, П. Н Милюков слишком кратко остановился на событиях, предшествовавших событию 18 ноября. Если бы он был знаком с книгой Святицкого "К истории Учредительного Собрания" (1921), то увидел бы, что левый сектор "умеренных социалистов", т. е. черновская группа партии с. р., не входившая в "Союз Возрождения", весьма несочувственно относился к Уфимскому {23} Совещанию и не только не думал о каком то "общем фронте" против большевиков, но подготовлял свержение коалиционной Директории. Между прочим, на страницах "Последних Новостей" в полемике с Черновым мне приходилось более или менее подробно касаться воспоминаний Святицкого, - и П. Н. Милюков уже отсюда мог бы знать о точке зрения, которую от имени черновского сектора излагал Святицкий (Я понимаю всю трудность краткого изложения позиции эс-эровской партии в годы гражданской войны. Достаточно указать, что на Уфимском Совещании совершенно отчетливо сложились три течения в этой партии, довольно отличные друг от друга: левый сектор, центр, правый сектор. При чем каждый из этих секторов имел свои правые и левые крылья, которые не трудно персонифицировать в отдельных лицах Каждая позиция имела мотивы sui generis, влиявшие на то или иное решение. Тем более невозможны те суммарные характеристики, которые дает Милюков.).

Здесь текст Милюкова критиковать нельзя, ибо надо писать особую главу, отсутствующую в "России на переломе". Mне остается лишь вновь отослать читателя к книге, "Н. В. Чайковский в годы гражданской войны". Там читатель усмотрит, что концепция П. Н. Милюкова, устанавливающая разрыв общего антибольшевицкого фронта 18 ноября 1918 г. - концепция чисто эмигрантская, больше того, - созданная парижской обстановкой зимы 1918-1919 г. г. Омский переворот, встретив осуждение в рядах всей демократии, не привел к разрыву тех соглашений, которые были установлены в Москве весной и летом 1918 г. Отошла лишь та небольшая часть партии соц. - рев., по которой непосредственно ударило низвержение Директории. Агитация этой группы против генеральской диктатуры востока и юга нанесла огромный вред единой противобольшевицкой борьбе, но формально не разрушила достигнутых соглашений. Так было на юге, где, "Союз Возрождения" высказался за признание власти адм. Колчака, так было на самой территории, где, произошел переворот, где образовался беспартийный "блок", при участии {24} к. - д., н. - с., с. р., кооператоров, поддерживавших власть адм. Колчака, так было и в центре, находившемся во власти большевиков. Если на юге члены партии к. - д. вышли из состава "Союза Возрождения", то вовсе не на почве разной оценки события 18 ноября.

Этим примером я хотел лишь показать, что "схема" П. Н. Милюкова должна быть существенным образом корректирована. Много было причин, разрушивших антибольшевицкий фронт. Можно говорить об утерянной возможности единого фронта, но не в том контексте, как это делает П. Н. Милюков.

III. ИДЕЯ ДИКТАТУРЫ.

Красной нитью в новом исследовании П. Н. Милюкова проходит утверждение, что в период революции и гражданской войны, за идею диктатуры стояли правые, консервативные элементы. Если бы себя и свою политическую группу П. Н. Милюков относил к правому консервативному сектору, то формально возражать не приходилось бы. Несомненно, в революционные месяцы с партией к. - д. произошло то же, что с социалистами-революционерами. Эти "массовые" партии потеряли свой облик: одна - демократически, другая государственно-социалистический. По мановению какого то волшебного жезла исчезло с лица земли русской все, что только было правее к. - д., и с партией народной свободы шло все то, что было против так называемых "завоеваний революции".

Партия обросла чужеродным телом и получила совсем иную физиономию по своему составу - как были мартовские социалисты, так были и мартовские кадеты. Естественно, что этот элемент был против блокирования даже с умеренными {25} социалистами, что они хватались за спасительный флаг в виде военной диктатуры. Но не только эти круги стояли за диктатуру, не только эти круги противились соглашениям с умеренными социалистами, а и те интеллигенты-государственники, которых П. Н. Милюков в своей истории выставляет носителями идеи объединения демократических элементов страны. Здесь то П. Н. Милюков многое из недавнего прошлого основательно забыл.

Для того, чтобы охарактеризовать позицию самого Милюкова, как политического деятеля и как руководителя в теории наиболее крупной буржуазно-демократической партии в месяцы революции, конечно, надлежит обратиться к основному тексту его "Истории". Это слишком отвлекло бы меня в сторону. Но несколько слов сказать нужно, поскольку некоторые специфические черты сказались и в тексте "России на переломе".

Прежде всего у Милюкова сохраняется желание сосчитаться со своими политическими противниками - главным образом, конечно, с А. Ф. Керенским. Мне приходилось уже отмечать, что ко всей истории революции П. Н. Милюкова можно было бы поставить два эпиграфа, взятых из текста:

"А. Ф. Керенский пожал то, что посеял" и "все опасения П. Н. Милюкова осуществились". Много грехов числилось в революционное время за русскими социалистическими партиями, но доказать, что в первые месяцы революции одна только "партия народной свободы" стояла на государственной точке зрения П. Н. Милюкову, к сожалению, в своей истории не удалось. Дразнить "костлявой рукой голода" и махать своего рода красной тряпкой перед разъяренным быком, имя которому было революционная стихия - не значит еще проявлять патриотическую жертвенность и здравый государственный смысл. Между тем, в этом повинен не менее других и сам П. Н. Милюков.

Для Милюкова как будто бы все зло в Керенском; {26} этот запуганный диллетант, трагический комик хитрит, имея в виду свои личные интересы и отожествляя русскую революцию с собственной персоной; он балансирует только для сохранения своей власти. Персонифицируя так революцию, историк забывает, что если Керенский, допустим, и был склонен к "полновластным распоряжениям и диктатуре", если у него "закружилась голова" на "высоком посту", то к этой персонификации власти привела в значительной степени жизнь, неумение партийных верхов в революционное время встать на государственную и действительно национальную точку зрения.

История Милюкова во всяком случае должна разойтись с мемуаристом Милюковым. Позвольте напомнить дни мартовского съезда партии народной свободы, - дни, когда П. Н. Милюков еще не был вынужден оставить ряды Временного Правительства. Лидер партии 28 марта говорил: "Я помню тот решительный момент, когда я поздравлял себя с окончательной победой, это был момент, когда по телефону на нашу просьбу стать министром юстиции А. Ф. Керенский ответил согласием ("бурные апплодисменты", отмечает газетный отчет того времени); тогда я понял, что есть государственные умы и таланты (курс. мой) и в этих рядах" ("Речь" № 73). А вот более ранние слова партийного единомышленника Милюкова, Н. М. Кишкина, в московском Ком. Общ. Орг. 8-го марта: "Я только что вернулся из Петрограда и могу засвидетельствовать, что, если бы не Керенский, то не было бы того, что мы имеем. Золотыми буквами будет записано его имя на скрижалях истории". (Заславский "Хроника Рев.", кстати с этой необходимой справочной книгой П. Н. Милюков, по-видимому, не знаком).

Так же строг историк Милюков к генералу Корнилову. О человеке, который в сознании широких кругов эмиграции окружен нимбом национального героя, историк счел возможным повторить ходячую остроту в некоторых левых кругах в {27} августовские дни 1917 г.: "Das Herz eines Lowen, der Kopf eines Schafes" (Сердце льва - голова барана) (это было особенно неуместно в немецком издании). Он с осуждением относится к Корниловскому выступлению 27-28 августа. Это выступление "провело еще более резкую грань между социалистической и несоциалистической демократией. Но в то же время оно подорвало связь между социалистической и несоциалистической правой буржуазией. Корнилов оказался в руках правых организаций", которые "уже с самого начала были тем, чем они оказались впоследствии - элементом реакционным".