Крестоносцы. Полная история - Дэн Джонс Страница 5

у него сведения об истоках Крестовых походов в Святую землю с некой историей местного происхождения. Согласно хронисту Малатерре, в 1087 году на берегах Ифрикии высадилось войско, собранное купцами Пизы, «которые отправились торговать в Африку и претерпели там множество обид»[19]. Малатерра, который изъясняется далеко не так витиевато и цветисто, как Ибн аль-Асир, пишет, что пизанцы предложили Рожеру в награду корону Ифрикии, если он поможет им взять Махдию. Рожер от предложения отказался, сославшись на то, что буквально только что обещал местным правителям свою дружбу. Об Иерусалиме он не упоминал. Согласно Малатерре, пизанцы сами заключили с властителем из династии Зиридов сделку и согласились оставить Махдию в покое в обмен на крупную денежную выплату.

Но и это еще не все. Повествуя о графе Рожере и Ифрикии, Ибн аль-Асир помещает свой рассказ в широкий контекст событий в Средиземноморье. Он пишет, что примерно в то же время, когда нормандцы захватили Сицилию и угрожали Ифрикии, они также «взяли город Толедо и другие города в Испании… Как вы увидите, позже они захватили и другие ее части»[20]. Действительно, именно так «они» и сделали. В десятилетия, предшествовавшие Первому крестовому походу, столкновения соперничавших правителей, исповедовавших разные религии, — в Испании, в Северной Африке, на островах Средиземноморья и далее везде — стали совершенно обычным делом.

Это были еще не религиозные войны в прямом смысле слова: вера служила здесь второстепенным мотивом, уступая в важности коммерческим и геополитическим интересам[21]. Но это были войны между религиозными людьми, а их последствия сказывались на протяжении поколений, так что можно считать, что происходившее во времена аль-Асира лежало в основе интересующих нас событий. Слияние войн за территорию и войн между представителями разных религий, ставившими своей целью утверждение духовного превосходства, положит начало противостоянию, которое продлится двести с лишним лет и будет описываться уже исключительно как борьба за истинную веру.

Глава 2. Поэты и эмиры

Теперь же, когда они сильны и могучи, христиане желают вернуть себе то, что было отнято у них силой.

В 1070-е годы Сицилия уже уступала натиску нормандцев и свирепые солдаты графа Рожера под прикрытием щитов, напоминавших формою гигантские капли слез, брали город за городом. В те времена один молодой мусульманский поэт схватил свою семью в охапку и бежал с острова. Поэта звали Ибн Хамдис (Абдуль Джаббар Ибн Хамдис), и было ему двадцать четыре года. Он родился в Сиракузах в 1054 году в преуспевающем семействе, рос в комфорте и неге, с охотой получая литературное образование, одарившее его умением слагать популярные стихотворные строки на арабском, которые служили визитной карточкой высокой культуры той эпохи. Этот талант позволит ему осмыслить беды, страдания и потери, свидетелем которых он будет на протяжении своей долгой и насыщенной событиями жизни. Этот же талант принесет ему известность и откроет двери множества просвещенных дворов исламского Средиземноморья.

Бегство с Сицилии оставило в его душе глубокую рану: поэт бесконечно тосковал по неспокойному острову, где родился. «Меня изгнали из рая», — написал он как-то. Ностальгия и тоска по дому пронизывают даже те стихи Ибн Хамдиса, которые он создал, когда ему было под восемьдесят[22]. Но какой бы болью ни отзывалось в его душе изгнание, нашлись в нем и приятные моменты. Покинув Сицилию, Ибн Хамдис подался на Запад и устроился при дворе одного из величайших арабских покровителей искусств того времени, Мухаммада аль-Мутамида ибн Аббада, эмира тайфы Севилья. Аль-Мутамид, возраст которого к тому моменту приближался к сорока годам, сам был одаренным поэтом. Умение красиво изъясняться он унаследовал от своего жестокого, но велеречивого отца аль-Мутадида, чьи неустанные военные кампании сделали Севилью одним из могущественнейших государств региона и чьи методы обращения с врагами отличались безграничным вероломством: однажды он приказал задушить в банях своего дворца прибывших к нему послов[23].

Аль-Мутамид не был настолько коварным правителем, зато как поэт превосходил отца талантами[24]. Он взял к себе Ибн Хамдиса в качестве одного из спарринг-партнеров по стихосложению и назначил ему содержание. Так сицилийский беглец поселился при одном из самых интеллектуальных дворов Запада, где к тому же культивировалось сладострастие, где предавались запретным удовольствиям винопития и беззаботного секса и где, писал Ибн Хамдис, с жизнью «можно было смириться, прогуливаясь по берегам удовольствия и отбросив всякую сдержанность»[25]. Ибн Хамдис готов был вечно страдать по утраченной родине, но все остальное — по крайней мере, на тот момент — складывалось неплохо.

Господства в регионе Севилья добилась сравнительно недавно. Если бы молодой мусульманский литератор искал здесь убежище столетием ранее, он без колебаний избрал бы Кордову, столицу Омейядского халифата: огромный город с полумиллионом жителей, один из самых изысканных и впечатляющих в мире, где ученые, астрологи, философы и математики разгадывали тайны вселенной, а архитекторы и мастеровые искали пределы художественного совершенства. Но в 1031 году Омейядский халифат развалился, и Кордова погрузилась в интеллектуальное оцепенение: ее библиотеки разграбили, книги сожгли, а знаменитые мастерские опустели.

Из этого запустения восстали несколько десятков мелких, номинально независимых государств — тайф, первейшей из которых считалась Севилья (в число прочих входили Малага и Гранада, Толедо, Валенсия, Дения и Балеарские острова, Сарагоса и Лерида). Тайфа (эмират) Севильи включала в себя значительную часть мусульманской южной Испании, или аль-Андалусии. Город Севилья, которому королевство было обязано названием, располагался примерно в 200 километрах к северу от Гибралтарского пролива, и центром его был алькасар (дворец) на берегах реки Гвадалквивир. Владения эмиров Севильи простирались от Силвиша и Алгарви на Атлантическом побережье современной Португалии до Мурсии на востоке. Под властью правителей из династии аль-Мутамида — их называли Аббадидами — Севилья поглотила немало мелких эмиратов, ее окружавших, разжившись превосходными земельными угодьями и оживленными портами и взяв под свой контроль стратегические торговые пути, связывавшие Европу с Северной Африкой. Город славился качеством своих музыкальных инструментов, пурпурной краской для ткани, сахарным тростником и оливковым маслом. В правящих кругах Севильи царило отношение к жизни, которое отец аль-Мутамида описал такими стихотворными строками: «Я делю свое время меж тяжкой работой и отдыхом: / Утро — делам государственным, вечер — удовольствиям!»[26]