Алексей Щербаков - Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского Страница 50

Впоследствии эпизод с бегством Азефа Савинкову припоминали многие. Дело в том, что глава БО прикрывал своего помощника от арестов. По простой причине – если всех вокруг тебя забирают, а ты постоянно выкручиваешься, тут и полный дурак догадается, что дело нечисто. Но пошли слухи, что Савинков тоже не без греха…

После разоблачения Азефа к Бурцеву пришла мировая слава. Это дело имело громадный резонанс во всем мире. Бурцев получил прозвище «Шерлок Холмс русской революции». Газеты наперебой заказывали ему материалы и были готовы платить за них любые деньги. И ведь платили наверняка не только издатели… Но об этом ниже.

«Через его руки прошли миллионы – в буквальном смысле слова. Прошли, но не задержались, он деньгами не интересовался и в них ничего не понимал».

В самом деле, Бурцев все приходящие к нему деньги легко раздавал. Он помогал любому эмигранту, который об этом просил. Понятно, что кроме революционеров его помощью пользовались и всякие проходимцы, которых всегда хватало.

Сам же Бурцев решил создать в Париже нечто вроде специальной структуры по поиску полицейских агентов.

Вот что вспоминал Г. Лопатин, участник того самого третейского суда. Впоследствии он очень подружился с Бурцевым и помогал ему в его деятельности.

«Покоя не дают, пристают. На днях звонит кто-то по телефону. Подхожу. – Кто говорит? – Раскаявшийся провокатор. Можно прийти? А потом молчание, и тот же голос боязливо добавляет: – А в морду не дадите?»

Причем Бурцев работал на все революционные организации. Ему и в самом деле удалось выявить ряд крупных агентов Департамента полиции, действовавших как среди эсеров, так и среди социал-демократов.

А ответом на это…

«Ненависть, глубокая и искренняя, была ему ответом со стороны партийной эмиграции за его розыскную деятельность».

А чему тут удивляться? Агентов ведь было и в самом деле много. А те, кто в играх с полицией был непричастен, опасались – а вдруг

Бурцев и их объявит стукачами? Для человека, вся жизнь которого была в революционном движении, такое обвинение являлось полным крахом. Известны случаи самоубийств людей, обвиненных в сотрудничестве с охранкой (причем, как потом оказалось, напрасно обвиненных).

Но Бурцев этим не ограничивался.

«Революционеры, которым деятельность Азефа причинила столько вреда, пытались теперь использовать это разоблачение в своих интересах… Если верить им, то выходило, что Азеф был организатором и руководителем всех без исключения террористических покушений, имевших место в России за время с 1902 по 1908 г., и что все эти покушения делались… часто и с прямого одобрения высших руководителей русской политической полиции… Особенно много усилий в этой области потратил В. Бурцев. В течение нескольких лет он издавал за границей специальную газету „Общее дело“, в которой почти из номера в номер печатал статьи на тему „Столыпин, Герасимов и Азеф“, доказывая, что мы втроем были главными организаторами покушений последних лет».

Главной же мечтой Бурцева стало повалить премьера П. А. Столыпина. Вообще, этот «Шерлок Холмс» принадлежал к тому типу людей, которым необходим персонифицированный объект ненависти. Так, он люто ненавидел Николая II – именно его, а не монархическую власть. Потом взъелся на Азефа. А там и на Столыпина… Бурцев полагал, что, раскрутив дело Азефа, можно повалить премьера. Депутатам Государственной думы он рассылал послания вроде такого:

«Многоуважаемый депутат! Надеюсь, Вы получили письмо Азефа – его нельзя опубликовать ранее субботы, а Вы тем временем соберите в „России“ (страховое общество) все дополнительные сведения. Дайте мне знать, в чем дело.

Что же касается до моей новой заметки, то давайте ее куда-нибудь в печать, чем полнее используют ее, тем лучше.

Еще раз просьба ко всем. Как относятся к „делу Азефа“? Что можно ожидать? Хотят ли поставить вопрос не об Азефе, а об его укрывателях? Неужели, если Милюков и другие могут заявлять, что верят в то, что Азеф – убийца Плеве, то этого не могут заявить левые депутаты с кафедры (Думы) и потребовать следствия для определения виновности: первое – Азефа, второе – азефовцев? Необходимо, чтобы русское общество услышало те же самые обвинения не от меня, а от народного избранника и чтобы все могли это цитировать.

Даже если правительство сумеет вывернуться и на этот раз, то оно подготовит само почву для окончательной схватки.

Отставка Столыпина – вот девиз всех, кто верит в то, что он лгал 24 февраля 1909 г. в Думе, спасал Азефа от суда и прикрывал всех азефовцев[51], будучи сам Азефом 96-ой пробы.

Неужели никто не хочет так поставить вопрос в Думе? Готовый к Вашим услугам В. Бурцев». И так бесконечно. И вот теперь угадайте, откуда у Бурцева были деньги?

У Столыпина имелось множество разнообразных врагов – как в России, так и за границей, как слева, так и справа. К примеру, премьер был категорическим противником того, чтобы Россия в ближайшие двадцать-тридцать лет ввязывалась в любую войну, а сторонников обратного было огромное количество – начиная от французских политиков и заканчивая собственными «ястребами»…

Но в конце концов Бурцев всех немного утомил – и его активность сошла на нет.

Что касается Азефа – то он ушел в частную жизнь и больше на революционном горизонте не появлялся.

Разоблачение Азефа нанесло партии социалистов-революционеров страшный удар. Эту историю со смаком обсасывала как российская, так и западная печать. Причем более всего постарались те, кто имел очень слабое представление как о российском революционном движении, так и о России вообще. В ход пошли всякие психологические и даже мистические выверты. Так, Азефа называли «инфернальным героем Достоевского». В самом деле – эдакий «черный человек», упивающийся тем, что творит зло и манипулирует людьми как марионетками.

Разумеется, не остались в стороне и конкуренты, социал-демократы. Вот что написал язвительный Троцкий, который подвел под «азефовшину» теоретическую базу, обосновывая идейную несостоятельность конкурентов.

«Тайна азефщины – вне самого Азефа; она – в том гипнозе, который позволял его сотоварищам по партии вкладывать перст в язвы провокации и – отрицать эти язвы; в том коллективном гипнозе, который не Азефом был создан, а террором, как системой. То значение, какое на верхах партии придавали террору, привело, по словам „Заключения“[52], – „с одной стороны, к построению совершенно обособленной надпартийной боевой организации, ставшей покорным оружием в руках Азефа; с другой – к созданию вокруг лиц, удачно практиковавших террор, именно вокруг Азефа, атмосферы поклонения и безграничного доверия“…

Уже Гершуни окружил свое место полумистическим ореолом в глазах своей партии. Азеф унаследовал от Гершуни свой ореол вместе с постом руководителя боевой организации. Что Азеф, который несколько лет перед тем предлагал Бурцеву свои услуги для террористических поручений, теперь разыскал Гершуни, это немудрено. Но немудрено и то, что Гершуни пошел навстречу Азефу. Прежде всего выбор в те времена был еще крайне мал. Террористическое течение было слабо. Главные революционные силы стояли в противном, марксистском лагере. И человек, который не знал ни принципиальных сомнений, ни политических колебаний, который готов был на все, являлся истинным кладом для романтика терроризма, каким был Гершуни. Как все-таки идеалист Гершуни мог нравственно довериться такой фигуре, как Азеф? Но это старый вопрос об отношении романтика к плуту. Плут всегда импонирует романтику. Романтик влюбляется в мелочной и пошлый практицизм плута, наделяя его прочими качествами от собственных избытков. Потому он и романтик, что создает для себя обстановку из воображаемых обстоятельств и воображаемых людей – по образу и подобию своему».

Во многом Лев Давыдович был прав. В партии эсеров было много людей, руководствовавшихся более эмоциями, нежели продуманными взглядами. А потому разочарование было страшным. Вот что сказал Чернову П. Карпович, являвшийся правой рукой Азефа, человек весьма недалекий, но пламенный революционер.

«У нас один выход: всем, не медля ни минуты, разбежаться в разные стороны, чтобы не напоминать видом своим друг другу о том, что было, и о том, что надо забыть навсегда, чтобы можно было как-то еще жить».

Так он и сделал. Карпович отошел от революционного движения, стал отзываться о революционерах резко отрицательно. Но он не перешел, как Тихомиров, в противоположный лагерь, да и в частной жизни себя найти не сумел. Надолго выбыл из игры и Савинков. Он шатался по парижским кабакам и развлекался с доступными девицами. Одновременно занялся литературой. И если его «Записки террориста» являлись просто мемуарами, то в двух художественных книгах – «Конь бледный» и «То чего не было» – он пишет о бессмысленности борьбы. Это книги не «контрреволюционные». Не «Бесы» Достоевского и не «На ножах» Лескова. Это чистой воды декадентство. По Савинкову, да, мир дерьмо, но и сделать-то ничего нельзя… Позже Савинков оклемался и вернулся к любимому делу, правда, уже под иными знаменами. Но это было позже.