Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель (Преображение России - 1) Страница 50

- Не он! Только ляпает зря... Мальчишка!..

Ясно стало, что Илья не может умереть, потому что как же тогда будет Наталья Львовна?

В туннеле больничном непонятно было, что начать и куда идти. Нужно было спросить еще кого-то... И вот - опять тяжелые, но гулкие шаги: с лестницы боковой вошел в коридор большой старик в шапке мохнатой, в шубе.

- Тот самый, - узнал его Макухин. - Вчерашний... На вокзале который...

И Наталья Львовна сразу рванулась из его рук к старику. Старик уходил из коридора наружу, уже визжали блоком двери, они почти бежали, его догоняя, - и, вот опять яркость дня, и хруст и желтизна ракушек под ногами, и пестрят палисадники и стены корпусов, и лохматый старик глядит на них поочередно голубыми, как у селезня, но злыми глазами.

- Мы - к вам... - начал было Макухин, берясь за свою высокую шапку из каракуля.

- А-а... это на вокзале там... Узнал! - раздул ноздри старик, не поднимая руки к лохматой куньей шапке.

- Как его здоровье?.. Ради бога!.. - молила Наталья Львовна; маленькая котиковая шапочка непрочно держалась на правой стороне ее прически, готовая упасть.

- Здоровье?.. Как масло коровье!.. - очень зло поглядел на нее Асклепиодот.

- Вы сейчас от него? Вам что-нибудь сказали?.. Ради бога!..

- Сказали-с... От него, от него-с!.. Но видать его не видал: не допустили... Родного дядю не допустили, - может быть, вас допустят... Вы ему кто приходитесь, Илье?..

Он говорил шумовато, как всегда, и выныривал шеей из воротника шубы после каждой фразы.

- Если вас, дядю, не допустили, то меня, значит, и подавно!.. Значит, он очень плох, Илья!.. Боже мой!

И как-то сами собой покатились по ее щекам частые слезы.

- Сказали: "Особых причин для беспокойства нет"... Так буквально сказали, - смягчился старик, следя за ее слезами, как они катились по щекам и падали. - Буквально именно так: "особых причин"... Неособые, поэтому, остаются... Одну пулю, изволите видеть, нашли на диване, другая в шубе застряла, а третья - собачка - в нем...

- В нем?..

- Но сидит, однако, под кожей: нащупали... Сегодня достанут...

- Ну слава богу!.. - перекрестилась Наталья Львовна.

- Слава богу!.. И я точь-в-точь то же сказал... А вы, стало быть, с моим племянником хорошо знакомы?

- Еще бы!.. Я!..

- У-г-у... Та-ак... Да вы уж и с этим, с Алексеем-то Иванычем проклятым, не знакомы ли?

- И с ним знакома...

- Так вот через кого, стало быть, племянник-то мой... - приготовился сказать что-то ядовитое очень Асклепиодот, но Наталья Львовна перебила его, как будто сожалеющим тоном:

- Не через меня, - нет!.. Не через меня!..

А Макухин в этот самый момент вспомнил наконец, где он видел этого шумоватого старика раньше, и сказал медленно:

- Как будто видал я где-то вашу личность... Кажись, судно одно мы с вами не поделили в Керчи: вы его под хлеб фрахтовали, а я под камень...

- А-а, хлюст козырей!.. - вдруг дружелюбно хлопнул по плечу Макухина старик. - "Николая" у меня перебил, помню!.. Ну, хорошо, что не грек!.. Поэтому я тогда уступил: вижу, - свой!.. А греку ни за что бы не дался... Помню!..

Но вдруг еще что-то, видимо, вспомнил, потому что добавил, спохватясь:

- Надо мне тут в одно место слетать...

И, повернувшись к одному из корпусов, вдруг пошел не прощаясь, даже не кивнув шапкой.

- Когда же... Когда же его можно увидеть? - крикнула вслед ему Наталья Львовна. - Сегодня нельзя?

Старик остановился на полушаге, стал вполоборота и отозвался вполголоса, но едко, метнув в нее селезневый взгляд:

- А вам какая же экстренность сейчас его тревожить?.. Раз "особых причин", сказано, нет, - увидитесь в свое время.

И Наталья Львовна поклонилась ему почтительно, опять сказавши:

- Ну, слава богу, что нет!..

Это потому, что вспомнила она вдруг очень ярко разбитую ее пулей розовую лампадку и кошку с задранным кверху стремительным хвостом.

И Макухину сказала она кротко:

- Ну что же, поедем? - и пошла к воротам, но когда дошла уже, прокричал ей вслед Асклепиодот:

- В хирургическом отделении!.. В этом корпусе - второй этаж!.. А приемный день - четверг!.. В три часа!..

И, обернувшись на его крик, еще два раз подряд поклонилась ему Наталья Львовна почтительно, как девочка, и безмолвно.

- Теперь куда же? В тюрьму?.. Как там Алексей Иваныч бедный... Он, наверное, там уже? - спросила Наталья Львовна Макухина, когда отъехали они от ворот больницы.

Макухин отозвался:

- Подождем денек, - зачем спешить... Алексею Иванычу теперь сидеть долго: успеем.

- Долго?.. Как долго?

- До суда... сколько там, пока следствие... Полгода... может быть, год.

- Си-деть до су-да го-од? - испугалась она и заглянула ему в лицо, не шутит ли.

- Сидят люди!.. Ну, раз, конечно, раненый поправится, суд ему гораздо легче будет.

- Да ведь он и сам болен!

- На суде разберут.

- А теперь?.. Надо поехать к адвокату!.. - вспомнила Наталья Львовна и добавила:

- Как же это: на суде разберут, а до суда целый год сидеть?

- Да ведь раз он на такое дело шел, - должен же он знать и... и думать, что сидеть - не миновать потом!..

- Ничего он этого не знал... и не думал!

Повернул к ней все лицо в пушистых подусниках Макухин и, улыбаясь, но не осуждающе или насмешливо, а как взрослые детям, сказал:

- Значит, выходит, - вам их обоих жалко: Илью, - этого своим порядком, а Алексея Иваныча - своим?

- Что это? - не поняла она.

- А вот дядя его, старик этот, он Алексея Иваныча, похоже, ненавидит, - объяснил Макухин.

- Он ненавидит, а я жалею, - догадалась она. - Да, мне жалко... очень... Я ведь его понимала очень... Когда он мне говорил про свое, я его понимала... Я ведь только не знала, что это - Илья!.. А вам не хочется к адвокату?

- Мне? Макухин улыбнулся длинно, чуть отвернувшись. - Чтобы такого несчастного бросить на произвол, - это, я думаю, даже неловко... я и сам хотел попробовать, - нельзя ли его на поруки взять.

- Хотели?.. Правда?.. - схватила его за руку Наталья Львовна и добавила, глядя ему в глаза: - Илью я люблю, а того, Алексея Иваныча, понимаю...

- При извозчике не надо так! - вдруг около самых губ ее шевельнул своими губами Макухин, но тут же продолжал громко:

- Я думаю так: доедем сначала до гостиницы, спросим, где какой адвокат получше... Город чужой, - кого мы тут знаем?.. Правда?..

А она отозвалась:

- Но беспокойство, значит, очень вредно Илье, - очень вредно... И что это значит: "особых причин для беспокойства"?.. То есть он может не умереть теперь, но через два, через три дня?.. Через неделю?.. Вы знаете, - ведь может быть заражение крови, - и тогда что?

Извозчик (он был парный, как все в этом городе) доехал в это время до городских окраин и спросил, обернув яркое, ражее лицо:

- Куда будем ехать?

Макухин решительно ответил:

- В "Бристоль"... - и добавил хозяйственно, кивая на правую лошадь: Засекает левой ногой.

- Засекает... Что ни делали ему, - засекает, - и на... А так ничего, конь справный...

И головой покрутил извозчик, точно в тысячный раз стараясь проникнуть в тайну движений левой задней ноги своего мерина, но, в тысячный раз убедясь, что не проникнет, задумчиво опоясал его вдоль спины кнутом.

Веселого адвоката указал Макухину швейцар гостиницы "Бристоль" ходатая по делам Петра Семеныча Калмыкова, - и квартира его была в двадцати шагах на другой стороне улицы.

У него в этот день Макухин сидел один (не спавшая ночь Наталья Львовна осталась в номере).

Из заметки в местной газете, лежащей у него на столе, Калмыков знал уже о том деле, по поводу которого несвязано рассказал ему Макухин.

- Вы ему родственник, - Дивееву? - спросил он, страшно растирая уши, точно пришел с мороза: он, видимо, только за час перед этим встал с постели.

- Нисколько! - даже удивился Макухин.

- Компаньон его?.. Вы - кто такой?.. Подрядчик?

- И не компаньон вовсе... какой же компаньон?

- Ну, друг, близкий, как говорится... Приятель?..

- Нет... Знакомый... Просто - знакомый...

- Те-те-те, батенька!.. Знакомый!.. Просто знакомые предпочитают на адвокатов не тратиться... Не так ли? Ясно, как карандаш, что не просто знакомый...

Он был низок и толст, близорук и красен, лысоват спереди и большерук, густо кашлял и пил содовую воду стакан за стаканом (четыре бутылки этой воды стояли у него на столе); глядел на Макухина с прищуром и хитро сквозь стекла золотых очков и все щекотал указательным пальцем левой руки реденькую русую сорокалетнюю бородку. И даже на толстом опухшем лице его губы казались несоразмерно толсты.

Присмотревшись к этим всевысасывающим губам, сказал медленно Макухин:

- Да я особенно тратиться даже и не намерен... Я зашел только справиться, что ему может быть за это...

- Что же ему за это?.. Каторга!.. Ясно, как палка!.. Но кто же вам, батенька, поверит, чтобы вы этого не знали и за тем только пришли?..

И вдруг зевнул очень глубоко, с необыкновенным увлечением и добавил:

- Начал кутить вчера с одним оправданником, и вот до шести утра... Тоже запутанное очень дело было, и состав присяжных аховый попался... но все-таки удалось!