Михаил Погодин - Древняя русская история до монгольского ига. Том 2 Страница 51

Антоний в великой горести пошел к Феодосию и молил его показаться. Тому тяжело было ослушаться старца, и он вышел к несчастной. Но кого она увидела! Прежний ли это был прекрасный юноша? Где светлые очи, где алые ланиты, где длинные шелковые кудри, где белое тело, где красота? Бледный, худой, истомленный, с поникшей головой, с тусклыми очами, без кровинки в лице, — одни кости, обтянутые кожей, — вот в каком жалостном виде ненаглядный сын явился перед нетерпеливой матерью. Она бросилась к нему на шею, сжала его в своих горячих объятиях и долго не выпускала, обливаясь горькими слезами, не в силах произнести ни слова. «Пойдем домой, сын мой, начала она наконец, опомнившись, увещевать юношу. Ты будешь жить, как тебе угодно для спасения души твоей, только чтобы был ты на глазах моих: не могу вынести разлуки с тобою. А когда я умру, тогда ты похоронишь мое тело и воротишься в свою пещеру».

«Если ты хочешь всегда видеть меня, постригись в каком-нибудь Киевском монастыре, сказал ей Феодосий, тогда найдешь ты и меня, и царствие небесное». Мать не соглашалась. Несколько дней они без успеха уговаривали друг друга. Феодосий, оставаясь один, укрывался в пещере и молился Богу неотступно о спасении души матери своей, и Бог услышал теплую молитву праведника.

Мать пришла к нему и, наконец, объявила: «Будь по твоему желанию! Я решилась». Феодосий обрадовался, сообщил свою радость Антонию, и оба вместе прославили Бога, обращающего сердца к покаянию.

Старец преподал наставление новой послушнице, — известил о ее желании княгиню, — и мать Феодосия постриглась в женском монастыре Св. Николая. Сама она пересказала все эти подробности брату, именем Феодору, который был келарем при Феодосии и сообщил их жизнеописателю его Нестору.

Последняя мирская печаль у Феодосия миновала, и он устремился еще с большей ревностью на своем тесном пути, прилагая труды к трудам и подвиги к подвигам. Когда братии около преподобного Антония умножилось, они выкопали обширную пещеру в крутом Днепровском берегу и устроили в ней церковь и кельи, которые целы до нашего времени и привлекают к себе богомольцев со всей России (1056). Феодосий наложил на себя новое послушание: служить всем без исключения; крепкий и сильный, он работал не зная отдыха, колол дрова, носил воду, молол муку. Всякому иноку выдавалось с вечера жито для помола на завтрашнюю пищу. Феодосий ночью, когда братия предавалась сну, собирал все доли, и, измолов собственными руками, клал каждому его часть в известное место. Остальное время ночи проводил в молитвах. Спал он очень мало, и никто не видел его лежащего на ребрах. Когда одолевала его усталость, он прислонялся к столу, и, подремав мало, принимался опять за свои занятия. Иногда выходил из пещеры, стоял на горе, раздеваясь до пояса и открывая свое тело комарам и оводам, которые тучами летали в лесу над рекою. Злые насекомые терзали его, кровь текла ручьями, а он, неподвижный, прял волну и пел псалмы, пока ударят в било; тогда первый приходил в церковь и становился на свое место, а выходил из нее последний. На тело свое сверху для прикрытия он накидывал ветхую шерстяную свиту, а под исподом всегда носил власяницу, свитую из самых жестких щетинных волос, которыми беспрестанно уязвлялся. Так изнурял он свою плоть, и так боролся с ее требованиями. Все иноки, даже самые старые и строгие, удивлялись его терпению и твердости.

За все эти подвиги Антоний удостоил его пресвитерского сана, а вскоре, по удалении Варлаама, нарек игуменом (1037).

Новое звание открыло новое поприще для подвигов его смирения и показало в новом блеске его добродетели; показало, на какую степень высоты он поставил душу свою. Любовь, любовь и любовь дышала во всех его действиях и поучениях и привлекала к нему сердца.

Он никогда не сердился, и никто не видел в его глазах ни малейшего гневного воспламенения, он никогда не был пасмурен, тихое веселье выражалось постоянно на спокойном лице его.

Число братии увеличивалось с каждым днем: Феодосий, помня, как тяжело было ему самому слышать отказ, по прибытии в Киев, принимал всякого, хотя и не вдруг, а искусив предварительно в службах и послушаниях. «К нему пришел и я, худой, недостойный, меньший всех в монастыре отца нашего Феодосия, и принял он меня на восемнадцатом году», говорит незабвенный Нестор, которому Бог судил после описать его жизнь, судьбы монастыря и всей Руси.

Когда братии умножилось до ста, Феодосий должен был позаботиться о построении новой церкви и новых келий (1062) и начал искать чернеческого правила. Получив устав Студийского монастыря из Царяграда (около 1068 г.), учредил он у себя все пения, молитвы и стояния, весь ряд церковный, «как поклоны держати и чтения почитати» и проч.

У него переняли и другие монастыри русские, для которых Печерский монастырь стал образцом и примером.

Сам Феодосий жил по-прежнему, в беспрерывном бдении, коленопреклонении, молитвословии, что, однако же, старался скрывать всегда от братии. Ночью, услышав, что кто-нибудь подходит к его келье за благословением к утреннему пению, он никогда не отвечал на первый вызов, молчал долго, давая разуметь, что спит и не слышит прихода, и уже после второго и третьего вопроса «благослови, отче» отвечал он как бы просыпаясь: «Господь Иисус Христос благословит тя, чадо». Но кто подходил тихо и останавливался одаль пред его кельей, тот слышал всегда его глубокие воздыхания и учащенные земные поклоны.

Труды его также шли обыкновенным порядком: по-прежнему ходил он на работу прежде всех, месил тесто, пек хлебы, рубил дрова, повторяя с веселым видом слова Спасителя: «Кто хочет быть начальником, тот будь всем слуга». Однажды кончились дрова. Келарь Феодор, сообщивший все эти подробности Нестору, пришел сказать игумену: «Вели наколоть дров кому-нибудь, у кого нет дела». «У меня нет дела», отвечал Феодосий, взялся за топор и начал колоть. Братия после обеда увидела его за работой, принялись все и заготовили топлива надолго. В другой раз понадобилась в поварне вода для варева, а принести было некому. Тот же келарь Феодор приходит к Феодосию и сказывает. Игумен встал, поспешил к колодцу и натаскал воды.

Случилось ему быть у князя Изяслава по какому-то делу. Князь находился далеко за городом, и, продержав Феодосия до позднего вечера, чтобы дать ему возможность отдохнуть, велел отвезти в монастырь на возу. Дорогою отрок, правивший конем, сказал своему седоку: «Сядь-ка ты сам на коня, а я устал, — пусти меня лечь: ты живешь всегда в праздности, так можешь и потрудиться немного». Феодосий тотчас послушался и сел на коня. Когда одолевала его дремота, он слезал и шел подле коня, ведя его под уздцы, а потом, уставая, опять садился. Между тем, начало рассветать. Феодосий разбудил отрока: «Ну, теперь ты отдохнул, садись же на коня». Бояре собирались к князю, и, встречаясь, кланялись игумену. Отрок, видя общее уважение к своему седоку, испугался, а когда у ворот монастырских вся братия вышла к нему навстречу, был уже вне себя от страха. Феодосий взял его за руку, привел за трапезу, велел накормить и наделить кунами. Все это рассказывал после он сам великому Никону.

Ветхое рубище Феодосия, за которое осуждали его многие, говорит Нестор, сияло на нем как честная багряница царская в глазах благоговейной братии и православного народа, приходившего к нему со своими нуждами, как к своему наставнику и утешителю, земному ангелу и небесному человеку.

Единственное удовольствие, которое он, кажется, позволял себе иногда, было работать вместе с великим Никоном, которого он горячо любил и чтил как отца, приняв от него и мнишеский образ: Никон связывал книги, а Феодосий готовил для него нити.

Сохранилось известие о совместных трудах его с иноком Ларионом, который был знаток книг: в то время, как тот переписывал, Феодосий прял руками волну, а устами тихо воспевал псалмы.

Видеть иногда ночью перед собой живое существо, другого брата, в трудах, уже было для этих строгих отшельников наслаждением, позволять себе которое они решались только изредка. Иногда Феодосий посещал знаменитого боярина Яна и жену его Марию, любя их за благочестивую жизнь. Выходил также препираться с жидами, желая получить от них смерть.

Никого, щедрый на любовь, не отпускал он без помощи. Его сострадательное сердце внушило ему благую мысль построить для убогих особый дом подле монастыря, с церковью Св. Стефана. Там он велел пребывать слепым, хромым, трудноватым и нищим, подавая им от монастыря десятую часть на содержание. Это был первый странноприимный дом в России, или, лучше сказать, первая наша богадельня.

Всякую субботу посылал игумен воз хлебов в погреб, где содержались узники.

Однажды привели к нему разбойников, хотевших обокрасть монастырское село, связанных по рукам и ногам. Он сжалился над ними, велел их накормить и напоить, дал им всякого добра и своей беседой так умилил их сердца, что они, говорят, оставили свой промысел.