Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы Страница 51

Шум прекратился лишь с поднятием занавеса. Члены президиума Московского Совета, а это были Артишевский, Рудзинский и Брыков, приказали караульным солдатам перекрыть все выходы и в следующем антракте занялись мщением за свой конфуз — арестами наиболее подозрительных. Попались три девицы, трое солдат без удостоверений личности и двое служащих. Их отправили в тюрьму и, промариновав две недели, приступили к допросам.

Арестованные как один уверяли следователя Приворотского о своем удивлении некорректным поведением публики в театре, божились, что сами весь антракт просидели тихо, даже пытались приостановить буйство; просили поверить, что они не видят ничего предосудительного в том, что члены президиума расположились в Царской ложе.

«Протесты зрителей по этому поводу нахожу неясными», — заявил обвиняемый Валентин Обухов. «Театр вообще не место для политических демонстраций», — доказывал свою непричастность к дебошу обвиняемый Иван Свищев. «Демонстрации по отношению сидевших в Царской ложе не сочувствую», — попросил занести в протокол обвиняемый Иван Скосырев.

За недоказательством дело прекратили. Ведь если судить, так всю публику. Да что публику — всю Москву. Но арестованных выпустили лишь после уплаты трех тысяч рублей каждым. В столь немалую сумму была оценена поруганная честь новоявленных обладателей Царской ложи. Для сравнения заметим, что новые рабочие сапоги в то время на Сухаревке стоили сто пятьдесят рублей, а мешок картошки — восемьдесят рублей.

А может быть, стоило устроить показательный суд, посадив на скамью подсудимых подлинных зачинщиков беспорядка — членов президиума? Ведь пропуск в Царскую ложу не освобождает ни царя, ни псаря от общих правил поведения в театре. Глядишь, получился бы показательный урок для нескольких поколений будущих вождей.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 282

Распространение стихотворения

Двадцатилетний мастеровой Антон Конкин 22 февраля 1918 года возле своего дома в конторе сапожников дал прочитать знакомым отпечатанное на пишущей машинке стихотворение-листовку:

ДЕКРЕТ ЛЕНИНА К БОГУ

Товарищ Бог, тебя не знаю,Я с небом дела не имел,Открыта мне дорога к раю,Хотя бы ты и не хотел.

Я — Ленин, комиссар народный,Народа русского глава,Минутки нет от дел свободной,О небе вспомнил я едва.

Я на земле уж все устроил,Декретов целый ряд издал,Штыком буржуев успокоил,В святыни ядрами стрелял.

Я уничтожил суд буржуйный,Народу землю передалИ сокрушил, как ветер буйный,Весь буржуазный ритуал.

Чины долой, названье «мода»Прошло, не надо орденов,Да здравствуют сыны народа,Какие ходят без штанов.

Долой приличия вериги,Крахмальные воротнички,Отныне только немец в РигеПускай сморкается в платки.

Республиканцу неприличноБуржуйским действовать платком.Свободный нос он свой отличноОчистить может и перстом.

Пришел конец интеллигентам,Успехов в жизни больше нетИ инженерам, и студентам…Прощай, пленительный балет.

Пришла на смену жизнь иная,Я никого не обманулИ, разрушая и дерзая,Лишь все вверх дном перевернул.

Солдат командует войсками,Обезоружен генерал,Буржуи стали беднякамиИ обезврежен капитал.

Больницей правит старший дворник,Директор банка — мародер,И на печать надел намордникНародный цензор — полотер.

Долой врачей и акушерок,В них ну́ жды больше уже нет.Эс-деки, также и эс-эрыБез них повылезут на свет.

Я упразднить намерен банки —Затеи сытых богачей.Пусть дома держат деньги в банкеИз-под варенья иль сельдей.

Всеобщий мир мной предназначен,Уже не за горами он,И главковерхом мной назначенКрыленко — вражеский шпион.

Как видишь, на земле повсюдуСовершены мной чудеса,И было бы теперь не худоПриняться мне за небеса.

С тобой, как с равным говорю,Ты шар земной создал когда-то,А я жизнь новую творюИ натравил на брата брата.

Ты без лица, зато в трех лицах,А я всегда с одним лицом,Но депутатом в двух столицахОгромным выбран большинством.

Декретом сим повелеваю:Всех ангелов пораспустить,Буржуев всех изгнать из раяИ в ад на угли посадить.

Лишить чинов всех херувимовИ серафимов — крыльев их лишить,И крылья те из стран незримыхНа землю мне препроводить.

Святых всех мигом упразднитьИ новых не иметь в дальнейшем,Луну и звезды подчинитьМоим веленьям премилейшим.

Намереньям луны светить кадетамИли Корнилову дорогу освещать —Отдать приказ другим планетамЛучам луны путь заграждать.

Социализм как цитадельВ России пышно расцветет,И скоро верный мне Викжель[10]К нему дорогу проведет.

И с комиссаром я шпикаИли охранника лихогоПошлю на небо, а покаДекрет мой разобрать толково.

Прочесть на небе всенародно,Послать указы в рай и ад.Ура! Да здравствует свободныйНебесный пролетариат!

С начала мира и донынеВсегда ты был небесный царьИ думал далее в гордынеИменоваться, как и встарь.

Но не забудь, войны пожарУж стер с лица земли тиранов,И ты лишь неба комиссар,Не будь я Ленин, иль Ульянов.

Большинство сапожников усмехались, покачивая головами: гляди-ка, верно сказано, да еще и складно. Видать, образованная голова сочиняла. Лишь Юрасов, прочитав стихотворение, остался пасмурным и резко спросил Конкина:

— Откуда листок?

— Да так, дружок дал.

— А фамилия дружка?

— А тебе на что? Листок-то отдай.

Юрасов пасквиль на товарища Ленина не отдал, а отнес в фабрично-заводской комитет, у членов которого стихотворение вызвало прилив праведного гнева. Тут же единогласно постановили: «Антона Конкина сопроводить в центральный штаб Красной Армии».

На допросе у следователя Конкин упорствовал: листок нашел на улице, когда шел в Художественный театр, ни к какой партии не принадлежу, политикой не интересуюсь.

Но не Конкин первым, не Конкин последним попался со стихотворными посланиями председателю Совета народных комиссаров. Поднаторевший в подобных разбирательствах следователь 9 апреля 1918 года вынес решение: «Дело № 583 передать к слушанию на публичном заседании Следственной комиссии».

И все же судебный процесс в Московском ревтрибунале, куда было передано дело Конкина, не состоялся. Почему? Если бы дело было прекращено «за недоказанностью преступления», составили бы соответствующую справку. Правительство к этому времени уже переехало из Петрограда в Москву и ужесточило борьбу в Первопрестольной с «антисоветской пропагандой». Арестованные все чаще и чаще попадали не в зал открытого суда, а в застенки ВЧК. Наверное, так было и в этот раз.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 803

Умышленный выстрел в икону

24 марта 1918 года в доме № 11 по Царицынской улице Москвы, где размещалась вторая рота Усть-Двинского латышского полка, прогремел выстрел. Это стрелок Александр Карлович Шалтьяр после обеда, взяв с кровати полуротного командира Эймана заряженный револьвер, вышел в коридор, насмешливо показал стоявшим неподалеку солдатам на висевшую на стене икону и со словами: «Такого чертенка здесь не нужно» — прицельно выстрелил.

Многие латышские стрелки, несмотря на уже начавшуюся борьбу Советской власти с христианством, возмутились подобной кощунственной расправой своего сослуживца с Божьим ликом. На следующий же день после инцидента собралась следственная комиссия Первой латышской стрелковой бригады, которая постановила, что так как «с религиозной точки зрения поступок производит крайне удручающее впечатление на других товарищей и так как икона представляет художественное произведение, передать означенное дело на рассмотрение революционного трибунала г. Москвы».