Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда (Часть 3) Страница 51

- Неужли, батюшки-светы! - и ухватилась с обеих сторон за шерстяную свою, подстеганную снизу юбку Степанида, а глаза выпучила от пущего страха.

Проницательный пристав увидел, что спрашивать ее о чем-нибудь по этому делу пока бесполезно; он только сказал с достоинством:

- Вот видишь, ты не знала, я же всех ваших вижу насквозь, и скоро это дело приведу в полную ясность!

После пятой рюмки он тщательно вытер усы салфеткой, встал, прошелся по комнатам, собственноручно запер кабинет, гостиную, столовую и спрятал ключи в свой кожаный портфель, наконец начал одеваться.

Застегивая на крючки бобровый воротник николаевки, он счел нужным покивать скорбно головой и сказать Степаниде ли, самому ли себе:

- Не одобрял я этой затеи Василья Матвеича насчет пиявок, - нет!.. Слыханное ли дело, чтобы русский помещик и вдруг... пиявок, точно немец какой... Пре-ду-преждал: кончиться это может очень плохо! Вот так оно в конце-то концов и вышло.

Казачок Федька, глядя на пристава с почтением, доходящим до ужаса, кинулся отворять ему дверь.

Около крыльца уже стояли и Аким Маркелыч, и Петя, и кучер Фрол, и Гараська с матерью Матреной, и много прочих из дворни. Все ожидали распоряжений и действий. Но поодаль толпились также и деревенские, до которых дошел уже слух о том, что случилось в усадьбе. Они подходили по дороге, но заполнили и аллею сада, к которой от деревни была тоже протоптана тропка; больше же всего виднелось их там, по направлению к пиявочнику: туда они тянулись даже и без тропок, гуськом, по цельному снегу.

- Это что такое, а-а-а? - только что разглядев их с крыльца, заорал пристав. - Вы та-ам!.. Наза-а-ад!

Приставское "а-а-а" в морозном воздухе вылетало особенно раскатистым и круглым; его сразу расслышали и те, кто подходил уже к таинственной всегда, а теперь тем более, избе с не дымившейся уже трубой, и остановились.

- На-за-а-ад! - повторил пристав, точно командуя ушедшей далеко вперед на лагерном плацу ротой.

Повернули и пошли назад: такой зычной начальничьей команды побоялись не исполнить. Даже и эти, в аллее сада и около ворот усадьбы, попятились, хотя язык обращен был и не к ним: научившийся предупреждать желания начальства, бурмистр махал в их сторону руками.

Когда значительно осадила прихлынувшая деревня, пристав скомандовал бурмистру:

- Старосту и сотского ко мне!

Аким Маркелыч трусцой побежал к отхлынувшей толпе, в которой заметил он старосту...

Собрав около себя все деревенское начальство и еще раз крикнув толпе, чтобы осадила подальше, чтобы совсем очистила усадьбу, пристав с портфелем в руке двинулся, наконец, к пиявочнику.

- Ваше благородие, а ваше благородие! - кинулась вдруг догонять его, крича, стоявшая до того на крыльце Степанида. - Полотенцев пару дать, может, нести-то барина?

- Полотенце? - недовольно переспросил пристав, остановясь. - Чего же ты стояла с ними, не понимаю? Давай духом!

- Да я их еще с вечера приготовила, да все как-то боязно было сказать...

Ушла поспешно в дом Степаннда и тут же вернулась с двумя полотенцами, длинными, серыми, небеленого сельского холста.

У бурмистра была суковатая толстая палка крепкого дерева - дикой груши, чтобы разбить ею лед около тела, конторщик нес полотенца, так что теперь уже было предусмотрено все.

Раза два сменявшийся в ночь, Трифон стоял теперь снова на своем посту и потопывал зазябшими ногами, но, завидев высокого пристава в его щегольской николаевке, приосанился, и, когда он был шагах в двадцати, стащил заклякшими руками с лысоватой головы шапчонку, стал навытяжку, подняв косяком левое плечо, и оглупил глаза.

Увидев торчавшие из застывшей воды очень знакомые белые валяные ботики и завороченные синие шерстяные брюки, причем сквозь чистый незапорошенный снегом ледок ясно было видно и все тело Хлапонина, казавшееся переломленным у самой поверхности воды и затылком упершееся в неглубокое иловатое дно, пристав скорбно покачал головой сперва справа налево, потом сзади наперед, потом снова справа налево, провел пальцами по глазам и сказал философски:

- Вот она, жизнь наша!.. Эх, Василий Матвеич, Василий Матвеич, где смерть застигла!

Потом оглядел пол, стены, заглянул в печку, - ничего не найдя, медленно раскрыл портфель, достал карандаш и бумагу, отмерил шагами расстояние от двери до упершихся в пол ботиков и принялся писать протокол.

- Злоумышленников было не меньше, как двое! - сказал он, окончив писать, обращаясь к Акиму и глядя на него строго.

- Слушаю-с, - почтительно отозвался на это Аким.

- Теперь можно вынимать тело! Только осторожно, смотри!

Ледок отбили палкой, взялись за ноги, - тело показалось очень легким, когда его вытаскивали... Много пиявок набралось за воротник; их обобрали и бросили снова в воду.

- Эх, Василий Матвеич, друг, говорил я тебе, что пиявки эти тебя погубят! - не удержался, чтобы не посетовать на покойника, пристав, вглядываясь бесстрастно в его искаженное несколько, хотя не очень изменившееся, посиневшее лицо.

Пока лежало тело на помосте, пристав добавил несколько строк к своему протоколу, остальные же в это время только усердно глядели на труп своего барина.

Когда на припасенных Степанидой полотенцах, как гроб, несли четверо тело помещика к дому, толпа деревенских прихлынула снова, и от нее отделился другой сотский, с медяшкой поверх зипуна.

Хотя, направляясь прямо к приставу, нес он свою шапку в руках, но вид у него был явно должностной.

Пристав крикнул было на него:

- Тебе чего? - но он не остановился, он подошел ближе и, наперед зная, что скажет нечто идущее к делу, за что не обругает его начальство дураком, сказал, не сбиваясь в словах:

- Господин пристав! Не оказывается в наличии дома ополченец у нас один!

- Ополченец сбежал? Что? - крикнул пристав.

- Не оказывается в наличии, - своими словами повторил сотский, похожий видом на дьячка в праздник перед обедней.

- Ага! Не оказывается? Хорошо-с!.. А домашние его все дома?

- Домашние дома-с.

- Поди приведи мне его жену!.. Староста! Ты отчего мне не доложил об этом?

- Не знал-с, ваше...

- Смот-ри! - погрозил ему пальцем пристав.

Тело между тем подносили к дому, и на крыльце, спустив на глаза теплую клетчатую шаль, голосила, прикачивая головой, Степанида.

III

Никогда у людей не бывает так много хлопот и забот о каком-нибудь человеке, как после его смерти, особенно если смерть эта совершенно неожиданна или необычна.

Смерть помещика Хлапонина была и неожиданной и необычайной в то же время, поэтому деревня почти совершенно опустела, - люди столпились здесь, в усадьбе, и сотскому не нужно было далеко ходить за женой Терентия Лукерьей, - она была тоже здесь, с сынишкой Фанаской.

Ночь она провела в поисках мужа и в думах о нем: не зашел ли к кому на деревне, не свалился ли где пьяный в сугроб, не занесло ли его снегом... Только к утру, когда поднялась суматоха на деревне, стала смутно догадываться она, не бежал ли ее Терентий от ополченства.

Деревня рано ложилась спать, рано и вставала; в это же утро она поднялась задолго до рассвета, чтобы валом повалить в усадьбу, на зрелище, которое одного только Тимофея с килой расшевелить не могло бы: он валялся в избе мертвецки пьяный.

О нем спрашивал Лукерью пристав, - не уходил ли он из деревни с гулянки в усадьбу вечером, но Лукерья ответила деловито и даже, пожалуй, с презрением:

- Как к вечеру насосался винища, что уж мочи не было на него и глядеть, да уполз под лавку дрыхнуть, так и сейчас там дрыхнет.

- А твой муж куда девался? - грозно спрашивал пристав.

- Кто ж его знает, - разводила руками Лукерья. - Думка такая у меня, не подался ли в Сажное, в село, должишко с человека там одного получить.

- В Сажное? Какой должишко?

- Да стригуна онадысь он продал там одному - Чуванову Прокофью, а денег тот только задатку дал, а стригун - от барского жеребца приплод, он, люди так огадывают, вполне стоющий.

- Ну, какие он там за стригуна деньги получить может! Что ты мне со стригуном!

- Да ведь какие бы ни нашлись деньги, они все нужные, - кротко сказала Лукерья, а пристав закричал вдруг:

- Говорил он тебе, что барина убить хочет?

- И-и, что это ты, батюшка! - закрестилась испуганно и попятилась Лукерья. - Как это можно, чтобы он барина порешить хотел!

- Куда делся муж, отвечай толком, не балабонь языком!

- Да не иначе, как опять же в Сажном он теперя, господин пристав...

Сажное было большое село верстах в десяти от Хлапонинки. В то, что Терентий пошел не куда-нибудь, а именно туда, за должишком к Прокофию Чуванову, Лукерья поверила вдруг только тогда, когда сотский повел ее к приставу, поверила только от страха перед грозным начальством, но зато поверила крепко.

- Хотите если, туда спосылайте за ним, а то так и сам он кабы вот сейчас не возвертался, потому что ж ему там делать окромя? Дела его все здеся, а ничуть же не в Сажном его дела...