Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3) Страница 53

"Все-таки справляется Хабалов", - подумал Николай и прочитал дальше, что сегодня, 25-го, новая попытка рабочих проникнуть на Невский успешно парализуется. Прорвавшаяся часть разгоняется казаками... В подавлении беспорядков - это слово опять почти вызвало приступ головной боли у Николая, - кроме Петроградского гарнизона, принимают участие пять эскадронов 9-го запасного кавалерийского полка из Красного Села, сотня лейб-гвардии сводно-казачьего полка из Павловска, и вызвано в Петроград пять эскадронов гвардейского запасного кавалерийского полка...

По привычке Николай сразу вспомнил отцов-командиров, командовавших названными полками, - на это память у него была феноменальная, а все эти кавалеристы были лихие рубаки и бравые офицеры. Привычное течение мысли слегка успокоило. Тем более что сила собиралась против мужланов в рабочих картузах приличная. Десять эскадронов и лейб-казаки! Они-то покажут бунтовщикам где раки зимуют!

Но беспокойство все же не проходило совсем. После обеда пошел к себе в кабинет снова читать Цезаря о завоевании Галлии, но успехи латинян на ум не шли. Просил устроить синема. Перед началом ленты в штабном собрании понял наконец, что же так беспокоило его: ведь если, по словам Хабалова, в борьбе с беспорядками принимало участие десять эскадронов плюс восемьдесят тысяч столичных полицейских, то произошло что-то из ряда вон выходящее. Уроки 1905 года он помнил. И теперь следует карать беспощадно. Поэтому призвал Владю Нарышкина и приказал передать телеграмму главнокомандующему Петроградским округом. Текст продиктовал сам:

"Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией.

Николай".

В этот вечер даже синема не очень развлекала. На сон грядущий молился долго и ревностно. Немного полегчало - ведь все в воле божьей!

Генерал Алексей Соколов пребывал все эти дни в ожидании подвоха. Он понимал, что за полковником Марковым стоят значительно более мощные силы, чем Монкевиц и Ассанович. Алексей опасался выстрела из-за угла, какой-нибудь крупной каверзы, вплоть до ареста и заключения в гарнизонную тюрьму по лживому обвинению. Он знал, что подлые люди способны на все для осуществления своих целей и устранения тех, кто им мешал. А он явно мешал.

Вся эта суета и шушуканье по углам относительно положения в Петрограде его мало волновали, хотя сами события стали настораживать. Но тот мощный народный протест, о котором говорили прибывшие из Питера офицеры, мало походил на исполнение дворцового заговора, о котором так много говорилось прежде. Он взволновался лишь тогда, когда при нем было упомянуто, что центром беспорядков сделалась Знаменская площадь.

"Ведь это совсем рядом с моим домом", - подумал он, и беспокойство за Настю, за тетушку заползло в душу.

Как раз в субботу Соколов сделал подробный доклад о своих подопечных англичанах Клембовскому, для которого эта проблема также была оттеснена на второй план самыми свежими событиями. Однако Владислав Наполеонович заметно насторожился, когда Алексей упомянул о встрече лорда Мильнера в Москве с Челноковым, князем Львовым и Коноваловым.

- Ты на ней присутствовал? - спросил Соколова Клембовский.

- Нет! - пожал плечами Алексей. - Лорд не взял своих русских переводчиков на эту встречу. Переводил британский генеральный консул в Москве Брюс Локкарт.

Клембовский запыхтел, что служило у него признаком чрезвычайного волнения, его острый ус, торчащий прямо под левым стеклышком пенсне, задергался от тика.

- Забудь об этой встрече в Москве и не докладывай о ней никому, посоветовал доброжелательно генерал-квартирмейстер и прижал щеку ладонью.

Соколов понял, что попал на какое-то больное место генерала, и продолжать разговор об этом визите в Москву не стал.

Начальник по секрету показал ему телеграмму Хабалова Алексееву, где генерал сообщал о том, что в течение второй половины дня 25 февраля толпы рабочих, собравшиеся на Знаменской площади - "Опять Знаменка!" - тревожно подумал Алексей - и у Казанского собора, были неоднократно разгоняемы полицией и воинскими чинами. "Около 17 часов, - стояло в телеграмме дальше, - у Гостиного двора демонстранты запели революционные песни и выкинули красные флаги с надписями "Долой войну!". 25 февраля бастовало двести сорок тысяч рабочих".

- Каков молодец Хабалов! - уважительно отозвался Клембовский, когда Соколов вернул ему листок. - Разгоняет толпы бунтовщиков. А говорили, что он грозен только с виду...

- Я с ним вместе не служил, - брякнул сгоряча Соколов, и в его тоне прозвучало неодобрение. Алексей в этот момент снова подумал о Насте, проходящей по нескольку раз на день Знаменскую площадь, и снова тревога за нее закралась в его сердце.

"А может быть, это та самая революция, о которой пылко говорили молодые люди и Настя на вечеринке у советницы Шумаковой?! - подумалось ему. - Но ведь уже применены войска! А вдруг они задавят революцию в колыбели?!"

Соколов рассеянно слушал, что говорил ему Клембовский, улавливая из его слов лишь те, которые относились к народному бунту в Петрограде. А генерал-квартирмейстер рассказывал как раз о том, что военные агенты союзнических армий, прикомандированные к русской Ставке, прямо-таки утроили свою активность, вынюхивая реакцию офицерства на события в столице, отношение к царю, к планируемому в мае наступлению - не сорвется ли оно из-за народного волнения...

Чтобы избавиться от тягостных мыслей, Алексей пошел на вечерний сеанс синема в штабном собрании, объявленный для постояльцев военного отеля "Бристоль". Он вошел в зал, когда уже был потушен свет, но по особой атмосфере раболепия и притихшей почтительности понял, что государь и его свита находятся также здесь. Военные ленты давно наскучили Алексею. Он не досмотрел даже первую десятиминутку и вышел, не дождавшись перерыва между фильмами.

Генерал поразился своей реакции на петроградские события: если бы не тревога за близких, он даже обрадовался бы, узнав о революции. "Вот как подействовала на меня жизнь и... жена! - со смешком подумал он. - Друзья Насти, пожалуй, свергнут самодержавие, если так дружно идут против войны... Ведь самодержавие питает война".

Сон Алексея, обычно засыпавшего в момент, когда его голова касалась подушки, был тяжел и беспокоен. Он видел Знаменскую площадь, царя-"обормота", под которым демонстранты раскачивали бегемотообразного коня, потом царящую над толпой на Невском какую-то прекрасную женщину во фригийском красном колпаке, как на картине Делакруа "Свобода на баррикадах", очевидно - Революцию. Солдатики с мертвыми лицами, разгонявшие толпу под красным флагом, пытались делать приемы штыковой атаки в направлении этой бестелесной красавицы, которая вдруг стала увеличиваться в размерах, подниматься над крышами и занимать собой весь огромный Петроград. Потом эта женщина приняла черты Анастасии, снова вошла в обычные человеческие пределы и лукаво улыбнулась ему. А потом все видение исчезло, и он проснулся в холодном поту, Думая, что сейчас увидит Настю рядом с собой. Но это был не его дом, а унылый, давно не ремонтировавшийся номер когда-то шикарной гостиницы губернского города. Соколов заставил себя заснуть снова в надежде увидеть продолжение сна, где героиней выступала Настя, но видений больше не было. Было лишь чудесное морозное утро.

48. Петроград, 26 февраля 1917 года

В полночь к бывшему особняку генерал-адъютанта Безобразова на Моховой, который еще Горемыкин купил под казенную квартиру председателя Совета министров, стали съезжаться на моторах и в каретах государевы министры. Нынешний премьер - хозяин дома, князь Николай Дмитриевич Голицын ввиду позднего часа не пожимал руки гостям на верхнем марше беломраморной лестницы. Там стоял его мажордом и с поклоном указывал господам министрам путь в большой зал с колоннами, где имело быть частное совещание. Пригласили также начальника Генерального штаба генерала Занкевича, главнокомандующего Петроградским округом генерала Хабалова и градоначальника Балка.

В числе первых приехал "мертвая голова" Беляев. Когда он снял свою серую генеральскую барашковую шапку с золотым крест-накрест галуном по донышку, обнажился высокий узкий лоб с громадными залысинами и почти незаметная щеточка седых волос.

Вслед за ним явился генерал Хабалов, страхолюдного вида мужчина среднего роста, заросший от шеи до макушки сизой бородой, густыми усами и бакенбардами. Он был одет в походную форму и даже при шпорах и шашке.

Прибыл скромный и тихий, малозаметный, но честнейший и исполнительнейший министр иностранных дел Николай Николаевич Покровский. Приехал сморщенный, усталый Протопопов. Прошел, слегка волоча ногу, в залу и сел вдали от премьера, рядом с министром земледелия Риттихом. Явились министр юстиции, министр народного просвещения, несколько товарищей министров. Зал был наполнен, стулья карельской березы - заняты почти все. Но пока говорили вполголоса, как при покойнике.