Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века Страница 53

После смерти Петра объектом обличения стал самый яркий и хищный из его «птенцов» – Александр Данилович Меншиков. В марте 1725 года в Петербурге были обнаружены два подметных письма: у Исаакиевской церкви и около двора графа Г. И. Головкина. В них Меншиков сравнивался с Борисом Годуновым, а маленький внук Петра I царевич Петр Алексеевич – с царевичем Дмитрием. Меншиков обвинялся в том, что «с голштинцами и с своею партиею истинного наследника внука Петра Великого престола уж лишили и воставляют на царство Российское князя голштинского»: «О горе, Россия! Смотри на поступки их, что мы давно проданы». За «объявление» безымянного автора этого сочинения были обещаны 2 тысячи рублей – целое состояние – и повышение в чине. Подобное письмо было подброшено в октябре 1726 года на двор асессора Московского надворного суда Петра Михайловича Толстого. Оно угрожало не только самому судье – «мучителю и плуту», но и его дяде – начальнику Тайной канцелярии, чья роль в розыске царевича Алексея была хорошо известна: «Царевичева вам смерть з дядею и са всем родом отомстица!»[332]

Один такой листок в 1726 году настолько взволновал Екатерину I, что она несколько дней чувствовала себя плохо. Ответом на него стал указ только что образованного Верховного тайного совета от 24 февраля 1726 года о подметных письмах. Власть обращалась к подметчикам: «Ежели кто вышеупомянутое письмо по приказу начальника или господина своего в вышепоказанном месте, хотя и не ведая о силе того письма, положил, и те люди явились при дворе нашем караульному офицеру, или в кабинете, и о том, кто вышереченное письмо по приказу чьему положил, доносил, не опасаясь ни чего, как скоро о сем может сведать, которой за доношение, ежели служащий, награжден будет 1 000 рублями денег и повышением чина, а хотя чей слуга, или крестьянин, дано будет денег то ж число, и учинена будет свобода на волю, куда похощет». На будущее всем обнаружившим такие письма предписывалось их ни в коем случае не читать и никому не показывать, а сразу «объявлять» властям.[333] Высокую награду можно объяснить не только содержанием письма, но и тем, что речь шла не об обычном доносе, а об открытом письме для публичного оповещения. Чтобы выявить его автора, снималась ответственность с исполнителя, доставившего письмо. Если указ от 25 января 1715 года требовал немедленно сжигать анонимки при свидетелях, то новый закон предписывал не уничтожать послания на месте, а передавать для дальнейшего расследования. Однако, несмотря на все усилия властей и суровый характер наказания, подметные письма продолжали появляться.

Екатерина I приказала было Феофану Прокоповичу сочинить церковное проклятие на «письмо подметчиков», отвергавших петровский устав о престолонаследии. Услужливый иерарх анафему написал, но сама же императрица отменила ее оглашение:[334] воля монарха находилась в явном противоречии с представлениями подданных о том, что престол должен занять мужчина из «прямого царского корени» – сын царевича Алексея.

Менее чувствительные министры Верховного тайного совета «читали секретно» подобные сочинения на своих заседаниях: в присутствии Верховного тайного совета 17 июля 1728 года «чтено подметное письмо, которое привез барон Андрей Иванович; разсуждено, того подметчика сыскивать из Сената». 7 августа 1728 года верховники опять вернулись к этому вопросу: «… чтено подметное письмо, которое привез барон. Из Сената приходил тайный советник Плещеев и подал доношение, при том доносил, что подметчик письма, которое прибито было у дворца, сыскан, и велено привесть в Верховный тайный совет». Как ни странно, но найти автора письма удалось быстро – быть может, как раз благодаря объявленным мерам. Через три недели в Верховный тайный совет был «приведен подметчик Рыбинской и спрашиван от министров самих, и то другое подметное письмо отдано в Сенат тайному советнику Плещееву с таким приказом, чтоб против того письма Арешникова спросить и дать с тем Рыбинским; очную ставку, и кто виновен будет, тому учинить наказанье. А тому Рыбинскому за подмет учинить наказанье и сослать в работу, в Рогервик, а о делах, о которых он показывает, следовать, о которых можно».[335]

Как только императрица Анна Иоанновна утвердилась в «самодержавстве», начались репрессии против ненавистных ей князей Долгоруковых. Началась дележка собственности опальных, и сразу же появились подметные письма с описанием расхищения княжеского имущества их слугами – стряпчим Ханыковским, Федором Турчаниновым и другими лицами. «Холопы» «по ночам розвозили пожитки Долгоруковых, сундуки и запасы и протчее»; стремясь воспользоваться удачей, они не очень опасались наказания: «Господа воруют – их за то вешают, а хлоп де как живет – и наживает ‹…›. Их де в Дербень, а мы де по дворцам». Информированный автор знал, что подобные вещи творил после смерти генерал-адмирала Ф. М. Апраксина его дворецкий Данила Янков; он же задаривал краденым добром высокопоставленных лиц, чтобы получить назначение провинциальным воеводой.[336]

В одном из подметных писем, адресованном императрице Анне Иоанновне, резко осуждалась распространенная практика сдачи на откуп богатым купцам торговли в кабаках и сбора таможенных пошлин и ставились в пример «немецкие земли», где продажа вина находилась не в казенной монополии, а «в вольности». Судя по витиеватому стилю письма и знакомству с заграничными порядками, его безымянный автор был человеком грамотным и опытным, хорошо знавшим уловки сборщиков пошлин. В России, по его мнению, произвол откупщиков приводил к «великому разграблению всего народу»: от насаждения кабаков одни от пьянства «умирают безвременно», другие «вступают в блуд, во всякую нечистоту, в тадбы, в убивство, в великие разбои». Анонима беспокоило также то обстоятельство, что клиенты питейных заведений из-за чрезмерного угощения их содержателями попадали под «слово и дело»: «Наливают покалы великие и пьют смертно; а других, которыя не пьют, тех заставливают силно, и мнози во пьянстве своем проговариваютца, и к тем праздным словам приметываютца приказныя и протчия чины, и от того становятся великие изъяны».[337] Интересно, что сочинивший это послание в эпоху «бироновщины» автор не видит здесь вины иноземцев – по его мнению, это внутренняя российская проблема.

Особой вариацией жанра таких публичных сочинений стали ложные указы и письма от имени царственных особ. Еще при жизни Петра II в 1728–1729 годах Верховному тайному совету пришлось опровергать профессионально составленные «воровские указы» о разрешении «всяких чинов людям» переселяться на Царицынскую линию и отмене выплаты подушной подати по поводу смерти царской сестры. В дальнейшем от имени уже покойного императора не раз распространялись бумаги, обещавшие крепостным свободу без «выдачи» помещикам.[338]

Так, в октябре 1761 года местный канцелярист принес в Пошехонскую воеводскую канцелярию доставленное мужиками «письмо» уже три десятка лет как почившего Петра II императрице Елизавете: «1761 году пишет государь вторы император Петр Алексеевич, великоросийской самодержавец государоне великоросийской самодержавице Елисафет Петровне, тетушке. Пожалуй, государоня, прошу не прогневатца, что по прежным известиям помощи мне не сотворила, возрадовалась моему безвременью. А нынеши пишу, вторы император Петр Алексеевич государоне Елисафет Петровне, тетушке, ниски поклон. Пожалуй, подай помощь ныне, что я хожу в московском государстве по градом и манастырям и по селом и деревням, что вижу плач во дни и в нощи во всем государстве. Еще ныне пишу государоне Елисафет Петровне ниски поклон, что я хощу возратно быти великоросискую московскую державу. Пришли, государоня, двенатцать полков наполных и драгунских шесть, с сими полками возращуся вскоре в свою державу, а имянно во грат Углеч. И ежели не пошлешь, то я поиду в армию, аще армия мне не последует, обещается вся московское государство поможение дати, по тому же я волницу кличу, Петр Алексеевич, вторы император, великоросейской самодержавец». Далее неведомый автор послания рассказывал «тетушке», как по вине неких «лукавых злохитрецов» был предан «в руки неверным в землю Аннинскую в королу Морьяну, а он по их прошенью, изменщиков моих, ‹…› закла меня в столп в каменной», где он просидел 25 лет, а когда выбрался, то скитался по России «в нищенстве и в наготе» и терпел «насмеханья» духовенства, «что они мя за упокой поминают». В заключение псевдоплемянник просил у Елизаветы: «Дай мне землю, что состоит межу двух уездов, Пошехонским и Вологотским», чтобы «владеть потаму же волницу».[339] Следствие в Тайной конторе результата не дало; запечатанные в пакетах письма раздавал мужикам по ночам некий разъезжавший на телеге человек, чью личность установить не удалось.