Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 ) Страница 54

пособников унии. В козацкия петиции на сейм, казавшиеся грозными и самому Льву

Сопиге, никто уже не вписывал церковных домогательств, и козацкие исповедники

перестали внушать войсковой старшине, что ходить на христианский род, Москву,

великий грех. Теперь представители церковной иерархии, с Могилой во главе, стали

внушать, что церковь католическая отличается от православной только некоторыми

обрядами. Это отличие Могила всячески сглаживал в издаваемых им требниках,

приспособляя православное богослужение

и

190

.

к католическому, а чтобы действовать еще сильнее на умы в духе единения нашей

Руси с Польшею, поставил но всей Киевщине, Северщине и Полтавщине так

называемые фигуры, или распятия, на подобие католических. Так как московское

богослужение и напевом, и некоторыми формальностями отличалось от

установленного Могилою, и фигур, или распятий, до московским дорогам не видать

было вовсе, то и получалось для наблюдателя такое впечатление, как будто русская вера

—одно, а московская—другое.

Но козаки не сделались ни лучше от сближения своей старшины с „духовными

старшими*4 при Иове Борецком, ни хуже от разъединения с ними нри Петре Могиле.

Их происхождение, их социальное развитие и самое падение их Запорожского Коша

(при Екатерине II) зависели от их добычного промысла, противоположного

общественным и государственным интересам. Не расставались они с этим промыслом

никогда, как не расстается животный организм с естественным своим питанием. Так и

в Московскую войну 1633—1634 года, когда 15.000 отборных Козаков обновили дикую

славу Сагайдачного в Великороссии, громадные козацкия купы разбойничали по

старому на Черном море. Повторялась всё та же история, которой начало мы видели в

царствование Стефана Ватория. Никакие угрозы, просьбы и обещания не могли

удержать пограничных добычников от грабежа турецких владений и черноморских

купцов в то время, когда Баторию всего нужнее был мир с повелителем правоверных.

Еще Владислав IV стоял под Москвою, а своевольные козаки подняли Турок на

ИИольшу попрежнему. Султан Мурад IV выступил было уже к Адрианополю. Но

блистательный для Польши и унизительный для России Поляновский мир сделал его

сговорчивым. Турки обещали обуздать Татар, Поляки—Козаков,

В исполнение нового договора, Конецпольский построил на Днепре, выше Порогов

крепость Кодак, и снабдил ее сильным гарнизоном, под начальством львовского

жителя, Француза Мариона. Марион должен был наблюдать строго, чтобы по Днепру

не гнали лип для выделки за Порогами морских челнов; чтоб изъ' городов не

доставляли на Запорожье съестыых и военных припасов; чтобы никто без билета от

украинского начальства не ходил в днепровские низовья ни водой, ни сухим путем.

Крепость на урочище Кодаке была окончена, и возымела действие свое в 1535 году.

В это время „пофортунило44 одному из запорожских пиратов, черкасскому козаку

Сулиме. Был он въ

.

191

плену у Турок, и каким-то способом освободился от галерной каторги, овладел

самой галерой, подобно кобзарскому Самуилу Кишке, и положил триста Турок. Это

слупилось не на Русском Черном, а на Греческом Белом море Архипелаге. Сулима

направился с своей добычей в Рим, и представил свой приз святому отцу, Павлу У.

Неизвестно, каким путем вернулся он в Черное море, только слава его гремела

среди добычного рыцарства. Охотники до козацкого хлеба, не дававшие сложиться и

окрепнуть польскорусской республике, рвались на Запорожье к счастливому атаману.

Но Кодак останавливал многих, если не всех, и двадцать отважных молодцов сидело

уже у Мариона в кандалах. Сулима, предводительствуя шестью тысячами пиратов,

овладел крепостью, вырезал гарнизон до ноги, а самого Мариона казнил смертью.

Один из панов королевской рады пишет в своем дневнике, что Сулима расстрелял

Мариона. Но автор „Львовской Летописи", характеризуя Козаков своим вымыслом, или

их собственным хвастовством, говорит, что несчастному Французу сперва отсекли руки

и положили за пазуху, потом привязали его к столбу, насыпали в штаны пороху и

взорвали на воздух.

Вернувшись в Украину, Сулима хотел повторить попытку Жмайла и Тараса. Но в

это время калужский и переяславский староста Лукаш Жовковский, родной брат

великого полководца, жил в Переяславе по должности королевского коммиссара. Он

пользовался репутацией „доброго пана" даже у православных священниковъ*), и умел

расположить в пользу правительства реестровых Козаков. По его совету, реестровики

овладели кошем бунтовщиков, схватили Сулиму с пятью главными заговорщиками,

забрали его артиллерию, пожгли морские челны, а схваченных зачинщиков бунта

привезли на сейм в Варшаву.

Король отнесся снисходительно к преступлению Сулимы, и готов был помиловать

его. Он помнил козацкие подвиги, нуждался в боевом народе и на будущее время.

Коронный гетман и паны королевской рады, с своей стороны, искали смягчающих вину

обстоятельств, и хлопотали на сейме о помиловании преступников. Но турецкий и

татарский послы представляли тут же, что в этом году

*) Записки приходского священника в Хмельнике, названные мною „Хмельннцкою

Летописью“.

192

ОТПАДЕНИЕ МА ЛОРОСОИИ ОТ ПОЛЬШИ.

козаки пять раз выходили в море для разбоя. Они настояли на казни Сулимы и его

товарищей атаманов. Сулиме отсекли голову, потом рассекли его тело на-четверо и

развесили на четырех концах Варшавы, к омерзению зрителей (замечает в своем

дневнике Альбрехт Радивил, ревностный католик). Перед казнью Сулима принял

католическую веру и просил положить ему в гроб золотую медаль, с изображением

папы Павла V, пожалованную ему святым отцом за его рыцарский подвиг.

Когда пришла очередь казнить пятерых товарищей Сулимы, и они стояли уже на

эшафоте, коронный канцлер, Фома Замойский, выпросил у короля помилование одному

из них Павлу Михновичу Буту, иначе Павлюку. По рассчету ли, или по наследственной

терпимости, действовал сын знаменитого Яна Замойского, но он сделал такую же

ошибку, пощадивши Павлюка, как и Острожский, помиловав Еосинского. Вернувшись

на родину Бут *), или Павлюк, поступил по пословице о волке, который никогда не

перестает смотреть в лес. Он сделался ватажкбм выпиечиков и возмутителем

реестровиков.

Между тем казнь, от которой спасло его ходатайство коронного канцлера,

послужила украинским летописцам темою для сочинения публичной инквизиции над

мнимыми героями национальной свободы. Сами ли Павлюки сочиняли варшавские

ужасы, или им служили своею грамотностию озлобленные попы и монахи, только в

Малороссии, вместе с козацкими бунтами совершалась революция мнений, имевшая

гибельное влияние на судьбу её обитателей, к какому бы вероисповеданию они ни

принадлежали.

Наша Малорусская нация, в целом своем составе, очутилась тогда в Польском

государстве между двух противоположных течений. Верхнее увлекало ее к Западу,

нижнее — к Востоку, и в обоих течениях участвовали люди, усвоившие иезуитскую

манеру морочить общество. Но мороченье современников, с одной стороны,

посредством выдумок в пользу папства, а с другой—посредством басен, ложных

слухов и представления козацких разбоев войною за веру, служит потомству

объяснением событии, в силу которых совершилось .

В то время, когда умы панов, мещан, самих Козаков, чернорабочих сельских

жителей, белого и черного духовенства нахо-

*) Слово буть по-украински значило толмач, по-польски (bdt)—сапог.

.

193

дились под влиянием одного или другого мороченья,—разбойный элемент

польскорусской республики продолжал развиваться на счет хозяйственного и

промышленного общества.

За Московской войною 1633 — 1634 года последовала новая Шведская война. В

этой войне козаки, недавно еще направляемые Шведами против Польши, подвизались

мужественно против Швеции. Литовский канцлер Альбрехт Радивил, в своем

дневнике, рассказывает о чудесах их отваги и искусства. Отряд, состоявший из 1.500

человек, под предводительством атамана Вовка, нанятый товарищем канцлера, Павлом

Сопигою, сел на заготовленные для него под Юрбургом чайки. Сам канцлер угощал

козацкую старшину водкой и медом, а мещане снабдили весь отряд нищею и

напитками. Появившись на Балтийском море под Шнявою, козаки озадачили Шведов

невиданной здесь со времен Канута и Ингиальда флотилией, овладели кораблем,