Виктор Петелин - История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции Страница 55

В начале октября Алексей Толстой снова в пути. На этот раз он отправился на Юго-Западный фронт в качестве уполномоченного Земского союза. О своих впечатлениях от этой поездки он рассказал во втором цикле «Писем с пути», опубликованном в той же газете с 14 октября по 16 ноября.

Военные события 1915 года в России многих разочаровали. После ряда неудачных попыток перейти в наступление на Северо-Западном и Юго-Западном фронтах русским войскам пришлось отказаться от вторжения в Восточную Пруссию и Австро-Венгрию. Германское командование воспользовалось этим и, сосредоточив большие силы в районе Горлицы, прорвало фронт. Русским войскам пришлось отступать. Летом Германия предприняла попытку окружить и уничтожить русские войска на территории Польши. Упорные оборонительные бои, которые вела русская армия отступая, в конце концов измотали противника. В октябре и на Восточноевропейском фронте военные действия приобрели позиционный характер, положение стабилизировалось. Но утрата Польши, Галиции и части Прибалтики не могла не отразиться на настроении общества. Тысячи людей погибли, а ради чего? Ради того, чтобы бесчестные дельцы наживались на поставках? Брожение в умах усиливалось, люди стали зорче присматриваться к тому, что делается вокруг. И яснее увидели много неприглядного в делах самого царя и его ближайшего окружения.

Приходило отрезвление. Хаос чувств и эмоций уступал место трезвому анализу текущих событий. Русская интеллигенция увидела наконец «невеликость» этой войны, которая безостановочно и деловито перемалывала тысячи человеческих жизней. На первых порах можно было внушить простым солдатам и офицерам мысль о тевтонах, исконных врагах России. Но долго этот обман продолжаться не мог. Рядовые фронтовики, бывая в тылу, почувствовали неладное, противоречащее представлениям о «святой Руси». В гущу фронтовиков шире и глубже стали проникать большевистские идеи.

Патриотические чувства миллионов русских людей, глубоко и неподдельно проявившиеся в начале войны, к началу 1916 года стали ослабевать. Новые мысли и чувства стали овладевать различными слоями русского общества, возмущённого чудовищными злоупотреблениями властью, волюнтаризмом в управлении государством и воюющим народом.

Давно ли Владимир Маяковский признавался, что ему, как русскому, свято каждое усилие солдата вырвать кусок вражьей земли: «Ещё месяц, год, два ли, но верю: немцы будут растерянно глядеть, как русские флаги полощутся в небе в Берлине, а турецкий султан дождётся дня, когда за жалобно померкшими полумесяцами русский щит заблестит над вратами Константинополя…» Он так же, как и сотни журналистов и писателей, возлагал надежды на русское войско, готовое довести войну до победного конца. Мало этого, Маяковский пошёл записываться добровольцем. А через год, когда его призвали на военную службу, он уже не хотел воевать за царя, пристроившись чертёжником в Петроградскую автомобильную школу.

А Леонид Андреев? В первые месяцы войны он говорил лишь о победоносной России, надеясь, что такой исход войны позволит стране провести ряд коренных реформ, повышающих благосостояние народа и вообще способствующих очищению народной жизни. Он целиком отдавался военным событиям, бурно радовался победам, горько переживал сообщения о поражениях русской армии. «Война – единственное спасенье, – говорил он. – Ведь сейчас дело идет о всей России». Казалось бы, любовь к России, загоревшаяся в нём в последние годы, должна была способствовать созданию подлинного искусства. Но в его произведениях, по мере продолжения войны, не отмечалось прежней силы и глубины. «Ночной разговор», «Иго войны», «Король, Закон и Свобода», «Не убий», «Милые призраки» писатель и сам признавал неудачными. Предчувствуя своё бессилие помочь России в эти кроваво-страдные дни и понимая действенность художественного слова, он накануне нового, 1916 года обращался к другим: «Пусть не молчат поэты». Но этот призыв теперь не нашёл отклика в сердцах поэтов. «Война – войной. А розы – розами», – сформулировал своё отношение к войне Игорь Северянин. А всего лишь год назад он писал: «Когда отечество в огне и нет воды – лей кровь, как воду, благословение народу, благословение войне». Ему, как и многим, тогда казалось, что война уничтожит междоусобицу не только в литературном стане, но и во всей стране возникнут глубокие общие интересы, а русская литература снова станет голосом народным.

Страшный опыт войны многих к тому времени убедил, к чему может привести непомерное раздувание национализма, – к ожесточению человеческих душ, к самоистреблению человечества. Всё слышнее становился голос Горького, протестовавшего против войны: в декабре 1914 года его статья «Несвоевременное», в которой он писал, что «немецкие мужики, точно так же, как и русские, колониальной политикой не занимаются и не думают о том, как выгоднее разделить Африку», была запрещена цензурой. А теперь всё чаще протестующие голоса против войны доходили до сознания трудового народа, постепенно понимающего свои классовые задачи в этой мировой бойне.

Война надоела всем. Нужно войну кончать. Воюющий человек невольно что-то теряет из своего душевного богатства. Выживает тот, кто ожесточается. Можно, конечно, отвернуться, отойти в сторонку от всего этого; так и делали некоторые, осознав, что такое война. Но стыдно уходить от войны одному, как стыдно и участвовать в братоубийственной войне. Где же выход из этого поистине трагического положения? Для себя Александр Блок как писатель понял: не сторониться войны, а своим литературным трудом способствовать её прекращению. «Сейчас одно из двух: или уйти на войну, или уйти в себя» – так говорили в ту пору индивидуалисты. Но можно ли спрятаться от войны, уйти в себя? Конечно нет. Нельзя уйти от самого себя, война вошла в сердце и сознание каждого, кому не чужды интересы отечества. Не уйти от мучительных вопросов: а что ждёт Россию после войны? И как долго она будет продолжаться? Даже самые терпеливые выступали со своими прогнозами: уж больно быстро рушилось всё вокруг. До этого будто в теплице росли, всё казалось тёплым и благоухающим. И вот теплица разваливается. Устои рушатся. Подул холодный ветер. В России к концу 1915 года смолкли ура-патриотические голоса. Гораздо больше волновали практические вопросы: хватит ли зарядов для пушек, хлеба для голодных, лекарств и бинтов для раненых? Все остальные вопросы и проблемы оказались отодвинутыми. «Предмет восхищения – за пределами этой войны», – записывает в своей записной книжке 6 марта 1916 года Александр Блок. И в этих словах – серьёзный симптом охлаждения к войне. И новый подъём патриотических настроений, связанный с блестящими победами русских войск на Юго-Западном фронте под командованием Брусилова, сменился ещё более острым недовольством и разочарованием. Резче обозначились противоречия внутри России. Все устали от войны. Открыто стали возмущаться Распутиным и его чудовищными махинациями, доведшими Россию до «последней черты». Гнилость, гнусность, цинизм и разврат царского двора становились всё очевиднее. Война расшатала весь старый порядок, вызвала недовольство во всех слоях русского общества. Мало кто сомневался теперь, что Россия накануне серьёзных политических перемен.

Основное зло в обществе видели в плохом правительстве. Им казалось, что всё изменится, если правительство откажется от старых приемов, губящих его собственный авторитет, а следовательно, страну. В Государственной думе многие говорили о том, что между правительством и страной возникла стена, сквозь которую не проникает ни голос народной совести, ни голос здравого рассудка. Правительство то и дело принимает такие решения, которые наносят непоправимый вред делу сплочения живых сил страны и разнородных её классов для целей национальной обороны. Говорили о том, что все эти действия порождают уныние и равнодушие, ненависть и злобу в широких народных массах, от рвения, энергии и сознательного отношения к делу которых зависит исход войны, требующей громадного напряжения всех национальных сил страны.

Но в ходе войны классовые противоречия, напротив, обострились. Всё чаще доходили слухи о братании на фронте, о солдатских бунтах против офицеров, о снятии с фронта как разложившихся крупных воинских соединений. Эти факты сначала озадачивали, а потом заставляли пересматривать прежние идеи о будущем всеобщем братстве, возникающем чуть ли не мгновенно в результате бескровной революции. Вера в национальное единство оказалась всего лишь иллюзией.

«Я приехал на фронт из Москвы, из тыла, истерзанный разговорами, что Россия вообще кончается, что нельзя продохнуть от грабежей и спекуляции, общество измызгано, всё продано и предано, война будет длиться ещё пять лет, а если кончится скоро, то ещё хуже и пр., и пр. Подобное душевное состояние всем знакомо и осточертело, и мне тоже, конечно. Работать – писать пьесы и повести – я больше не мог: до книг ли, когда гроза уже за окнами. Таким я приехал в главную квартиру комитета Западного фронта Всероссийского Земского союза», – писал А. Толстой в заметках «Из дневника на 1917 год», опубликованных 15 января в «Русских ведомостях».