Лев Прозоров - Святослав Страница 56

Читатель, когда вам на глаза или на слух попадется очередная благоглупость, что, мол, только злые католики творили насилие и навязывали свою религию, а восточные-де христиане действовали исключительно кроткой проповедью; что славяне-де по какому-то духовному сродству охотно принимали православие — очень вас прошу, вспомните княжича Владимира. Вспомните того, кто предпочел сменить дворцовые покои на сырую темницу, но не променять веру праотцев на византийскую, кто предпочел навсегда расстаться с дневным светом, но не с родной верой. И 52 семейства безымянных мучеников-болгар.

Однако, невзирая на зверства Бориса, многие болгары продолжали держаться религии предков. Так, житие Георгия Святогорского упоминает “болгар, именующихся славянами”, почитающих — в 1056 году — каменный истукан некоей Богини. ”Солнце и дождь, и всякое благо дается нам от Нее, которая имеет власть даровать смерть и жизнь кому пожелает”, говорили люди, чьи предки пронесли свою веру через кровавую баню Борисова крещения, “освободительную” резню Цимисхия и кошмары византийской оккупации времен Болгаробойцы. В Великом Тырново найдена надпись XIII века, упоминающая Сварога. В 1243 году анонимный автор латинской рукописи из библиотеки Торино говорит, что народы, живущие в северных областях Болгарии, «поклоняются идолам». Старая вера держалась в Болгарии так же крепко, как и в других краях Европы.

Другой сын Бориса вырос в заложниках при византийском дворе. Он даже имя с рождения носил византийское — Симеон. Византийцы, надо полагать, старались воспитать его, как свое орудие. Ему должны были всячески внушать, что болгары — «духовные дети» византийцев, и поднимать руку на своих «отцов» — тягчайший грех.

Вся это история вызывает в памяти две другие. За полтысячи лет до Симеона при Константинопольском дворе воспитывали другого варварского царевича, точно так же стараясь внушить ему трепет и преклонение перед «державой ромеев». И через полтысячи лет после Симеона в Константинополе, ставшего уже столицей другой, Оттоманской, империи и называвшемся Стамбулом, воспитывали княжича-заложника из дунайского княжества. Турки, надо полагать, не меньше ромеев желали воспитывать из юных заложников послушных вассалов.

Первого мальчика звали Аттила. В историю он вошел под грозным прозвищем «бича Божьего». Он создал могучую варварскую державу, на много десятилетий ставшую кошмаром для обеих Римских империй, Западной и Восточной. В его стране в ходу были изображения, где коленопреклоненные императоры прислуживали Вождю.

Второй заложник звался Влад. История сохранила за ним два прозвища, одно страшнее другого: Цепеш-«Сажатель на кол» и Дракула-Дьяволеныш. Он прибивал турецким посланникам фески к бритым черепам, он бил в пух и прах спаги и янычар, отступая, он гнал к своей столице толпы пленных турок, и каждый день забивал каждого десятого, варил и кормил чудовищной похлебкой девятерых уцелевших. Пленных, доживших до конца пути, он поголовно посадил на колы у стен города, где дал последнюю битву армии султана — и разгромил ее наголову.

Точно та же история получилась с Симеоном. Нет, он не отличился той полузвериной, полубожественной свирепостью, что прославила других воспитанников Царьграда. История называет его не «Бичом Божьим» и не «Дьяволенышем», а Великим. Но это было единственным, чем могли утешаться ромеи. Хоть Симеона в юности и звали со снисходительным одобрением «полугреком» за успехи в учебе, складывается впечатление, что учил он в Царьграде не Аристотеля и Козьму Индикоплова, а «Стратегемы» и Вегеция. Он не менее византийских стратегов грезил о воссоединении Болгарии и Византии, но… но, как легко догадаться, под властью болгарских царей, точнее — самого Симеона. В конце концов, великий Юстиниан был полуварваром из дунайских провинций (одно время его даже считали славянином), император Лев III был сирийцем, Лев V — армянином. На памяти самого Симеона из провинции Македония пришел грязный, неграмотный крестьянский парень Василий, стал конюхом одного из вельмож, затем слугой цесаря Михаила, был возвышен им в придворный сан, затем задушил своего государя и благодетеля и стал основателем Македонской династии, императором Василием I Македонянином. Так что мешает встать во главе империи императору Симеону I Болгарину? Византийская армия? Мелочи какие…

В 897 году Симеон разбил византийцев во Фракии под городом с выразительным названием Булгарофиг. В 904 захватил изрядную часть истерзанной арабскими пиратами Фессалоники. В 913 году беспутный император Александр, тот самый дядя Рожденного в Пурпуре, заключил с Симеоном мир по его условиям, за Симеоном официально признавался царский титул, и закреплялась помолвка маленькой дочки Симеона с ненавистным племянником Александра. Император, видимо, считал малыша уже покойником и мог смело обещать его руку и сердце хоть эфиопке. Симеон, со своей стороны, рассчитывал сделать своим зятем правителя Византии, получив, таким образом, высокий титул «василеопатера» — государева отца, что позволило бы ему венчаться на царство как соправителю и мирным путем оказаться на престоле Второго Рима. Судьба, как мы помним, распорядилась по-другому, и вернувшаяся из ссылки Зоя решительно порвала помолвку сына. В этом ее поддерживал адмирал Роман Лакапин. У него тоже была маленькая дочь и определенные планы.

Разъяренный Симеон, у которого прямо из рук уплыл казавшийся уже своим венец императора, вновь объявил войну Восточному Риму. В 917 году он разгромил армию Византии под Ахелоем, разбил так, что место страшной битвы века спустя носило жуткое название «Кокыле» то есть «Кости», подчинил Сербию. В следующем году — вторгся в Элладу. Узнав, что Роман Лакапин выдал за Константина свою дочь, Симеон ясно дал знать, что не собирается оставаться у разбитого корыта, и присвоил себе «авансом» титул «императора болгар и ромеев». Его войска вторглись во Фракию, подходили к Константинополю. Роман Лакапин на людях негодовал на несусветную наглость варвара, предпринимая тем временем, отчаянные попытки завязать с Симеоном мирные переговоры, от которых царь уклонялся, и интриговал против него в Сербии и Хорватии. Хорватия вступила в союз с Византией. Во время похода против нее Симеон впервые был разбит в битве, а вскоре заболел и умер. Это был последний правитель Болгарии, достойный славы Аспаруха и Крума.

Особенно ревностным христианином Симеон не был, хотя и приютил в Болгарии изгнанных из Моравии немецким духовенством учеников Кирилла и Мефодия, и щедро поддерживал сплотившийся вокруг них кружок книжников. Однако делал он это скорее из соображений престижа, чем из усердия в христианской вере. Иначе трудно объяснить, отчего его старший сын, Михаил Боян (в Болгарии тогда, как впоследствии и на Руси, христиане носили наряду с крещеным, календарным именем старое, дохристианское), изумлявший всех своим умом, начитанностью и поэтическим даром, оказался убежденным сторонником прежней веры. Под давлением вельмож — в первую очередь наверняка ветеранов карательных походов Бориса, хорошо представлявших свое будущее при царе-язычнике — Симеон вынужден был заточить старшего сына в монастырь. Монастырское заключение никому не бывало легким, втройне тяжело оно было для язычника. Уже после смерти отца Боян бежал из монастыря, одно время выступал как претендент на трон, но потом исчез. Власти объявили, что мятежник умер, но народ верил этому с трудом — за последним язычником болгарского царского рода держалась упорная слава волхва, чародея и оборотня. Его бегство из монастырской тюрьмы объясняли, как легко догадаться, колдовством. Но куда же на самом деле исчез Боян? Существует версия, ее высказал еще в начале ХIХ века Ю. И. Венелин, а вслед за ним — болгарин В. Николаев и советский исследователь А. Л. Никитин, тот самый, что выдвинул столь увлекательное и убедительное предположение об Асмунде, как сыне вещего Олега. Версия эта отождествляет Бояна-Михаила Симеоновича с Бояном, Велесовым внуком, «соловьем старого времени» «Слова о полку Игореве». И действительно, в великой поэме много мест, звучащих, как отсылки ко временам нашего героя. Так, «поганые», которые «емляху дань по обеле (рабыне — Л.П.) от двора», больше похожи на хазар, чем на половцев или печенегов, никогда и никакой дани, тем паче столь чудовищной, на Руси не бравших. Прямо приписываемые Бояну слова «Тяжко ти голове, кроме плечю, зло ти, телу кроме головы — Русской земле без Игоря», скорее можно отнести к Игорю Рюриковичу, великому князю всей Руси, чем к правителю микроскопического княжества Новгород Северского. Эта версия трактует фразу «Боянъ ходы на Святославль песнотворца», как «Боян, певец походов Святославовых». Бояну «Слова…», как и болгарскому царевичу, приписывается и поэтический дар, и способности оборотня-кудесника: «растекашется мысию (белкой — Л.П.) по древу, серым волком по земли, шизым орлом подъ облакы». Его песнетворчество — скорее шаманское чародейство, волшба, чем привычное нам рифмоплетство.