Филип Шафф - История Христианской Церкви I. Апостольское христианство (1–100 г. по Р.Х.) Страница 56

е) Это было временное умение говорить на иностранных языках, предназначенное лишь для Пятидесятницы и исчезнувшее вместе с «как бы пламенными» языками. Исключительность этого феномена была оправдана его целью — подтвердить божественную миссию апостолов и предвосхитить всемирное распространение Евангелия. Этой точки зрения придерживается большинство современных толкователей, которые признают повествование Луки достоверным: Ольсгаузен (он объединяет эту точку зрения с теорией «б»), Баумгартен, Тирш, Росстойшер, Лехлер, Хэкетт, Глоуг, Пламптре («Толкование Книги Деяний») и я сам (Hist. Ар. Ch.). Данная теория лучше всего согласуется с очевидным смыслом текста. Но она тоже предполагает, что между глоссолалией Пятидесятницы и коринфскими языками было принципиальное различие, хотя в действительности это крайне маловероятно. Не имеющий аналогов в истории временный дар знания иностранных языков — едва ли не более великое чудо, нежели дар постоянный, но в то время в Иерусалиме он был таким же излишеством, как и впоследствии в Коринфе, поскольку миссионерская проповедь Петра, произнесенная на одном–единственном языке, была понятна всем.

ж) Глоссолалия Пятидесятницы по сути ничем не отличалась от коринфских языков, то есть ее целью было поклонение, а не наставление; единственное различие состояло в личности истолкователя: в Иерусалиме Сам Святой Дух доносил смысл сказанного до сердец уверовавших и обратившихся людей, каждый из которых воспринимал это как произнесенное на его родном наречии; в Коринфе же истолкованием занимался либо сам говорящий на языках, либо тот, кому был дан дар истолкования.

Я не знаю ни одного авторитетного специалиста, который придерживался бы этой теории, поэтому не хочу на ней долго останавливаться, но мне кажется, что она позволяет избежать большинства затруднений, свойственных прочим теориям. Кроме того, такое толкование примиряет Луку с самим собой и с Павлом. Можно с уверенностью сказать, что в первый день нового творения во Христе Святой Дух управлял языками говоривших и одновременно действовал в сердцах слушавших. Сегодня гетероглоссолалия Пятидесятницы проявляется естественным образом — через проповедь Евангелия на всех языках и более чем через три сотни переводов Библии.

II. Ошибочные толкования чуда Пятидесятницы.

1) В прежние времена рационалисты объясняли шум ветра как шквал или ураган, заряженный электричеством, огненные языки — как молнии, бьющие в собравшихся людей, или мелкие электрические разряды, возникающие в сухом жарком воздухе, а суть глоссолалии видели в том, что каждый ученик молился на своем собственном наречии, а не на священном древнееврейском языке. Согласно другому предположению, некоторые ученики знали иностранные языки и в данном случае ими воспользовались. Так считают Паулус, Тисс, Шультгесс, Кюньёль, Шрадер, Фрицше и в значительной степени Ренан — последний описывает, какими яростными бывают бури на Востоке, однако глоссолалию толкует иначе, по аналогии со схожими феноменами более поздних времен. Рационалистическая теория не объясняет, почему зрители и слушатели так удивились при виде вполне обычного явления. Приходится либо отказать им в здравом смысле, либо обвинить рассказчика в нечестности. Это толкование совершенно неприменимо к коринфской глоссолалии, которая, как ясно свидетельствует история, была в апостольской церкви распространенным явлением. Против этой теории свидетельствуют и присутствующие в тексте Деян. 2:2–3 наречия ώσπερ и ώσεί — они устанавливают четкое различие между звуком, который слышали очевидцы, и обычным шумом ветра, между огненными языками и обычным пламенем. Слова «как голубь», использованные во всех евангелиях для описания видимого облика, принятого Святым Духом во время крещения Христа, аналогичным образом свидетельствуют, что речь идет не о настоящем голубе.

2) Современная рационалистическая или мифическая теория считает это чудо субъективным внутренним переживанием, которое первые христиане по ошибке приняли за объективный внешний факт. Глоссолалия Пятидесятницы (в отличие от коринфской, которая считается историческим фактом) символизирует истинное представление о всемирном значении Евангелия, а также о воссоединении всех языков и национальностей под властью Мессии (εις λαός Κυρίου και γλώσσα μία, как сказано в «Завете двенадцати патриархов»). Это подражание раввинской басне (пересказанной еще в трудах Филона) о том, что синайский закон посредством bath–kol, эха голоса Божьего, был возвещен всем народам на семидесяти языках мира. Таково мнение Целлера (Contents and Origin of the Acts, I. 203–205) — он считает, что все события Пятидесятницы, если они вообще имели место в действительности, «в наших летописях, вероятно, были искажены до неузнаваемости». Однако его главным аргументом остается «невозможность и невероятность чудес», которую он провозглашает (с. 175, сноска) «аксиомой» историка, тем самым соглашаясь с философскими предубеждениями, лежащими в основе исторической критики. Мы же, наоборот, убеждены, что историк обязан принимать факты такими, какими он их видит, а если он не может дать удовлетворительное объяснение увиденному, ссылаясь на естественные причины и субъективные иллюзии, то должен искать ответ в сверхъестественных объяснениях. Христианская церковь, которая являет собой в высшей степени осязаемый и неопровержимый факт, несомненно возникла в определенном месте в определенное время и определенным образом, и мы не можем представить себе более подходящее и удовлетворительное объяснение ее происхождения, нежели предложенное Лукой. Баур и Целлер не допускают мысли о том, что три тысячи человек могли обратиться в один день и в одном месте. Они забывают, что большинство слушателей не были скептиками, но верили в сверхъестественное откровение — их нужно было лишь убедить в том, что Иисус из Назарета и есть обещанный Мессия. Эвальд возражает Целлеру, не называя его по имени (VI. 119): «Не может быть большего упрямства, чем отрицание исторической истинности события, описанного во 2–й главе Деяний». Мы присоединяемся к мнению Рота (Vorlesungen uber Kirchengeschichte I. 33), что события Пятидесятницы были подлинным чудом («ein eigentliches Wunder»), которое сотворил с учениками Святой Дух и которое наделило их сверхъестественными способностями (как и было обещано, Мк. 16:17–18). Без этих чудотворных способностей христианство не смогло бы в те дни укорениться в мире. Сама христианская церковь, ежедневно наблюдающая возрождение и обращение людей как на родине, так и в языческих странах, являет собой лучшее живое и вездесущее доказательство своего сверхъестественного происхождения.

III. Время и место Пятидесятницы. Когда произошли эти события — в день Господень (восьмой после Пасхи) или в иудейскую субботу? В частном доме или в храме? Мы склоняемся в пользу дня Господнего и частного дома. Однако по этому поводу существуют самые разные мнения, и аргументы в пользу той или иной точки зрения имеют почти одинаковый вес.

1) Выбор дня недели отчасти зависит от того, как мы понимаем фразу «другой день Пасхи», поскольку в соответствии с предписанием закона (Лев. 23:11,15–16) именно от этого дня следовало отсчитывать пятьдесят дней. Иными словами, мы должны решить, был ли это следующий день после первого дня Пасхи, то есть 16 нисана, или день после стандартной, но приходящейся на пасхальный праздник субботы. А кроме того, нужно определить, на какое число, на 14 или на 15 нисана, выпала пятница, в которую был распят Христос. Если предположить, что в пятницу, когда умер Христос, было 14 нисана, то 15–е была суббота, а значит, Пятидесятница в том году выпала на воскресенье. Если же пасхальная пятница была 15 нисана (как полагаю я сам, см. § 16, с. 104), то Пятидесятница выпала на иудейскую субботу (так думает Визелер, который датирует это событие субботой, 27 мая 30 г. по Р.Х.). С другой стороны, можно принять за точку отсчета вечер 16 нисана (так поступают Вордсворт и Пламптре — они считают, что Пятидесятница пришлась на воскресенье). Но если рассматривать слово «суббота» в Лев. 23 в обычном значении, как указание на еженедельную субботу (так его понимали саддукеи и караимы), то иудейская пятидесятница всегда приходилась на воскресенье. В любом случае, христианская церковь всегда праздновала Пятидесятницу в восьмой день Господень после Пасхи, опираясь на древнее предание о дне недели, в который произошло это событие. Точно так же решается вопрос с днем воскресения (воскресенье) и вознесения (четверг). В таком случае у нас появляется еще одна причина заменить иудейскую субботу воскресеньем, днем воскресения Господа и сошествия Святого Духа. Вордсворт пишет: «Таким обра–30м, первый день недели был посвящен всем Лицам преблагой и нераздельной Троицы; и христианское воскресенье служит напоминанием о благословениях Творения, Искупления и Освящения». Визелер безосновательно полагает, что древняя церковь сознательно перенесла праздник на другой день из неприязни к иудейской субботе; однако традиция одновременно отмечать Пятидесятницу и воскресение Господа, похоже, восходит корнями к самым истокам христианской церкви, пример чему можно найти в истории апостола Павла (Деян. 18:21; 20:16). Лайтфут (Нога Hehr, in Acta Αρ. 2:1; Opera II. 692) отсчитывает дату Пятидесятницы от 16 нисана, но все же отождествляет христианскую Пятидесятницу с воскресеньем путем необычного и сомнительного толкования стиха Деян. 2:1 (έν τω συνπληρούσθαι την ήμέραν της Πεντηκοστής): он понимает эту фразу как «по окончании дня Пятидесятницы», а не «при наступлении дня Пятидесятницы». Так или иначе, на какой бы день ни выпала Пятидесятница — на иудейскую субботу или на день Господень, — совпадение все равно было знаменательным.