Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда (Часть 3) Страница 56

Этого пустого с виду вопроса все о том же дяде, а кроме того пристального внимания к своим ногтям со стороны молодого жандарма достаточно было для Елизаветы Михайловны, чтобы она поняла вдруг, что визитер их имеет и еще какие-то задние мысли, а не только заботу об ее муже, пострадавшем при защите Севастополя; в то же время она заметила, что и муж ее становится все более нетерпелив и беспомощен.

- Дядя не провожал нас на станцию, - вдруг ответил он, в упор глядя на поручика.

- Не провожал даже? Вот видите как! Должно быть, уж и тогда чувствовал себя нездоровым, - как бы внезапно догадался жандарм.

Дмитрий Дмитриевич беспомощно поглядел на жену по усвоенной в последние месяцы привычке прибегать к ее помощи во всех затруднительных и раздражающих случаях, и жандарм перехватил этот взгляд и сам обратился к Елизавете Михайловне самым вежливым тоном и с самой сладкой улыбкой:

- Не могу ли я попросить у вас стакан чаю, мадам?

Это обращение его вышло до того неожиданным, что Елизавета Михайловна начала даже извиняться, что не догадалась сделать этого сама, и вышла из комнаты, а жандарм, оставшись наедине с Хлапониным, как он и хотел, вынул небольшую записную книжечку из бокового кармана мундира и, заглянув в нее бегло, спросил вдруг:

- Скажите, господин капитан, вы ведь знали там, у вашего дяди, крепостного крестьянина Терентия Чернобровкина?

- Терентия? Как же не знал? Знал и давно знаю, - невольно оживившись при таком повороте разговора, ответил Хлапонин и теперь уже смотрел на жандарма неотрывно, ожидая объяснений.

- Давно его знаете, вы говорите? А как именно давно? - спросил жандарм.

- Это что же такое? Допрос, что ли? - очень удивился Хлапонин и встревоженно перевел глаза на дверь, в которую вышла жена.

- Нет, какой же допрос, - отозвался жандарм, впрочем, не улыбаясь. Беседа у вас же на квартире разве называется допросом? - И добавил как будто между прочим: - Скажите, этот Чернобровкин здесь теперь, с вами, в Москве?

Дмитрий Дмитриевич отшатнулся на спинку стула, поглядел на дверь, но овладев собою, спросил сам и даже с любопытством:

- А разве его нет в Хлапонинке? Куда же он делся?

Голубой поручик теперь уже не щурил глаза, - напротив, он и не мигал даже, он смотрел неподвижно, уставясь в глаза Хлапонина.

- Чернобровкин бежал, как вам хорошо это известно, - сказал он с оттенком презрения к нему, не умеющему как следует притворяться.

Этот неподвижный жандармский взгляд с оттенком презрения вздернул Хлапонина. Он теперь уже не взглянул на дверь. Он нашел в себе самом силы противостать голубому.

- Мне известно, вы говорите, господин поручик? Нет, мне неизвестно, что он бежал... А что он был назначен в ополчение, это я знал и даже с дядей говорил об этом. Но чтобы бежал он... Когда же это бежал?

- Совершив свое злодейское преступление, конечно, он должен был бежать, как же иначе? - сказал поручик, все так же не щуря уж глаз.

Как раз в это время Дементий, который мало был похож на камердинера, а больше на "кухонного мужика", внес на подносе стакан чаю, вазочку сахару и сухари, а следом за ним вошла и Елизавета Михайловна.

- Слышишь, Лиза, Терентий, оказывается, бежал! - тут же обратился к ней Хлапонин. - И... что такое еще он сделал? Да, злодейское преступление какое-то сделал, потом бежал.

Дементий ушел, а Елизавета Михайловна не села на свое прежнее место, очень пораженная тем, что услышала о Терентии. Только теперь поняла она, зачем именно пришел к ним этот жандармский поручик, и тут же связала смерть Василия Матвеевича со словами "злодейское преступление".

- Уж не убил ли он Василия Матвеевича, а? - спросила она встревоженно и мужа и одновременно поручика в голубом мундире.

А поручик Доможиров, не прикасаясь к стакану, переводил заострившиеся глаза с нее на ее мужа, стараясь не пропустить ни одной черточки на их изумленных лицах. И это была решающая для них минута.

Он пришел с готовым уже обвинением против них обоих, создавшимся отчасти там, в Хлапонинке, у станового пристава Зарницына, но в большей части уже здесь, в жандармском управлении, а между тем не поддельно изумил и этого контуженного штабс-капитана и его красивую спокойной красотой жену.

До чая он не дотронулся, он продолжал наблюдать их обоих, постепенно теряя то одно, то другое из своей предвзятой уверенности в том, что они сообщники Терентия Чернобровкина. Он даже сказал, поднимаясь:

- Очень прошу прощения за беспокойство, какое я вам принес, но, знаете ли, служба, я действую по приказанию своего начальства... И я бы посоветовал вам вот что: если только позволит вам состояние здоровья, господин капитан, не проедетесь ли вы со мной в наше жандармское управление?

- Вы... арестовать его хотите? - вскрикнула испуганно, заломив руки, Елизавета Михайловна. - За что? За что?

- Не арестовать, помилуйте, что вы! - И даже дотронулся до ее рук жандарм, как бы стараясь хоть этим ее успокоить. - Не арестовать, а только дать свои показания по этому делу, которые будут там записаны, понимаете? Свидетельские показания только!

- Свидетельские? - повторила она. - Но ведь он один не в состоянии будет, нет, он никуда не ходит один, а всегда со мною.

- С вами он может быть и теперь, прекрасно! И вы тоже дадите свои показания, мадам! И я уверен, что они для нас будут очень ценны!

- На дворе сейчас холодно, - сказала она беспомощно.

- Не очень холодно, уверяю вас... Наконец, закутайте его как-нибудь потеплее.

- Поедем, поедем, Лиза! - решительно выступил вперед Хлапонин. - Я готов.

- Разумеется, лучше вам сейчас же отделаться от этой обязанности, чем ждать и думать, что вам что-то такое угрожать может, - тоном совершенно дружеским уже советовал жандарм и вдруг спросил Хлапонина как бы между прочим: - Насчет Гараськи вы тоже ведь можете дать показание?

- Какого Гараськи? - удивленно поглядел на него Хлапонин.

- Ну, этого там, сообщника Чернобровкина, - беспечно сказал поручик.

- Гараську никакого не знаю, - подумав, ответил Хлапонин.

- Ну, вот видите, другого преступника вы даже и не знаете... тем лучше для вас. Одевайтесь - и едем в управление. Поговорите там с подполковником Раухом, показания ваши запишут, и всё...

III

Жандармское управление, куда в извозчичьей карете приехали вместе с поручиком Доможировым Хлапонины, помещалось в обширном, но почему-то очень неприглядном и даже обшарпанном снаружи двухэтажном каменном доме с антресолями и балконом вверху. Для того чтобы говорить с полковником Раухом, нужно было подняться во второй этаж.

Воздух в коридоре, по которому проходили Хлапонины вслед за Доможировым, был застоявшийся, затхлый - казенный; пахло сургучом, известкой и почему-то мышами.

Поручик попросил Елизавету Михайловну посидеть в небольшой комнате перед кабинетом Рауха, а Дмитрия Дмитриевича ввел в кабинет.

В кабинете, довольно большой комнате с четырьмя окнами на улицу, было только два стола, и за одним, большим, сидел сам подполковник, за другим, поменьше, военный чиновник со скромными бакенбардами в виде котлеток.

- Штабс-капитан Хлапонин! - представил Дмитрия Дмитриевича Доможиров.

Хлапонин стал навытяжку, как давно уже не приходилось ему ни перед кем стоять, и уже приготовился протянуть руку полковнику, но тот, сказав только: "А-а?! Это вы Хлапонин? Присядьте!" - пальцем указал ему на стул против себя.

Хлапонин, не успев еще удивиться, почему Раух не подал ему руки, уселся поудобнее на стул, так как чувствовал в этом настоятельную необходимость: ноги его были еще слабы, и легкую дрожь от усталости чувствовал он в коленях.

Доможиров подошел к чиновнику, взял у него какую-то синюю папку с бумагами и тут же передал Рауху, и в то время как тот безмолвно начал перелистывать бумаги в папке, Хлапонину не оставалось ничего больше, как разглядывать его самого.

Этот немец был лет сорока на вид и не мал ростом, но костляв, и руки его были, казалось, готовы рассыпаться на все составные части: кости, хрящи, сухожилия, вены... Лоб с желтыми лоснящимися взлизами, светлые волосы, жидкие, но аккуратно зачесанные справа налево, так что над левым ухом получалось даже что-то вроде буклей; усы обвисшие, притом лишенные малейшего оттенка добродушия; серые сухие глаза глядели как-то невнимательно, однако и явно недоброжелательно, как свойственно глядеть человеку, перед которым хорошо уже известный ему субъект предосудительного поведения.

- Перед приездом вашим сюда, в Москву, вы были в имении помещика Курской губернии Белгородского уезда Василия Матвеевича Хлапонина? смотря в бумаги, спросил Раух скрипучим, надтреснутым, очень неприятным голосом.

- Так точно, был, господин полковник, - по форме ответил Хлапонин, стараясь в то же время припомнить точно, сколько именно дней провел он у дяди.

Раух сделал знак чиновнику, и тот пересел к его столу, и бойко забегало его гусиное перо по большому листу голубоватой, прочного вида бумаги.