Николай Богомолов - Вокруг «Серебряного века» Страница 57

12 мая Семенов пишет:

Дело с „Будем как солнце“ обстоит очень скверно. Сегодня видел Зверева, он мне сказал следующее: „Когда я Вас видел первый раз, то я сказал Вам, что придется выкинуть несколько порнографических стихотворений; член же совета, читавший книгу, нашел кроме того много стихотворений антирелигиозных, что очень усложняет дело, наверное, придется сделать большие выкидки“.

По моему настоянию он соберет в субботу совет главного управления, а в следующий понедельник мне будет известно его решение. Что делать, если выкидок будет действительно много? Во всяком случае, это какая-то ерунда, так как в действительности нет ничего подобного, о чем они говорят.

Если увидишь Бальмонта, передай ему все это. <…>»[362].

21 мая последовало продолжение истории:

сейчас только кончилась борьба моя со Зверевым и его соратниками за „Дьявола“, „Святого Георга“ и за многое другое, о чем ты там в Москве по наивности своей даже и не подозреваешь. Дьявола отстоял, а Святым Георгом пришлось пожертвовать.

В общем, картина такова: исключаются

стр. 143 Воздушное обладание

145. Первоцвет

151. Лепет <искушенной>

157. Да тебя одну <люблю я, сладострастная>…

159. Сладострастие

160. Волнообразно двигая <спиной>…

162. Как жадно я люблю твои <уста>…

220. Святой Георгий.

215. Из стихотворения Мережковскому выкинуты следующие три строки: „Весь дикий бред, весь ужас христианства“, кончая словом „утес“.

Вот и все!

Почему выкидывается „Лепет искушений“, а оставляется „Мы с тобой смеемся в забытьи“, могут объяснить лишь умы государственные.

Советую тебе сделать следующее: из стр. 143, 144, 145 и 146, выкинув 143 и 145, составить одну осьмушку, напечатав на одной ее стороне 143, а на другой 146.

То же самое из стр. 157, 158, 159, 160, 161 и 162, можно оставить одну восьмушку, напечатав стр. 157 и 162.

Впрочем, делай как хочешь. Зверев разрешил заменять выкинутые стихотворения новыми, лишь бы они были цензурны. Из оставленных мне Бальмонтом 6 стих<отворений> одно нецензурно („Какая-то властная сила“). Это отзыв Зверева — он их читал.

Эти 6 стих<отворений> прилагаю.

В понедельник у меня был Бальмонт и говорил, что если понадобятся для замены еще стихи — он немедленно пришлет. Если вздумаешь все 8 (выкинутые) заменять новыми, то напиши, как думаешь поступить относительно 2-х недостающих: напишешь ли Бальмонту сам или сделать это мне? <…>»[363]

27 мая:

«<…> сегодня был в Главном Управлении по Д<елам> П<ечати>. Распоряжение уже сделано. Но ты, очевидно, забыл, что исправления мы можем делать без всякого распоряжения Г<лавного> У<правления>, что и было с Пшибышевским. Получил ли ты второй вариант исправлений, который я послал тебе в „Метрополь“ вместе с письмом Бальмонта, где указан порядок? Когда исправления будут сделаны и книга представлена в Комитет, ты отправься туда сам и скажи, что новые стихи читал Зверев и нашел их цензурными — тогда они выпустят книгу сейчас же, иначе продержат снова 7 дней. <…>»[364]

И, наконец, 31 мая:

телеграммы твоей („что вместо Георгия солнце выйдет среду“) я совершенно не понимаю. Я же послал тебе вторую серию стихов с письмом Бальмонта, в котором было помечено, что в какое место и что после чего. Разве не было там стих<отворения>, заменяющего „Георга“? <…>

Если ты вообще этого письма не получил, то выйдет ерунда, ибо теми стихами, которые дал мне Бальмонт в Москве и которые я отсюда переслал тебе — он недоволен. Потом, как же может книга выйти в среду, когда нет стих<отворения> на место „Георга“? Что значит выйдет? Из типографии? Неужели для этих пустых исправлений понадобилось больше недели?

А кроме того, цензура, наверное, захочет продержать книгу снова 7 дней. <…>»[365]

Процитированные письма объясняют до того остававшиеся не очень понятными обстоятельства: почему Бальмонт просит Брюсова: «Напишите о моей книге не откладывая, и отдайте в „Новый путь“»[366] лишь 8 июня? Почему он справляется о получении книги у Ясинского лишь 1 июля (см. выше)? Почему близкая к символистскому кругу, в том числе и к Бальмонту, Л. H. Вилькина 21 июня справлялась у Брюсова: «Выйдет скоро его сборник?»[367] Если книга вышла в свет в конце марта или начале апреля, такая медлительность непонятна; если же она появилась в начале июня — все становится на свои места.

Более никогда Бальмонт эти стихи не вводил в текст своей книги, даже там, где это, видимо, было бы возможно. Вместе с тем он и не отказывался от них. В 1923 году у него возник план, о котором он сообщал одной из своих корреспонденток: «Мы условились с ней <художницей Н. С. Гончаровой> о некоем поэтическом предприятии. Я перепишу в одну небольшую тетрадь те стихи из „Зачарованного Грота“, которые в свой час цензура уничтожила, присоединю к ним еще десятка два наилучших и наиболее смелых стихотворений, посвященных страсти. Люси <Савицкая> переведет, а Гончарова даст свои волшебные иллюстрации. Издателя французского для такого предприятия мы, конечно, найдем, и успех такая книга будет иметь, я полагаю, большой»[368]. О судьбе этого плана нам более ничего не известно, но свидетельство весьма выразительно.

Как кажется, у нас есть все основания полагать, что исключение семи стихотворений из книги было результатом цензурного вмешательства и должно быть ликвидировано. Однако и замену стихотворений, оставшуюся и в дальнейшем во всех последующих изданиях сборника без изменений, мы не можем игнорировать. Поэтому предлагаем будущим текстологам Бальмонта исходить из двух вариантов печатания цикла «Зачарованный грот»: публиковать его по доцензурному варианту, воспроизводимому нами, с добавлением семи стихотворений под рубрикой «Стихотворения, заменившие исключенное цензурой», или же, наоборот, печатать подцензурный вариант с непременным добавлением «Стихотворений, исключенных цензурой».

Эти исключенные по цензурным причинам стихотворения уже были воспроизведены в печати. По экземпляру доцензурного первого издания книги, хранящемуся в Kilgour Collection, Houghton Library, Harvard University, стихотворения были опубликованы в кн.: Markov Vladimir. Kommentar zu den Dichtungen von K. D. Bal’mont 1890–1909. Köln; Wien: Böhlau Verlag, 1988. S. 173–176. По тексту, заимствованному из книги Маркова, стихотворения были републикованы: Эротические стихи К. Бальмонта / Публ. П. Куприяновского и Н. Молчановой // Откровение: Литературно-художественный альманах. Иваново, 1998. № 5. С. 272–277[369].

Однако оба варианта републикаций остаются практически недоступными. Лучшими свидетельствами этого являются два факта. Во-первых, говоря о «сложности атрибуции некоторых произведений Волошина», один из лучших знатоков поэзии начала XX века покойный В. П. Купченко писал: «Не принадлежат Волошину эротические стихи „Как жадно я люблю твои уста…“, „Первоцвет“, „Манящий взор, крутой изгиб бедра…“, „Волнообразно двигая спиной…“, хранящиеся в ИМЛИ. Первое из них написано К. Д. Бальмонтом (остальные, скорее всего, тоже им) — и лишь переписаны Волошиным»[370]. Интуиция верно подсказала исследователю ответ, но характерно, что даже ему пришлось гадать, а не иметь точный ответ. Во-вторых, публикация в альманахе «Откровение» не учтена в новейшем издании библиографии Бальмонта[371], осуществленном в том же городе, где вышел альманах, и посвященном памяти одного из републикаторов стихотворений.

Мы печатаем стихотворения по экземпляру, хранящемуся в коллекции Н. В. Скородумова (РГБ, отдел литературы ограниченного доступа, шифр Эс-4005; на титульном листе штемпель: Г. Н. Креницын). О существовании экземпляра нам сообщил Л. В. Бессмертных, которому приносим сердечную благодарность. Сверка текстов показывает, что при перепечатке страниц самим Бальмонтом или издателями были внесены небольшие пунктуационные уточнения в тексты, а в книге В. Ф. Маркова есть некоторые опечатки, как пунктуационные, так и словесные.

Стихотворения, заменившие изъятые цензурой, мы перепечатываем в конце цикла по репринтному воспроизведению прошедшего цензуру первого издания[372].

                 * * *

О, Сафо, знаешь только тыНеобъяснимость откровеньяНепобежденной красотыВ лучах бессмертного мгновенья!

О, Сафо, знаешь только ты, —Чье имя — сладость аромата, —Неизреченные мечты,Для нас блеснувшие когда-то!

О, Сафо, знаешь только ты,Как ярко ширятся, без счета,Непостижимые цветыИз зачарованного фота!

                  * * *

Жизнь проходит, — вечен сон.Хорошо мне, — я влюблен.

Жизнь проходит, — сказка нет.Хорошо мне, — я поэт.

Душен мир, — в душе свежо.Хорошо мне, хорошо.

              Отпадения

Отпадения в мир сладострастияНам самою судьбой суждены.Нам неведомо высшее счастие.И любить, и желать — мы должны.

И не любит ли жизнь настоящее?И не светят ли звезды за мглой?И не хочет ли солнце горящееСочетаться любовью с землей?

И не дышит ли влага прозрачная,В глубину принимая лучи?И не ждет ли земля новобрачная?Так люби. И целуй. И молчи.

Мое прикосновенье

Мое прикосновенье,Мой сладкий поцелуй —Как светлое забвенье,Как пенье вешних струй.

Воздушное лобзанье,До истощенья сил —Как сладость приказаньяТого, кто сердцу мил.

Оно легко змеитсяВдоль тела и лица —И длится, длится, длится.Как будто без конца.

         Воздушное обладание

Ты была так близко. Я тебя хотел.Я влюблен в движенье двух согласных тел.

Я шептал желанью: «Полно. Перестань».Тщетно: между нами вдруг исчезла грань.

Я тебя лелеял, как лелею стих,Я мечтой касался жадных губ твоих.

Я не мог преградой взор свой обмануть,Видел руки, плечи, видел шею, грудь.

Видел свет лилейный тела твоего,Льнул к нему желаньем и ласкал его.

Я всего касался, я владел тобой,И дышал над нами сумрак голубой.

И в глазах влюбленных отразив твои,Я был счастлив — полным счастьем, в забытьи.

Я с тобой был замкнут в сказочный предел,Тесным сочетаньем двух согласных тел.

               Утренник

Я нарвал черемухи душистой,Освеженной утреннею мглой.Как в ней много пьяности росистой.Милая, скорей окно открой.

Я тебя к тебе самой ревную,Я тебя так тесно обовью,И тебя цветами зачарую,И тебя росою напою.

Предо мною тонкая преграда,Сквозь стекло видна твоя кровать.Нет, не надо твоего «не надо» —Дай тебя мне всю поцеловать.

                   Первоцвет

В твоем саду был сказочный цветок,Такой воздушный, тонкий, шелковистый.К его коронке, трепетной и мглистой,          Не прикасался мотылек.

Мы были вместе в нежной чаще сада,Мы были тесно-тесно сплетены.Нам было странно, душно от весны,          Но наше сердце было радо.

Мне приглянулся сказочный цветок,И прикоснулся я к нему невольно.И ты шепнула: «Милый! Больно, больно!»          Смотри! Уж сломан стебелек!

Твой страх исчез. И ярким блеском взгляда,И связью рук мы были сплетены.Нам было сладко, душно — от весны,          От пересозданного сада!

                          Арум

Тропический цветок, багряно-пышный арум!Твои цветы горят ликующим пожаром.

Твои листы грозят, нельзя их позабыть,Как копья, чья судьба — орудьем смерти быть.

Цветок-чудовище, надменный и злоокий,С недобрым пламенем, с двуцветной поволокой.

Снаружи блещущий сиянием зари,Светло-пурпуровой, — и черною внутри.

Губительный цветок, непобедимый арум,Я предан всей душой твоим могучим чарам.

Я знаю, что они так пышно мне сулят:С любовным праздником в них дышит жгучий яд.

                  Хоть раз

Мы боимся — мы делим — дробимНаш восторг пред возникшей картиной.О, хоть раз я хочу быть любимС беззаветностью — пусть хоть звериной!

Хоть звериной, когда неземнойНа земле нам постичь невозможно.Вот, ты чувствуешь? Сладко со мной?Мы не бледно забылись, не ложно.

Утомившись, мы снова хотим,Орхидейным подобные чашам.Мы с тобою весь мир победим,Он возникнет чарующе-нашим.

Ты качаешься в сердце моем,Как на влаге — восторг отражений.Мы с тобою весь мир закуемКрасотою змеиных движений!

                       Анита

Я был желанен ей. Она меня влекла,Испанка стройная с горящими глазами.Далеким заревом жила ночная мгла,Любовь невнятными шептала голосами.Созвучьем слов своих она меня зажгла,Испанка смуглая с глубокими глазами.

Альков раздвинулся, воздушно-кружевной.Она не стала мне шептать: «Пусти… Не надо…»Не деве Севера, не нимфе ледянойТвердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada!»Тигрица жадная дрожала предо мной —И кроме глаз ее, мне ничего не надо!

                   Слияние                     Сонет

Красивый зверь из тигровой семьи,Жестокий облик чувственной пантеры,С тобой я слит в истомном забытьи,Тебя люблю, без разума, без меры.

Я знал давно, как властны все химеры,Я предал им мечтания мои.Но ты даешь мне сладость новой веры,Даешь мне знать о новом бытии.

Различности в слиянии едином,Кошачья мягкость с женской красотой,Лик юноши, плененного мечтой.

Влюбленный ангел, с помыслом звериным,Возьми меня, скорей, мой нектар пей,Ласкай меня, люби меня, убей!

                        Русалка

Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.Ты один мне понравился между людьми.До тебя я была холодна и бледна.Я с глубокого, тихого, темного дна.

Нет, помедли. Сейчас загорится для насМолодая луна. Вот, ты видишь? Зажглась!Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?Здесь. И здесь. Так. И здесь… Ах, как сладко с тобой!

          Лепет искушенной

Мой милый, мне стыдно, мне сладко,Ты нежен, как ландыш лесной.Ты весь роковая загадка.А ты? Наслаждаешься мной?

Полночные ветры безгласны.Я вся прилепилась к тебе.О, сказка! О, новый! Прекрасный!Ты мне уступаешь в борьбе.

Ты снова бледнеешь, мой милый.От страсти? От страха? Скажи.Растрать обновленные силы,Вот так, исступленно, лежи.

Что было, прошло быстротечно,Забыла я всех, навсегда.Твоею же буду я вечно.Ты счастлив? Ты чувствуешь? Да?

         Колдунья влюбленная

           Мне ведомо пламя отчаянья,           Я знаю, что знают в аду.Но, мраку отдавшись, бегу от раскаяньяИ новых грехов, задыхался, жду.

           Красивую маску бесстрастия           Лишь равный способен понять.Глаза мои могут ослепнуть от счастия,Ослепнуть от муки, — но слез им не знать.

           О, да, я колдунья влюбленная,           Смеюсь, по обрыву скользя.Я ночью безумна, я днем полусонная,Другой я не буду — не буду — нельзя.

    Играющей в игры любовные

Есть поцелуи — как сны свободные,Блаженно-яркие, до исступления.Есть поцелуи — как снег холодные.Есть поцелуи — как оскорбление.

О, поцелуи — насильно данные,О, поцелуи — во имя мщения!Какие жгучие, какие странные,С их вспышкой счастия и отвращения!

Беги же с трепетом от исступленности.Нет меры снам моим, и нет названия.Я силен — волею моей влюбленности,Я силен дерзостью — негодования!

                                Нереида

Нет, недаром я по взморью возле пенных волн бродил,В час, когда встают туманы, как застывший дым кадил.Нет, недаром я в легенды мыслью жадною вникал,Постигая духов моря, леса, воздуха и скал.Вот и полночь. Над прибоем светит полная луна.И упорно возникает на мгновенье тишина.Между шорохом, и шумом, и шипением волны,Недовольной этим быстрым наступленьем тишины,Между шелестом свистящим все растущих быстрых водВозникают нереиды, отдаленный хоровод.Все похожи и различны, все влекут от света в тьму,Все подвластны без различья назначенью одному.Чуть одну из них отметишь, между ею и тобойДрогнет мягко и призывно сумрак ночи голубой.И от глаз твоих исчезнет отдаленный хоровод, —Лишь она одна предстанет на дрожащей зыби вод.Полудева, полурыба, из волос сплетет звеноИ, приблизив лик свой лживый, увлечет тебя на дно.Я вас знаю, нереиды. Вот и полночь. Тишина.Над прерывистым прибоем светит полная луна.Я взглянул, и мягко дрогнул сумрак ночи голубой.«Мой желанный! Мой любимый! Как отрадно мне с тобой!Мой желанный! Мой любимый!» —                                              Нет, постой меня ласкать.И за сеть волос лучистых я рукою быстрой хвать.Полудева! Полурыба! Не из водных духов я!Не огнем желаний тщетных зажжена душа моя.Если любишь, будь со мною, ласку дерзкую возьмиИ, узнавши власть поэта, издевайся над людьми.И красавицу морскую я целую в лунной мгле,Бросив чуждую стихию, тороплюсь к родной земле.И упрямую добычу прочь от пенных брызг влеку,Внемля шорох, свист и шелест вод, бегущих по песку.

              * * *

Я больше ее не люблю,А сердце умрет без любви.Я больше ее не люблю,И жизнь мою смертью зови.

Я буря, я пропасть, я ночь,Кого обнимаю, гублю.О, счастие вольности! — Прочь!Я больше тебя не люблю!

                          * * *

Да, тебя одну люблю я, сладострастная,За бесстыдство обнаженности твоей.Вся ты жадная, изгибная и властная.Ты сестра крылатых птиц, тигриц и змей.

Лишь с тобой одной я понял наслаждение,Сочетанье двух дрожащих тел в одно,Изумленье вдруг расцветшего растенияИ спокойствие падения на дно.

О, блаженство — с высоты горы стремительнойОборваться и на дно реки упасть.Я глубоко, я во мгле, в истоме длительной,В самый отдых мы с тобой влагаем страсть.

                     Хочу

Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,Из сочных гроздий венки свивать.Хочу упиться роскошным телом.Хочу одежды с тебя сорвать!

Хочу я зноя атласной груди,Мы два желанья в одно сольем.Уйдите, боги! Уйдите, люди!Мне сладко с нею побыть вдвоем!

Пусть будет завтра и мрак и холод,Сегодня сердце отдам лучу.Я буду счастлив! Я буду молод!Я буду дерзок! Я так хочу!

            Сладострастие                   Сонет

Манящий взор. Крутой изгиб бедра.Волна волос. Раскинутые руки.Я снова твой, как был твоим вчера.Исполнен я ненасытимой муки.

Пусть нам несет полночная пораВосторг любви, а не тоску разлуки.Пусть слышатся немолчно до утраГортанные ликующие звуки.

Одной рукой сжимая грудь твою,Другой тебе я шею обовью;И с плачем, задыхаяся от счастья, —

Ко мне прильнешь ты, как к земле листок,И задрожишь от головы до ногВ вакхическом бесстыдстве сладострастья.

                    * * *

Волнообразно двигая спиной, —На теле нежном, точно в колыбели.Она меня качала, — и со мнойУже была совсем-совсем у цели.

Но вдруг, помедлив, с трепетом в груди,Обняв меня за шею и за плечи,Она шепнула страстно: «Подожди», —И тайные меж нас возникли речи.

Недвижность ласк — продление мечты,Там, в глубине — чуть внятное дрожанье.«Постой… Еще… О, как прекрасен ты!»«— Моя… Моя… Как дружно состязанье!..»

И вдруг, в блаженной боли застонав,Ты исказила счастьем наши лица, —Затрепетав, как в ветре стебли трав,Затрепетав, как раненая птица.

                    * * *

Мы с тобой сплетемся в забытьи:Ты — среди подушек, на диване,Я — прижав к тебе уста мои,На коленях, в чувственном тумане.

Спущены тяжелые драпри.Из угла нам светят канделябры,Я увижу волны, блеск зари,Рыб морских чуть дышащие жабры.

Белых ног, предавшихся мечтам,Красоту и негу без предела,Отданное стиснутым рукам,Судорожно бьющееся тело.

Раковины мягкий мрак любя.Дальних глаз твоих ища глазами,Буду жечь, впивать, вбирать тебяЖадными несытыми губами.

Солнце встанет, свет его умрет.Что нам солнце — разума угрозы?Тот, кто любит, влажный мед сберетС венчика раскрытой — скрытой розы.

                   * * *

Как жадно я люблю твои уста,Не те, что видит всякий, но другие,Те, скрытые, где красота — не та,Для губ моих желанно-дорогие.

В них сладость неожиданных отрад,В них больше тайн и больше неги влажной,В них свежий, пряный, пьяный аромат,Как в брызгах волн, как в песне волн протяжной.

Дремотная, в них вечно тает мгла,Как в келье, в них и тесно и уютно,И красота их ласково-тепла,И сила их растет ежеминутно.

Их поцелуй непреходящ, как сон,И гасну я, так жадно их целуя.Еще! Еще! Я все не побежден…А! Что за боль! А! Как тебя люблю я!

                      * * *

У ног твоих я понял в первый раз,Что красота объятий и лобзанийНе в ласках губ, не в поцелуе глаз,А в страсти незабвенных трепетаний, —

Когда глаза — в далекие глаза —Глядят, как смотрит коршун опьяненный, —Когда в душе нависшая грозаИзлилась в буре странно-измененной, —

Когда в душе, как перепевный стих,Услышанный от властного поэта,Дрожит любовь ко мгле — у ног твоих.Ко мгле и тьме, нежней, чем ласки света.

                   * * *

За то, что нет благословенияДля нашей сказки — от людей; —За то, что ищем мы забвенияНе в блеске принятых страстей; —

За то, что в сладостной бесцельностиМы тайной связаны с тобой; —За то, что тонем в беспредельности,Непобежденные судьбой; —

За то, что наше упоениеНепостижимо нам самим; —За то, что силою стремленияСебя мы пыткам предадим; —

За новый облик сладострастия, —Душой безумной и слепой, —Я проклял все, — во имя счастия,Во имя гибели с тобой.

                * * *

Она отдалась без упрека.Она целовала без слов.— Как темное море глубоко,Как дышат края облаков!

Она не твердила: «Не надо»,Обетов она не ждала.— Как сладостно дышит прохлада,Как тает вечерняя мгла!

Она не страшилась возмездья,Она не боялась утрат.— Как сказочно светят созвездья,Как звезды бессмертно горят!

                  * * *

«Мой милый! — ты сказала мне. —Зачем в душевной глубинеТы будишь бурные желанья?Все, что в тебе, влечет меня,И вот в душе моей, звеня,Растет, растет очарованье!..»

Тебя люблю я столько лет,И нежен я, и я поэт.Так как же это, совершенство,Что я тебя своей не звал,Что я тебя не целовал,Не задыхался от блаженства?

Скажи мне, счастье, почему?Пойми: никак я не пойму,Зачем мы стали у предела?Зачем не хочешь ты любить,Себя в восторге позабыть,Отдать и душу мне и тело?

Пойми, о нежная мечта:Я жизнь, я солнце, красота,Я время сказкой зачарую,Я в страсти звезды создаю,Я весь — весна, когда пою,Я — светлый бог, когда целую.

                   * * *

Я тебя закутаюДремой грез пленительных.Я тебя опутаю Сетью тонких трав,Нежно забаюкаю Сказкой ласк томительных,Замедленной мукою Сладостных отрав.Ты вздохнешь, влюбленная.

Побледнев от счастия,Сладко-утомленная,Как вечерний свет.Скована безбрежностьюТайны сладострастия,Ты увидишь с нежностью.Что с тобой — поэт.

                        * * *

Я ласкал ее долго, ласкал до утра,Целовал ее губы и плечи.И она наконец прошептала: «Пора!Мой желанный, прощай же — до встречи».

И часы пронеслись. Я стоял у волны.В ней качалась русалка нагая.Но не бледная дева вчерашней Луны,Но не та, но не та, а другая.

И, ее оттолкнув, я упал на песок,А русалка, со смехом во взоре,Вдруг запела: «Простор полноводный глубокМного дев, много раковин в море.

Тот, кто слышал напев первозданной волны,Вечно полон мечтаний безбрежных.Мы — с глубокого дна, и у той глубиныМного дев, много раковин нежных».

               * * *

Да, я люблю одну тебяЗа то, что вся ты — страсть,За то, что ты, забыв себя,Спешишь с высот упасть.

С высот холодных и немыхТебя я заманилТуда, где слышен звонкий стих,Где не любить нет сил.

И в этой пропасти глухойМы — утро бытия.Смотри, желанная, я твой,Смотри: ты вся — моя.

                  * * *

Я войду в зачарованный грот,Я узнаю всю сладость земную.Там красавица милого ждет,Я воздушно ее поцелую.

Горячо к ней прижмусь и прильну,В опьяненьи своем закачаю.Я люблю молодую волну,Я желанье лобзаньем встречаю.

Безгранично-глубок небосвод,И, как небо, мечтанья бескрайны.Я люблю зачарованный грот:В нем для любящих вечные тайны.

         Пенье ручья

В пеньи звонкого ручьяПеременность трепетанья.В нем отдельность бытия,Восхваленье мирозданья.

Он сорвался с высоты,Возжелав безвестной дали.Многоснежные хребтыВ нем стремленье воспитали.

И покинув горный склон,И себя любя без меры,Весь вспенен, домчался онДо заманчивой пещеры.

В лабиринт ее проник.Что там было? Что там стало?Чей-то вскрик в тиши возник,Так воздушно и устало.

Где-то алые цветыЗашептались, закачались,И виденья красотыПоцелуем повстречались.

Поцелуй? Зачем? И чей?Кто узнает! Это тайна…Дальше, прочь бежит ручей,Он в пещере был случайно.

               Веселый дождь

Веселый дождь низлился с высоты,            Когда смеялось утро Мая.Прошел в лесах, взрастил в садах цветы,            Весь мир улыбкой обнимая.

Веселый дождь, источник нежных снов.Твой зов к забвенью сердце слышит.Как много в мир ты нам послал цветов,            Ты праздник в жизни всех, кто дышит.

«Жизнь проходит, — вечен сон…» В. Н. Орлов датировал стихотворение 17 ноября 1900, по дате записи в альбоме «Вечеров Случевского». Очевидно, что это — дата записи, а не написания стихотворения. Ныне автограф (значительно отличающийся от окончательного варианта) воспроизведен: Новое литературное обозрение. 1996. № 18. С. 315 / Публ. С. Сапожкова.