Евгений Анисимов - Россия без Петра: 1725-1740 Страница 58

Разумеется, не будем наивны — своим огромным влиянием Бирон пользовался главным образом не для государственных, а для личных целей. Я не буду распространяться о том, что Бироны материально не бедствовали, — достаточно посмотреть на Руентальский дворец — творение гениального и очень дорогого для заказчика архитектора Бартоломео Растрелли. Естественно, что деньги шли к Бирону законным путем из казны — в виде наград и пожалований императрицы своему любимому камергеру, который к тому же получал большое жалованье за свои тяжкие труды. В 1735 году, например, Анна приказала разделить часть присланных из Китая подарков между Остерманом, Ягужинским, Левенвольде, Черкасским и, конечно, Бироном. А по случаю завершения неудачной войны с Турцией фаворит, естественно за успехи российских войск, получил награду — полмиллиона рублей сумму астрономическую, ибо тогда деньги были конвертируемы, чрезвычайно полновесны, и все расходы на армию и флот составляли около шести миллионов рублей в год22.

Но богатства в прошлом нищего кенигсбергского студента накапливались и не всегда праведными путями — в виде подарков и взяток. Отбоя от высокопоставленных просителей не было. Сохранилось немало свидетельств «ласкательств» Бирона и его жены со стороны холопствующей русской знати.

Вот письмо к фавориту генерала Г. Чернышева: «Сиятельнейший граф, милостивый мой патрон! Покорно Ваше сиятельство прошу во благополучное время милостиво доложить Ея и.в., всемилостивейшей государыне… чтоб всемилостивейшей Ея и.в. указом определен я был в указное число генералов и определить мне каманду, при которых были генералы Бон или Матюшкин».

А вот сестра Антиоха Кантемира, Мария, 11 декабря 1732 года просит «патрона и благодетеля», «дабы предстательством своим исходатайствовал у Ея и.в. всемилостивейший указ о додаче нам недоставшего дворов числа… (Суть челобитной состояла в том, что из пожалованных Кантемирам 1030 дворов реально была дана только тысяча. — Е. А.)Истинно бедно живем — ни от кого не имеем помощи, понеже инаго патрона не имеем, то в крайнее придем убожество».

Не упустил момента и Феофан Прокопович — послал Бирону свой перевод французской пьесы, чтобы тот, надо полагать, как «природный француз», посмотрел, «прямо ли она переведена».

Как к «отцу своему» обращается к Бирону П. Голицына, жалуясь на своего родственника В. П. Голицына, который не отдает ей какой-то «складень алмазной», и просит, «улуча удобное время, по оному доложить всемилостивейшей нашей государыне»23.

Все так знакомо, о каком бы времени ни шла речь. В системе деспотической власти интрига состояла в том, чтобы упросить фаворита или влиятельного секретаря-порученца, «улуча удобное время», доложить повелителю в доброжелательном, а может быть и в шутливом, тоне просьбу страдальца — и дело сделано. Так просили о содействии секретаря Петра I А. В. Макарова, так просили И. И. Шувалова, так просили какого-нибудь Поскребышева, Черненко или Бровина.

После этого фаворит получал благодарственное письмо просителя. Вот, например, еще один аристократ, московский генерал-губернатор Б. Юсупов, в 1740 году сообщает Бирону, что его послание с сообщением об успешном ходатайстве перед Анной Ивановной «с раболепственною и несказанною радостию получить сподобился не по заслугам моим… всенижайший раб…»24. Окончание другого письма Юсупова к Бирону приводит князь П. В. Долгоруков в своей книге «Время императора Петра Π и императрицы Анны Иоанновны»: «С глубоким уважением осмеливаясь поцеловать руку Вашего высочества, имею честь быть Вашего высочества верный раб»25.

Дело письменными благодарностями, как правило, не ограничивалось — дарились богатые подарки, до которых (ох слаб человек!) Бирон и его экономная супруга были большие охотники. Посылая две «нашивки жемчуга» Биронше, графиня М. Я. Строганова писала: «И того ради прошу Ваше сиятельство пожаловать — уведомить меня, которой образец понравится, а жемчюг, из которого буду низать, будет образцового гораждо крупнее, на оное ожидаю Вашего сиятельства повеление… Покорная услужница…» Другая родовитая «покорная услужница», М. Черкасская, посылала «нефомильной» Биронше подарок поскромнее — ей, даме очень богатой, все же было не тягаться с «соляной царицей»: башмаки, «шитые по гродитуре (вид ткани. — Е. А.) алому, другие — тканые, изволь носить на здравие в знак того, чтоб мне в отлучении быть уверенной, что я всегда в вашей милости пребываю». При этом княгиня просит уточнить, «по каким цветам прикажете вышить башмаки, что я себе за великое щастие приму, чем могла бы услужить»26.

Вся тонкость состояла в том, что такие подарки как бы не были взяткой — это, мол, самодельные поделки, пустяковина, не купленная и не ценная, так — знак внимания. Мужчины стремились угодить самому «благодетелю» иными подарками, например лошадьми.

К содействию Бирона прибегал даже Семен Андреевич Салтыков — довереннейшее лицо императрицы. Как-то в 1733 году он прогневал матушку регулярными пьянками и взятками. И тогда родственника императрицы спас Бирон, за что его Семен Андреевич «рабски благодарил», выказывая надежду, что милостию «оставлен не буду», и прося «в моей невинности показать милостиво предстательство у Ея и. в…о заступлении. А что на меня вредя доносят, будто б изо взятку идут дела продолжительно и волочат, и то истинно, государь, напрасно». Письмо это было послано не прямо Бирону, а сыну Салтыкова, Петру Семеновичу, причем отец поучал отпрыска: «Ты то письмо подай его сиятельству, милостивому государю моему, сам, усмотря час свободный, и чтоб при том никого не было, и за такую его ко мне высокую отеческую милость и за охранение благодари»27.

Наконец гроза царского гнева миновала, и Салтыков подобострастно пишет уже самому Бирону, что получил «милостивое письмо» Анны Ивановны, «из чего я признаю, что оная… ко мне милость чрез предстательство Вашего высокографского сиятельства милостивого государя…». Это письмо датировано 18 сентября 1733 года. А 3 октября пришлось уже рассчитываться. В письме сыну Семен Андреевич сообщал: «Писала ко мне ея сиятельство, обер-камергерша Фонбиронова, чтоб я здесь купил и прислал к ней три меха горностаевых да два сорока неделанных горностаев… И как ты оные мехи получишь и, приняв оные, распечатай и, выняв из ящика и письмо мое, отнеси к ея сиятельству два меха и горностаи и при том скажи: приказал батюшка вашей светлости донесть, чтоб оныя носили на здоровье, и как оные подашь, и что на то скажешь, о том о всем ко мне отпиши».

6 ноября Салтыков писал невестке: «Что ты, Прасковья Юрьевна, пишешь, обер-камергерша говорила тебе, которые я послал мехи и горностаи, чтоб мне отписать оным мехам и горностаям цену, а ежели не отпишу, что надобно за них заплатить, то впредь ко мне она ни о чем писать не будет, и ежели она тебе впредь о том станет говорить, и ты скажи, что за оные мехи и горностаи даны восемьдесят один рубль»28. Думаю, что Салтыков цену сильно занизил.

Однако, когда ему было выгодно, Бирон снимал с себя ответственность за дела, прикрываясь необходимостью соблюдения субординации. Генерал-прокурор елизаветинской поры Я. П. Шаховской вспоминает, что когда он попросил Бирона избавить его от должности советника полиции, то получил отказ: «Его светлость… с несколько суровым видом изволил ответствовать, что он того не знает, а говорил бы я о том с министрами, ибо они к тебе благосклонны»29. Бирон явно намекал на кабинет-министра А. Волынского, попавшего в опалу летом 1740 года.

Как у каждого фаворита, у Бирона было приемное время, когда он выслушивал просителей и добровольных доносчиков. Князь Я. П. Шаховской в своих «Записках» весьма колоритно описывает повадки временщика. Однажды дядя мемуариста — генерал А. И. Шаховской попросил племянника походатайствовать перед Бироном, которому постоянно «наносил» (то есть доносил, сплетничал) на него, дядю, Миних. При очередном посещении Я. П. Шаховским двора такой случай представился, когда «герцог Бирон вышел в аудиенц-камеру, где уже много знатнейших придворных и прочих господ находилось, и, подошед ко мне, спрашивал, есть ли дяде моему от болезни легче? и скоро ли в Малороссию к своей должности из Москвы поедет». Будучи «инако к повреждению дяди моего уведомлен (от Миниха. — Е. А.), несколько суровым видом и вспыльчивыми речами на мою просьбу (о продлении лечения дядиных глаз в Москве. — Е. А.)ответствовал, что уже знает, что желания моего дяди пробыть еще в Москве для того только, чтоб по нынешним обстоятельствам весьма нужные и время не терпящие к военным подвигам, а особливо там дела, ныне неисправно исполняемые свалить на ответы других: вот-де и теперь малороссийское казацкое войско, к армии в Крым идти готовящееся, более похоже на маркитанов, нежели на военных людей…» (Здесь же и сведения для нас об участии Бирона в делах империи.)