Виктор Попов - Советник королевы - суперагент Кремля Страница 59

Многие мемуаристы пишут свои воспоминания для того, чтобы обелить себя, и Стрейт не является исключением. До тех пор, пока над ним не нависла непосредственная угроза разоблачения, он предпочитал отмалчиваться. Сам Стрейт озаглавил свою книгу «После того, как я так долго молчал» и опубликовал ее, как я писал, только после того, как газета «Дейли мейл» напечатала 26 марта 1981 г. статью своего корреспондента под названием «Американский гражданин в течение 26 лет хранит секрет Бланта». Только после того, как вся страна задалась вопросом, кто этот «тихий американец», он приступил к написанию своей книги, и через год она появилась на книжных полках магазинов Англии и Америки.

«Это, конечно, долгое время для нелегальной деятельности. Почему же я так долго ждал? — задавал сам себе вопрос Стрейт и отвечал на него так: — После окончания войны, и в особенности в 1946–1948 годах, когда Сталин сокрушил независимость Польши и Чехословакии, я начал беспокоиться о судьбе демократии в Польше и Чехословакии, о судьбе демократии на Западе».

Три раза, по его словам, в 1949 и 1951 годах, он направлялся в британское посольство в Вашингтоне с намерением встретиться с сотрудником английской контрразведки и рассказать обо всем, но каждый раз не решался это сделать. Наконец, в четвертый раз он встретился со своим кузеном, который занимал высокий пост в Центральном разведывательном управлении США, чтобы рассказать ему всё. Но, как свидетельствует сам Стрейт, он представил себе все ужасные последствия — суд в Англии, о котором станет известно в Америке. В английском суде придется столкнуться с Блантом, а дальше в США предстать перед Комиссией по расследованию, которую возглавлял Маккарти. Но это означало бы крах благосостояния двух семей — его и Бланта, а не только его собственной карьеры. В условиях маккартизма в Америке последствия для всех участников этого дела могут быть ужасными.

Доводы эти убедили Стрейта, и он отложил признание до лучших времен… до 1963 года.

Казалось, ничто не предвещало осложнений для Стрейта. О Берджесе и Маклине, бежавших в Москву, понемногу стали забывать. Положение Бланта было прочным. Он продолжал служить при королевском дворе. Жизнь Стрейта также текла благополучно. Он шел в гору, и только, может быть, какой-нибудь перебежчик из КГБ, которых много развелось в 50-е и 60-е годы, мог выдать его. Но карьера советских разведчиков, в особенности нелегалов, зависит иногда от нелепых и совершенно непредвиденных случайностей. И если бы их не было, то, возможно, и Стрейт никогда не признался бы в своих связях с советской разведкой, не выдал бы Бланта, и тот продолжал бы свою деятельность разведчика до конца жизни.

А случилось то, что, на первый взгляд, не имело никакого отношения ни к Стрейту, ни к Бланту. В 1961 году на выборах в США одержал победу Джон Кеннеди. На следующий год энергичный молодой президент Америки, вникавший в самые различные стороны жизни страны, обратил особое внимание на развитие культуры и искусства в США. Он решил учредить специальную комиссию по этому вопросу. М. Стрейт как раз в этом году опубликовал два романа. Его имя стало еще более заметным в кругах американской интеллигенции. Именно в это время ему позвонил специальный помощник президента Артур Шлес-синджер и спросил, не возражает ли он занять пост председателя Комитета по делам искусств. Это было в мае 1963 года. Стрейт, будучи занятым подготовкой книги, отказался.

Но затем в следующем месяце Кеннеди учредил совещательный совет при президенте по вопросам искусств, и Белый дом вновь обратился к Стрейту. Так как новая должность, в отличие от первой, не требовала много времени и административной ответственности, Стрейт склонен был дать свое согласие. Колесо завертелось.

Стрейту было сказано, что о его назначении скоро будет объявлено официально. Остались лишь две небольшие формальности: переговорить с лидерами конгресса, да и ФБР должно провести обычную в таких случаях проверку. Последнее замечание, брошенное между прочим, произвело на Стрейта колоссальное впечатление. «Проверка ФБР?!» Но он как-то не задумывался над этим. А ФБР — серьезная организация, она, конечно же, заинтересуется его деятельностью в Кембридже. Правда, один раз при вступлении в армию уже проводилась его проверка, но это было военное время и в стране не было маккартизма.

«Когда мое имя появится в газетах в связи с назначением, — думал он, — кто-то из «кембриджцев» может сказать: «А ведь я его знаю», и расскажет о моих связях с коммунистами. История о моей деятельности в Кембридже появится в газетах, и я не смогу отрицать ее. Хорошо, допустим, я сам расскажу, что был коммунистом. Возможно, президент поймет меня, он сам был студентом, он может учесть, что все прошлое — в прошлом, а сейчас я другой человек. А как быть с остальными?»

И вот тогда у Стрейта возникла мысль, не дожидаясь, пока его уличат органы контрразведки, рассказать обо всем самому, но не президенту, а Артуру Шлессинджеру. Состоялась встреча. Стрейт говорил минут двадцать. Помощник президента слушал его молча, не перебивая. Вошел секретарь.

— Вас ожидает… — и он назвал имя известного деятеля Латинской Америки.

Шлессинджер, понимая особую важность разговора, бросил:

— Пусть подождет.

Закончив свою исповедь, Стрейт сказал, что он намерен рассказать обо всем этом ФБР, и попросил исключить его из числа кандидатов на высокую должность. Шлессинджер сразу согласился, поднял телефонную трубку и позвонил министру юстиции Роберту Кеннеди с просьбой срочно принять Стрейта…

На следующий день Стрейт уже рассказывал свою Одиссею заместителю директора ФБР Уильяму Салливану. Более часа длилась «исповедь». Все сказанное им тщательно стенографировалось. Беседы Салливана со Стрейтом продолжались несколько дней, по словам последнего, 40–50 часов. В ходе «допроса», если можно было так назвать почти дружеские беседы, Стрейту были показаны фотографии, среди которых он без труда узнал Михаила Грина. Ему сказали, что Грин уже отозван Москвой и больше о нем ФБР ничего не знает.

Во время этих допросов Стрейт и рассказал о том, как его завербовал Антони Блант. В конце разговора состоялся такой диалог:

— Что я должен теперь делать, — спросил Стрейт, — если ко мне вновь обратится агент советской спецслужбы?

— Не беспокойтесь, они к Вам не обратятся.

— А если они это сделают?

— Они этого не сделают.

И действительно, представители советской разведки больше к Стрейту не обращались. Сам Стрейт совсем не был уверен, что он так решительно порвал все связи с КГБ, как представил это в своих мемуарах. Встает вопрос: а почему были так уверены американские спецслужбы в том, что Москва не обратится к его, Стрейта, помощи? Об этом можно только догадываться. Вероятно, ЦРУ, связавшись с МИ-5, пришло к выводу, что о Стрейте, о его поведении уже известно советской зарубежной разведке.

Английская разведка попросила американские власти организовать встречу Стрейта с ее представителями. В начале 1964 года такая встреча состоялась, сначала в присутствии Салливана, а затем были беседы Стрейта наедине с Артуром Мартином, одним из руководителей английской разведки. Последний интересовался Берджесом и Блантом, а также другими англичанами, работавшими на советскую разведку. Стрейт назвал имя своего друга Джона Корнфорда, а также высказал предположение о вероятном участии в этой деятельности Лео Лонга.

О том, насколько ценными были для английской службы безопасности признания Стрейта, свидетельствует замечание Мартина в конце их беседы: «Вы мне можете не поверить, но это первые настоящие доказательства разведывательной деятельности Берджеса и Бланта, которые мы получили. Правда, раньше мы знали о некоторых высказываниях самого Берджеса: он проболтался, когда был не совсем трезвым. Ваши показания будут очень ценными для нас. Хотя я опасаюсь, — добавил он, — что Блант будет отрицать всё, даже если мы сообщим ему, что говорили с Вами».

Напуганный всем происходящим, Стрейт сам предложил в случае необходимости пойти на очную ставку с Блантом, даже на участие в открытом суде в качестве свидетеля. Однако именно открытого процесса, шума в прессе сама английская сторона хотела избежать.

В следующий раз, когда Мартин предложил Стрейту встретиться с Блантом, он сам поставил условием, чтобы встреча носила строго секретный характер. Это было и в интересах Стрейта. Блант дал согласие на встречу, но оговорил два условия: первое — встреча будет проходить на его квартире, второе — чтобы за 20–30 минут до встречи, которая будет проходить в присутствии английских контрразведчиков, Блант мог встретиться со Стрейтом один на один. Об этой встрече тет-а-тет мы знаем только от одного Стрейта. По его словам, Блант сказал ему: «Мы удивлялись, что Вы нас так долго не выдавали», и чуть ли не благодарил его за то, что последний признался, «сняв камень с его, Бланта, плеч». «В конце концов, когда-нибудь всё это стало бы известно», — будто бы сказал Блант. Затем по инициативе Антони они заговорили о Сезанне и Пуссене, об отношении первого ко второму, о том, что Сезанн копировал картины Пуссена, и т. д.