Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века Страница 59

Ясно, что, живя в тяжких грехах, Ванька понимал, что ему грозит опасность разоблачения, и он делал все, чтобы избежать эшафота. Из дела Каина видно, что он дружил с сильными мира сего – чиновниками Сыскного приказа, полиции, Сената. Дружба была взаимовыгодная – он платил им деньгами и услугами, они его всячески покрывали. Сращение власти и уголовщины было здесь полным. Позже Каин показал, что «за то, чтоб ево остерегали, даривал им (чиновникам. – Е.А. ) и многократно в домах у них бывал, и, как между приятелей обыкновенно, пивал у них чай, и с некоторыми в карты игрывал». Дарил он чиновниками конфискованные у воров вещи, которые раскладывал (для удобства выбора) на столе в судейской комнате, так сказать, прямо на алтаре правосудия, посредине которого стояло зерцало Петра Великого с законами империи! Ну а доставить другу-чиновнику девицу посмазливей, фунт хорошего чая или табакерку дорогую, как теперь в определенной среде говорят, «нет базара!».

Но, памятуя пословицу о кончике вьющейся веревочки, двинемся к финалу нашей истории. Концу авантюриста предшествовал некий знак судьбы. Вот запись в журнале приказа от 8 августа 1748 года: «Ходил он, Каин, для поиску и поимки воров и мошенников, и на мосту попался ему мошенник Петр Камчатка, которого, взяв, Каин привел в Сыскной приказ». Камчатку пытали, били кнутом и сослали навечно на рудники. Конечно, «вор должен сидеть в тюрьме» и Камчатка симпатий не вызывает, но все-таки записанная в журнале история о том, как Каин «взял» на мосту шедшего ему навстречу старого друга, который не раз спасал самого Ваньку от петли и кнута, выразительна: Каин в своем падении опустился до самого дна. Как часто бывает, все началось с женщины – точнее, пятнадцатилетней солдатской дочери, которую Каин «для непотребного дела сманил», а потом, как ненужную тряпку, выбросил. Так бы и забылся этот случай – один из десятков преступлений Каина – если бы не отец девочки, солдат Федор Тарасов. Он дошел до самого генерал-полицмейстера Москвы Татищева и подал ему жалобу на Каина и на чиновников, которые покрывали преступника.

Татищев, и ранее наслышанный о проделках Каина, начал следствие, да не в полиции, а в тогдашней ФСБ – Тайной канцелярии. Ванька пытался оговорить свидетелей, тогда Татищев посадил его в своем доме в сырой погреб на хлеб и воду. Каин, не привыкший к такому «суровству», испугался, взмолился о пощаде и стал давать показания, от которых на голове генерал-полицмейстера волосы дыбом встали. Он тотчас доложил обо всем в Петербург императрице Елизавете Петровне, оттуда нагрянула комиссия – пошли аресты, допросы, дело закрутилось. Между тем руководство Сыскного приказа, на которое столько лет «подрабатывал» Каин, во что бы то ни стало хотело заполучить мерзавца себе и провести расследование по полной форме. Чем могло закончиться для Ваньки это расследование, читателю объяснять не надо. Но Татищев оказался человеком порядочным и умным – Ваньку сыскарям он не отдал, а караулы приказал удвоить…

Дело тянулось долго-долго. Только в 1755 году Каина приговорили к смерти, но так как при Елизавете никого не казнили, то Каину «навели красоту»: вырвали ноздри, выжгли на лбу «В», на левой щеке «О», а на правой «Р» и, заклепав в кандалы, отправили «в тяжкую работу» на каторгу в Рогервик, где он и надиктовал свои мемуары – одну из любимых народом книг. Но что примечательно: каторга – ведь не место для литературного творчества. Видно, и там Каин сумел устроиться с комфортом. Как писал служивший конвойным офицером на каторге в Рогервике Андрей Болотов, те из преступников, кто имел деньги, дикий камень не ломали и в порт его не таскали, а жили припеваючи в выгороженных в казарме каморках. Вероятно, была там и каморка Ваньки.

Наконец, последнее. Можно спросить: а что же было с высокопоставленными сообщниками Каина из полиции? Глупый вопрос и наивный. Никто из чиновников Сыскного приказа на каторгу не попал, доказать их вину на следствии так и не смогли. Кто-то был уволен, кто-то – переведен в другую канцелярию, кто-то отделался испугом… А вы, наверное, думали, что в те времена было иначе?

Наталья Лопухина: куда подует самовластье

Что чувствует человек, которого влекут на эшафот? Федор Достоевский, сам это испытавший, писал, что не так страшны предстоящая боль, предсмертные страдания, сколь «ужасен переход в другой, неизвестный образ». Другие свидетельствуют, что приговоренный к казни впадает в ступор, ему кажется, что все это происходит не с ним, что это все ему только снится!

Так и Наталье Федоровне Лопухиной казалось, что это совсем не ее везут в грязной телеге, как подзаборную девку-побродяжку, и толпа, охочая до таких зрелищ, глумится не над ней, потешаясь над растрепанными волосами, запачканным тюремной грязью драгоценным платьем…

А ведь еще недавно, еще месяц назад, в июле 1743 года, она, сорокатрехлетняя светская дама (родилась в ноябре 1699 года), фрейлина двора Ее императорского Величества, безмятежно жила в своем богатом доме в центре Петербурга. Она была счастлива в браке с контр-адмиралом камергером Степаном Васильевичем Лопухиным, родила ему шестерых детей. Старший сын Иван был уже взрослым человеком, делал успешную карьеру. Удачно складывалась судьба и других детей. В ее обширном и богатом доме, полурусском-полунемецком (Наталья происходила из давно живших в России немцев Балк, лютеран, и с трудом говорила по-русски), собирались знатные гости, сюда наведывались иностранные дипломаты. Любопытно, как время и родственные связи причудливо переплетаются: Наталья была родной племянницей той самой Анны Монс – бывшей любовницы Петра Великого, которая так и не стала царицей, а также Виллима Монса, казненного за связь с императрицей Екатериной – матерью правившей в описываемое время императрицы Елизаветы Петровны. Более того, муж Натальи Степан Лопухин был двоюродным братом первой жены Петра – царицы Евдокии Федоровны Лопухиной! Иначе говоря, родственники «змеи лютой» и «разлучницы» Анны Монс породнились с ближайшими родственниками бывшей царицы Евдокии Федоровны.

Несмотря на свой почтенный по тем временам возраст, Наталья всегда слыла щеголихой, модницей, хотя и не была красавицей. В 1730-е годы она пользовалась расположением при дворе императрицы Анны Иоанновны, а потом и великой княгини Анны Леопольдовны – правительницы при своем двухмесячном сыне-императоре Иване Антоновиче. Особенно была близка Наталья с одним из влиятельнейших сановников и приближенных Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны графом Левенвольде, который был ее любовником. Муж Натальи, отдалившийся от жены, тем не менее пребывал в почете, получал награды, сын Иван стал камер-юнкером – а это важный шаг в придворной или государственной карьере. У Натальи были высокопоставленные подруги: статс-дама графиня Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина – дочь великого канцлера Головкина, ее дочь графиня Настасья Павловна Ягужинская, отцом которой был знаменитый петровский генерал-прокурор П.И.Ягужинский, и многие другие люди из высшего петербургского света.

Однако все переменилось поздней осенью 1741 года, когда дочь Петра цесаревна Елизавета Петровна пришла к власти, свергнув императора Ивана Антоновича и правительницу Анну Леопольдовну. Посажен в Петропавловскую крепость, а потом отправлен в Соликамск, в дальнюю ссылку давний покровитель Лопухиных граф Левенвольде. Все семейство императора Ивана Антоновича под караулом увезли под Ригу, где их, как преступников, заточили в крепостные казематы. Известно, что Елизавета явилась типичной узурпаторшей – она захватила власть вопреки присяге, традиции и «династическому счету». Ведь раньше она присягала в верности императору Ивану и целовала крест. Кроме того, мужчине при наследовании по традиции отдавалось предпочтение, и, наконец, по династическому счету большие, чем Елизавета, права на престол имел ее племянник, сын покойной сестры Анны голштинский герцог Карл Петер Ульрих (будущий император Петр III). И тем не менее «смелым нахальством» трех сотен пьяных гвардейцев ночью 25 ноября 1741 года Елизавета Петровна захватила Зимний дворец, арестовала его царственных обитателей, а самого младенца – императора Ивана – схватила на руки, крепко прижала к себе и сказала: «Никому тебя не отдам!»

Впрочем, поостыв, узурпаторша одумалась и передала мальчика в руки тюремщикам. Но положение «дщери Петра» было непрочным: власть Анны Леопольдовны, женщины мягкой, гуманной, устраивала многих, и ее несчастью сочувствовали в русском обществе. Напротив, репутация Елизаветы Петровны была весьма сомнительной. Ее считали незаконнорожденным ребенком и женщиной «низкой породы» – ведь она появилась на свет до венчания ее отца Петра Великого и матери Екатерины Алексеевны – бывшей прачки. Кроме того, ее бурные любовные романы и кутежи были предметом постоянных сплетен, в устах народа и света она заслужила прозвание женщины легкого поведения. Неслучайно, боясь за свою жизнь, государыня каждую ночь внезапно покидала Зимний дворец и ехала ночевать в другое место – она опасалась ночного переворота, была подозрительна, мнительна и пуглива. Поэтому, когда в июле 1743 года Елизавете сообщили, что, по полученным доносам, Лопухины организовали заговор, поддерживают связь с сосланной Анной Леопольдовной, что они готовятся свергнуть ее, Елизавету, и вернуть на престол правительницу, царь-девица перепугалась, начались аресты и пытки…