Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву Страница 6

В восемнадцатом столетии Франция, если оперировать культурными и политическими категориями, сделалась путеводной звездой Европы. Передовые позиции страны в данном разрезе только усилились за счет революции, базовые идеи и посыл которой встречали не только приятие, но и восхищение среди мыслящей элиты всюду на континенте. Французские политический и военный классы являли собой «la Grande Nation» – первую нацию в Европе, сумевшую эмансипироваться, и считавшую себя наделенной великой миссией нести свои достижения прочим народам. Наступила эра Неоклассицизма, и в ней Франция стала рассматриваться как некий новый Рим – светоч, от которого во все стороны лучами распространялась новая идеологическая цивилизация, столица современного мира.

Наполеон вовсе не был закрыт перед энтузиазмом своей эпохи, ибо он жил в ней. Как и положено самому могущественному правителю со времен цезарей, император распорядился очистить Тибр и Forum Romanum, а также велел позаботиться о сохранении оставшихся в Риме памятников. Вскоре после рождения короля Рима, его отец дал старт реализации планов сооружения гигантского императорского дворца на Капитолийском холме. А кроме того намеревался построить еще один для римского папы в Париже, в который тому предстояло переехать, как бы символически повторяя переезд св. Петра в Рим из Святой земли{12}.

Уже в середине 1790-х годов французские революционные армии начали привозить в Париж не только ценные шедевры искусства, но и библиотеки, научные инструменты и целые архивы. Эпические раунды грабежей не являлись исключительно следствием алчности. Замысел состоял в сосредоточении всего самого нужного и полезного для развития цивилизации в сердце империи, а раз так – не оставлять же все это одним лишь живущим в уделенных провинциях. «Французской империи предстоит стать метрополией высшей суверенной власти, – заявил Наполеон как-то одному из друзей. – Я хочу заставить всех королей Европы построить по большому дворцу для себя в Париже. Когда будут короновать императора французов, сии короли съедутся в Париж и украсят церемонию своим присутствием, приветствиями и изъявлениями покорности». И дело тут не в некоем лозунге Франция «über alles»[3]. «Европейскому обществу необходимо возрождение, – утверждал Наполеон в одном разговоре в 1805 г. – Нужна сверхмощная держава, которая господствовала бы над прочими странами, имела достаточно авторитета для того, чтобы заставить их жить в гармонии друг с другом, и наилучшим образом для этого подходит Франция». Он, как многие тираны, был утопистом в своих честолюбивых замыслах. «Нам нужны европейская судебная система, европейский апелляционный суд, единая валюта, общие для всех системы мер и весов, одинаковые законы, – как-то сказал Наполеон Жозефу Фуше. – Я должен превратить народы Европы в один народ и сделать Париж столицей мира»{13}.

Притязания Франции на мантию имперского Рима как будто бы обрели основания в 1810 г., когда Наполеон женился на Марии-Луизе, дочери кайзера Священной Римской империи, Франца II[4]. Тесть государя Франции, являвшийся и императором Австрии под именем Франца I, выказывал согласие в отношении перераспределения власти. Когда же Наполеон произвел на свет наследника, Франц даровал младенцу титул короля Рима, каковой традиционно присваивался сыну императора Священной Римской империи.

Положение Франции на континенте сделалось тогда беспрецедентно сильным. Ее политическая культура и новая система были приняты на значительных пространствах тут и там в Европе. Но для среднего француза данный момент представлял куда меньше интереса, чем плюсы, полученные им на протяжении десятилетия на домашнем фронте. Все лучшие завоевания революции сохранились, но к ним добавились гарантии порядка, процветания и стабильности, а общая amnesia (амнезия) если уж не амнистия позволила людям, разделенным революционной борьбой, оставить позади самые неприятные аспекты прошлого. Степень выживаемости этого нового порядка зависела не только от умения Наполеона защищать его вооруженной рукой, но и от способности императора обеспечить дальнейшее течение процесса за счет предотвращения реставрации Бурбонов. Возвращение Бурбонов означало бы не только восстановление «старого режима», но и создание условий для сведения счетов.

В этом смысле появление на свет короля Рима являлось важнейшим моментом. Многие из подданных Наполеона ожидали, что их государь, недавно преодолевший сорокалетний рубеж, отныне будет проводить больше времени в кругу семьи, чем в армии, что на смену Наполеону Великому однажды придет Наполеон II, а остальная часть Европы примирится с неизбежностью окончательного превращения эпохи Бурбонов в достояние истории. Потому-то люди и ликовали столь бурно. «Народ искренне верил в скорый приход периода прочного мира. Идеи войны и захвата территорий не занимали сознание людей и не казались реалистичными», – писал шеф полиции Наполеона, генерал Савари, добавляя, что младенец представлялся всем гарантом политической стабильности{14}.

Сам Наполеон тоже радовался, причем в значительной мере по тем же причинам. «Теперь начинается лучшая эпоха моего правления», – воскликнул он. Император французов всегда очень трезво осознавал непреложный факт: человек, захвативший престол, никогда не будет сидеть на нем уверенно, достигнуть же прочности положения сможет только за счет применения династических принципов. «С рождением сына в моей судьбе появилось будущее, – говорил он своим дипломатическим агентам. – Теперь мною создана законная преемственность. Империи образуются силой меча, а упрочиваются наследственностью»{15}.

Однако пока он не был готов отложить в сторону оружие. Ему удалось уничтожить единство целей, служившее на протяжении долгих лет питательной средой для всех коалиций против Франции. Австрия, Россия и Пруссия теперь служили такой же угрозой друг для друга, как и для Франции, прежнее нежелание иметь дело с «корсиканским выскочкой» в основном улетучилось, императорский титул за ним признали всюду на континенте, а претендент на французский трон от Бурбонов, Людовик XVIII, начинал выглядеть все большим анахронизмом. И, тем не менее, Наполеон остро осознавал свою никуда не подевавшуюся уязвимость, поскольку окончательного решения до сих пор не было.

На протяжении последнего десятилетия Франция превратилась в империю, включавшую в себя всю Бельгию, Голландию и побережье Северного моря вплоть до Гамбурга, Рейнскую область, всю Швейцарию, Пьемонт, Лигурию, Тоскану, Папскую область, Иллирию и Каталонию, вследствие чего Париж напрямую управлял примерно сорока-пятью миллионами человек. Французскую империю окружал целый ряд зависимых государств: королевства Вестфалия, Саксония, Бавария, Вюртемберг и другие политические образования, объединенные в Рейнский Союз, великое герцогство Варшавское, королевства Италия, Неаполь и Испания, где у власти стояли братья Наполеона, его родственники или преданные союзники. Единственным беспокойным местом на всем этом пространстве являлась Испания, где вооруженную оппозицию, противостоящую брату императора, королю Жозефу, поддерживали британские войска. Все это, однако, не представляло особо крупной проблемы, ибо решить вопросы с восстанием испанцев Наполеон мог за счет сосредоточенных действий армии под его собственным началом.

Настоящая трудность, вставшая перед Наполеоном, состояла в том, как завершить созидательные процессы, заключить все завоевания в рамки некой системы, которая гарантировала бы ему и его преемникам прочное положение. Тогда как другие видели в нем мегаломана, стремившегося завоевать всё и вся, император французов рассматривал ведомые им войны как оборонительные, нацеленные на обеспечение гарантий безопасности для Франции и для него самого. «Чтобы оставить трон наследникам, – говорил он одному из камергеров своего двора, – мне придется стать господином над всеми столицами Европы!» В письменных наставлениях к одному своему дипломатическому посланцу император французов пояснял, что хотя Франция и находилась в зените мощи, «если мы не сумеем обеспечить политическое устройство Европы теперь, страна может потерять все преимущества ее нынешнего положения и стать свидетельницей провала всех своих предприятий»{16}.

Но вот как раз эти-то последние шаги по урегулированию, призванные гарантировать сохранность достижений в будущем, сделать никак и не удавалось, отчасти по причине постоянного подъема планки требований им самим с целью достигнуть максимума возможного, а отчасти из-за того, что война была его стихией. Наполеон попросту не знал других способов и иных средств получить желаемое. Потому-то все его договоры до сего момента представляли собой лишь соглашения о перемирии, и все его устроения оставались весьма зыбкими, отложенными до не дававшегося в руки окончательного мирного решения. Империя находилась в процессе строительства.