Георгий Кнабе - Древний рим — история и повседневность Страница 6

Деньги приносили комфорт, создавали досуг, способствовали росту образованности. Рядом с объективно заданной идеологией примитивного крестьянского консерватизма возникала, жила и крепла столь же объективно заданная идеология развития, материального и духовного изобилия - идеология культуры.

"Пусть другие поют старину, я счастлив родиться Ныне, и мне по душе время, в котором живу! Не потому, что земля щедрей на ленивое злато, Не потому, что моря пурпуром пышным дарят, Не потому, что мраморы гор поддаются железу, Не потому, что из волн крепкий возвысился мол, - А потому, что народ обходительным стал и негрубым, И потому, что ему ведом уход за собой"[37].

Оба описанных процесса разворачивались во времени и образовывали не только общий облик Рима, но и его историю. Аграрная основа гражданской общины и ее ремесленное товарно-денежное развитие сосуществовали всегда, но в архаический период жизни республики, в V-IV вв. до н.э., первая была определяющей, а второе лишь дополняло ее. Между серединой III и серединой II в. до н.э. положение меняется в корне. В результате серии победоносных войн Рим становится хозяином всего Средиземноморья. В город устремляются потоки золота, драгоценностей, рабов. Ремесленное производство растет и изощряется; крестьяне массами бросают землю и уходят в Рим, где жить стало легче и веселее; за счет пришлых и жителей покоренных полисов увеличивается число граждан Рима, превращая его из замкнутой общины в мировой центр; город украшается храмами, общественными зданиями, театрами, распространяются литература и образованность - казалось, и вправду "народ обходительным стал и негрубым", прогресс победил отсталость.

Но вот удивительное дело: сами римляне чем дальше, тем решительнее рассматривали это столетие как катастрофу, как резкий поворот к худшему, как источник кризиса и нравственного распада общества.

"Непосильным бременем оказались для римлян досуг и богатство, в иных обстоятельствах желанные. Сперва развилась жажда денег, за нею - жажда власти, и обе стали как бы общим корнем всех бедствий... Зараза расползлась, точно чума, народ переменился в целом, и римская власть из самой справедливой и самой лучшей превратилась в жестокую и нестерпимую"[38].

То не было риторическое упражнение или мрачное видение писателя-пессимиста. С 133 г. до н.э. Рим вступает в полосу острых социальных конфликтов и гражданских войн, в эпоху универсального кризиса. Он длился целое столетие, непосредственно сменившее столетие побед и обогащения, и завершился установлением нового общественно-политического строя, принципата, знаменовавшего глубокую трансформацию гражданской общины.

Привычка рассматривать прогресс как благо, а развитие - как положительную противоположность застою и абсолютную ценность основана на опыте Нового времени. К античности и древнему Риму этот ход мысли и эта шкала оценок неприложимы. Развитие здесь выражалось главным образом не в росте производства, а в росте обмена и денег, общество же, в основе своей живущее землей и ее плодами, не могло поглотить эти деньги, обратить их на усложнение производства, на промышленность, науку и технику, на саморазвитие. В глубинах оно оставалось тем же примитивным аграрным организмом, выше всего ценившим свою неизменность и свое прошлое, на них ориентировавшим свои нормы и ценности, и обрушивавшиеся на него богатства вели лишь к распаду органических форм жизни, не открывая пути никакому внутреннему радикальному обновлению.

Деньги здесь лишь в очень ограниченной мере можно вложить в интенсификацию производства, в основном и главном их можно и нужно либо прятать и хранить, либо потребить - проесть, промотать, "простроить". Овидий был прав, говоря, что к его времени (он жил в самом начале принципата) добытые городом богатства сделали Рим краше, а жизнь в нем сложнее, духовнее и культурнее.

Ценой этого развития был распад консервативных моральных норм. Нормы же эти непрестанно возрождались, как возрождался сам полис со своей аграрной основой, и были единственными реально наличными, объективно исторически данными. Поэтому богатство было неотделимо от извращенного паразитического сверхпотребления, разрушение стародедовского уклада, столь радовавшее Овидия, - от разложения патриархальных связей и правовой традиции, от усиления социальных контрастов, понимание относительности консервативной морали - от хищничества и цинизма.

Как же реально, в повседневной жизни полиса, соотносились между собой эти две противоположные, казалось бы, взаимоисключающие, но тем не менее постоянно сосуществовавшие силы - консервативная традиция и разлагающее ее развитие? Сами римляне остро чувствовали это противоречие[39], но они были убеждены, что оно не антагонистично, и видели в своей гражданской общине высшую форму общественного развития именно потому, что она, по их мнению, соединяла консерватизм общественного целого и возможность развития, "заветы предков и выгоду потомков".

Доказательству этого тезиса посвящен один из самых ярких памятников римской общественно-философской мысли - диалог Цицерона "O государстве"[40]. И сам Цицерон и его сограждане верили: их государство совершенно потому, что оно постоянно ищет и находит выходы из центрального противоречия своей истории и рано или поздно разрешает его во всех его частных разновидностях: противоречие между ростом денежного богатства и ограниченностью замкнутого самодовлеющего хозяйства - за счет законов против роскоши, морального осуждения стяжательства, понятия "частного богатства"; противоречие между автаркией гражданской общины и неуклонным ростом ее владений - путем введения в римское гражданство и приобщения к римской системе ценностей "всего лучшего из покоренных народов"[41]; противоречие между пиететом перед заветами предков и неотделимыми от всякого развития нарушениями этих заветов - благодаря существованию единой традиции римской славы, в которую входили "на равных" революционный трибун Гай Гракх и убивший его консерватор - консул Опимий, защитник сенатской республики Гней Помпей и создатель принципата Юлий Цезарь.

И само это убеждение и отражавший его гармонический идеал полисного общежития были иллюзорны. Противоречия гражданской общины были заданы объективно, неустранимы и лишь обострялись в той мере, в какой размываемая историей консервативная основа общины тем не менее оставалась ее основой, а тенденции новизны не могли создать ничего принципиально нового. Неразрешимость противоречий полиса засвидетельствована всей римской историей - извечной борьбой мелкого натурального и крупного товарного землевладения, массовым разорением крестьян, расхищением общественного земельного фонда, подрывом общинной солидарности, ограблением провинций, деклассацией городского населения.

И в то же время противоречия эти, действительно, находили себе разрешение, а иллюзии римлян представляли собой не только иллюзии, но и определенный общественный идеал, который, как всякий идеал, был отличным от реальности, но не посторонним ей, противоречил жизненной эмпирии, но и коренился в ней, опровергался ходом истории - и находил в нем свое постоянное подтверждение. Мы уже видели, как, вечно разрушаясь, столь же вечно сохранялся корень полисной жизни - земля как основа собственности и высшая ценность, солидарность граждан как норма существования, верность традиции как основа морали.

Далекие походы разрушали общину, но и усиливали ее, и рядовой римский крестьянин Спурий Лигустин, владелец крохотного клочка земли, проделавший двадцать одну боевую кампанию, воевавший в Македонии, в Испании, в Малой Азии, тем не менее сохранил надел, вывел в люди четырех сыновей и двух дочерей, гордился своим положением крестьянина и воина и, вступая в 171 г. до н.э. в армию в двадцать второй раз, убеждал односельчан

"отдать себя в распоряжение сената и консула, идти за ним в любые края, где вы сможете честно послужить защите республики"[42].

А таких крестьян было тоже немало. На протяжении III в. до н.э. римляне завершили покорение Италии и обескровливали ее города, требуя от них все новых пополнений в свою армию, добытые же во время походов богатства оставляли в основном у себя. Когда это противоречие обострилось до крайности, города поднялись против Рима, началась так называемая Союзническая война, кончившаяся в 88 г. до н.э. фактической победой италиков. В результате города были уравнены в правах с Римом, жители их получили полное римское гражданство, но принимали они его всей своей гражданской общиной, сохраняя в неприкосновенности ее структуру, достояние, весь внутренний строй жизни[43].