Александр Зимин - Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.) Страница 6

Изучался состав Боярской думы[103]. Выяснено также, какую большую роль среди правительственных учреждений играли областные дворцы[104]. Господство территориального принципа управления в первой половине XVI в. отражало неизжитые следы экономической и политической расчлененности страны. Установлено, что в процессе образования Русского централизованного государства приказная система не сложилась в XV в., как это принято было считать раньше, а только зарождалась в недрах казны, дворца и Боярской думы в первую половину XVI в. Ее сложение относится только к середине — второй половине XVI столетия[105].

Серьезному исследованию подверглось местное управление России первой трети XVI в. В работах Н. Е. Носова и С. М. Каштанова выяснено значение нового института городовых приказчиков, существенно ограничившего власть наместников и волостелей[106]. Менее обстоятельно изучена сама власть наместников и система кормлений[107]. Наиболее глубокое исследование этой системы, проведенное Н. Е. Носовым, посвящено уже середине XVI в.[108]

В результате тонкого правового анализа формы Русского государства конца XV — первой половины XVI в. Г. Б. Гальперин пришел к выводу, что для этого периода мы можем говорить о наличии в России сословной монархии[109].

Очень плодотворна новая постановка вопроса о путях политического развития России, которую в последнее время выдвинул Н. Е. Носов. Он пишет, что эти пути были «отнюдь не прямолинейны». В частности, «боярство боролось (и то не всегда и далеко не все) не вообще против всякой централизации, а за такую централизацию, которая более соответствовала бы его социальным и политическим интересам в новом государственном порядке, и главным условием этого ставило ограничение самодержавия Боярской думой — палатой лордов, казалось бы, зарождавшегося в XVI в. русского парламента»[110].

К сожалению, сам ход политической истории первой трети XVI в. изучен совершенно недостаточно. Общие очерки, посвященные политической борьбе в это время (см. в книге Н. И. Шатагина и др.)[111], отличаются краткостью или просто устарели. Наиболее содержательный опыт рассмотрения внутренней политики правительства Василия III принадлежит С. М. Каштанову[112]. Автор впервые привлек к исследованию большой фонд иммунитетных грамот и проследил направление финансовой и судебной политики в связи с перипетиями борьбы Василия III с его удельными братьями и корпоративными правами церкви. Очень интересна периодизация политики правительства (первый период — до 1511 г., когда заметна иосифлянская тенденция в отношении к монастырям; второй — до начала 1522 г., т. е. после приближения ко двору несгяжателей; третий — до 1533 г., т. е. после назначения на митрополию иосифлянина Даниила).

Из отдельных вопросов политической истории наибольшее внимание уделялось процессам над Вассианом Патрикеевым и Максимом Греком. Источниковедчески исследовалось так называемое судное дело Максима Грека и материалы следствия по делу Берсеня Беклемишева[113]. И. И. Смирнов высказал мысль о том, что Максим Грек был осужден как тайный эмиссар турецкого султана[114]. Эта мысль подавляющим большинством историков была отвергнута.

Более изучены вопросы внешней политики России первой трети XVI в. На широком фоне международных отношений Восточной Европы их рассматривает в обобщающей работе И. Б. Греков[115]. Всю сумму отношений России с Крымом и Казанью при Василии III изучал И. И. Смирнов[116]. Сложную расстановку политических группировок в Крыму при Мухаммед-Гирее выяснил В. Е. Сыроечковский[117]. Борьба за западнорусские земли и русско-литовские отношения явилась предметом специального исследования А. Б. Кузнецова[118]. Интересные наблюдения на большом фактическом материале по русско-орденским отношениям в первой четверти XVI в. сделаны В. Н. Балязиным[119]. Много и плодотворно работает по изучению русско-ливонских отношений Н. А. Казакова[120].

Но пожалуй, из всех аспектов русского исторического процесса первой трети XVI столетия наиболее разносторонне изучены пути развития русской общественной мысли. В результате исследований определена сущность идеологии воинствующих церковников (иосифлян), развитие ими идей теократического происхождения самодержавия[121]. Выяснено, что корпоративные интересы иосифлян сказывались и на представлениях их о преимуществе духовной власти над светской; в частности, этим объясняется то, что теория «Москва — III Рим», созданная старцем Филофеем, не смогла «стать, — по заключению Н. С. Чаева, — политической программой Русского централизованного государства в период его образования»[122].

Обстоятельными исследованиями Н. А. Казаковой рассмотрены основные аспекты идеологии нестяжательства в первой трети XVI в.[123] Ею вскрыты классовые и политические основы взглядов одного из крупнейших мыслителей, живших в России в конце XV — первой половине XVI в., — Вассиана Патрикеева. Продолжая работу, начатую еще В. Ф. Ржигой[124], Н. А. Казакова выяснила важнейшие черты нестяжательской идеологии Максима Грека и впервые в литературе дала очерк жизни и деятельности примечательного книгописца и публициста нестяжательского толка Гурия Тушина.

Много нового для изучения официальной идеологии первой трети XVI в. сделала Р. П. Дмитриева, проследившая литературную историю важнейшего памятника официальных политических идей — Сказания о князьях владимирских[125], хотя вопрос о создании его первоначальной редакции остается все еще спорным[126].

После капитального труда В. Ф. Ржиги[127] о талантливом писателе и дипломате Федоре Карпове этому своеобразному представителю русской культуры было посвящено несколько работ, и в их числе диссертационное исследование Н. В. Синицыной[128]. Своеобразный мыслитель, доктор и публицист Николай Немчин также привлекал к себе внимание исследователей[129]. Изучение реформационных и гуманистических идей на широком европейском фоне ведет А. И. Клибанов[130]. Его историко-философский подход к этой проблематике позволил отчетливо представить содержание и пути развития передовой общественной мысли в России.

Таковы основные итоги изучения истории России первой трети XVI в. Как мы могли убедиться, советскими историками проделана большая и разносторонняя работа в различных областях этой темы. И в то же самое время существуют еще явные пробелы, необходимость заполнения которых совершенно очевидна.

К настоящему времени вопросы социально-экономического развития России рассматриваются, как правило, в целом для XVI в. без особого выделения его первой трети или половины[131], в то время как до середины века происходил экономический подъем в отличие от спада, характеризующего вторую половину века. Создание трудов по экономической истории России первой половины XVI в. — насущная задача советских историков. К ее выполнению они уже приступают. В Ленинграде коллектив ученых под руководством А. Л. Шапиро завершил книгу по истории северно-русского крестьянства в этот период на основе тщательного изучения новгородских писцовых книг и других, в том числе актовых, материалов[132].

Несмотря на специальные работы по истории создания государственного аппарата в России XV–XVI вв. все еще отсутствуют обобщающие труды, в которых бы были выявлены специфические черты процесса, происходившего в первой трети XVI в.

Глава 2

Обзор источников

Для изучения политической истории России первой трети XVI в. первостепенное значение имеют русские летописи[133]. В них находятся важнейшие сведения о внешней политике Русского государства (о войнах и дипломатических сношениях), об объединении русских земель и ликвидации уделов, о высших церковных иерархах, о каменном строительстве (церквей и крепостей), о стихийных бедствиях в стране и многие другие.

На протяжении всего изучаемого времени в Москве систематически велось официальное летописание. Первым летописным сводом, созданным в канцелярии Василия III, был, очевидно, свод 1508 г. В непосредственном виде он до нас не дошел, но составил основу всех дальнейших памятников официального летописания (в составе Воскресенской и сходных летописей). Кроме того, некоторые сведения свода 1508 г. сохранились в так называемой Софийской I летописи по списку Царского, которая доводит изложение до 26 ноября 1508 г.[134] Как установил Н. Ф. Лавров, с 1506 по конец 1508 г. список Царского близок к Воскресенской летописи, а Софийская II — к Никоновской (и соответственно к Иоасафовской), Львовской[135] и — добавим от себя — Вологодско-Пермской и Уваровской[136]. Софийская I и Софийская II летописи вплоть до конца 1508 г. сохраняют между собой сходство, что делает возможным предположить наличие в них общего источника, которым мог быть летописный свод 1508 г.[137]