Руслан Скрынников - Начало опричнины Страница 6

      Напомним, что царь с крайним негодованием отзывался о Шуйских в письме к Курбскому в 1564 г. Следствием царской опалы была казнь кн. А. Б. Горбатого-Шуйского (1565 г.) и Н. В. Шереметева (1564 г.). Но и Шуйские и Шереметевы впали в немилость значительно раньше, а именно, тотчас после отставки А. Ф. Адашева в 1560 году[106].

       Две приписки Синодальной рукописи посвящены были Старицким. В одной из них сообщалось о смерти князя Андрея Старицкого в 1537 г.[107]. В другой содержались подробности об измене князя С. В. Ростовского в 1554 г. и заговоре князя Владимира Старицкого в 1553 г.[108]. Эта последняя приписка имеет важное значение, и она будет подробно разобрана ниже.

    Когда первые тетради Синодальной рукописи были исправлены, царь приказал перебелить их, в результате чего появилась так называемая Царственная книга (за 1533— 1553 гг.). Новый свод был передан на просмотр и утверждение царю. Тот оставил без всяких изменений первую его часть (1533—1542 гг.), соответствующую исправленной части Синодального списка (1535—1542 гг.). Но его вовсе не удовлетворила вторая половина Царственной книги (за 1542— 1553 гг.), и он подверг ее основательной переделке[109]. Если в текст Синодального списка было внесено не более десятка исправлений, то в тексте Царственной книги таких поправок было более 60[110]. Самая обширная из них посвящена заговору князя Владимира Старицкого в 1553 г. Она имеет исключительно важное значение для датировки летописного свода в целом.

   Вопрос о времени редактирования Царственной книги вызвал немало разногласий в литературе. А. А. Зимин полагает, что сведения о заговоре Старицких в 1553 г. были внесены в Царственную книгу после казни князей Старицких в первом квартале 1569 г., но ранее казни И. Висковатого в июле 1570 г. Висковатый был казнен в 1570 г. как приверженец Старицкого, но в приписке он изображен противником Старицкого[111]. Точности ради отметим, что Старицкий был казнен не в первом, а в последнем квартале 1569 г. и что Висковатый попал в немилость, не в день казни (июль 1570 г.), а гораздо раньше. Таким образом, период, указанный А. А. Зиминым, сужается до нескольких месяцев (конец 1569 г. — начало 1570 г.). Но именно в этот период царь громил в течение 3—4 месяцев Тверь, Новгород и Псков и едва ли имел досуг заниматься старыми летописями.

   Д. Н. Альшиц относит приписки в тексте Царственной книги к более раннему периоду, а именно к 1567—1568 гг.[112]. Его мнение представляется более аргументированным, но многие его доводы спорны. Д. Н. Альшиц не учитывает некоторых важных моментов, связанных с историей опричнины в 60-х годах.

   В летописной приписке к Царственной книге о боярском заговоре 1553 г. Иван с особым одобрением упоминает о верной службе боярина и конюшего И. П. Федорова. Конюший не только не примкнул к боярам-заговорщикам, но и «донес» их крамольные речи до самого царя[113]. Подобная версия никак не могла быть сочинена в 1567—1568 гг., поскольку именно в эти годы Федоров подвергся опале и казни. Процесс «изменника» Федорова, будто бы покушавшегося на жизнь царя, явился центральным моментом всей политической истории опричнины в 1567—1569 гг., и потому представляется совершенно немыслимым появление в тот период официозного рассказа, обеляющего государственного преступника.

   В той же приписке к Царственной книге Иван хвалит Л. А. Салтыкова за то, что тот донес ему на бояр-заговорщиков. Но Салтыков оказался в опале еще раньше Федорова. Перед самой опричниной царь отставил его от оружничества, а затем подверг кратковременному аресту. В 1564— 1565 (7073) гг. Л. А. Салтыков с сыном вынужден был дать по себе специальную запись и лишь тогда был освобожден на поруки.

   Указанные факты служат первым аргументом в пользу того предположения, что приписка к тексту Царственной книги (о заговоре 1553 г.) появилась, скорее всего, до опалы конюшего Федорова (1566—1568 гг.) и, возможно, ранее ареста Салтыкова (1564—1565 гг.).

    Д. Н. Альшиц обратил внимание на удивительное сходство и несомненную родственность текстов летописных приписок и первого послания Грозного Курбскому. По его мнению, Грозный дополнил Царственную книгу после полемики с Курбским в 1564 г. Целью приписок было перенесение в летопись доводов царя из его письма к Курбскому[114]. В частности, Д. Н. Альшиц ссылается на приписку относительно убийства кн. Ю. Глинского в церкви во время восстания 1547 г. и высказывает мысль, что она могла появиться лишь после того, как Курбский в своем письме впервые поставил вопрос о кровопролитии в церквах[115]. Подобный аргумент носит слишком гипотетический характер. Видеть, в названной приписке непременную полемику с Курбским нет достаточных оснований. Цель приписки совсем иная: разоблачение «виновников» восстания, имена которых названы в летописи (Шуйские, И. П. Федоров, Г. Ю. Захарьин, и т. д.)[116].

    Д. Н. Альшиц отмечает, что в ответном письме царю Курбский высмеял некоторые места царского послания «о постелях и телогреях... яко неистовых баб басни»[117]. Эти места не были перенесены из послания в приписки к Царственной книге, пишет Д. Н. Альшиц, и это не случайное совпадение: ответ Курбского сыграл здесь свою роль[118]. Так ли это? Более близкое знакомство с перепиской Курбского обнаруживает, что названное послание не было отправлено на Русь до конца 70-х гг.[119]. Таким образом, ответ Курбского не мог оказать никакого влияния на приписки к летописи, составленные, по мнению Д. Н. Альшица, в 1567—1568 гг.[120].

    Мнение Д. Н. Альшица, будто царь перенес часть своих доводов из полемики с Курбским в летопись, едва ли справедливо. При ближайшем рассмотрении оказывается, что версия о боярском заговоре 1553 г. получила различное освещение в приписке к Царственной книге и послании царя Курбскому[121]. Согласно летописной приписке, ни Сильвестр, ни тем более Адашев в тайном боярском заговоре непосредственно не участвовали. Адашев с другими верноподданными членами думы принес присягу наследнику в первый же день «мятежа». Сильвестр только однажды вмешался в борьбу, посоветовав боярам допустить Старицкого к постели умирающего царя. Но и он не был причастен к тайному заговору[122]. Совершенно иначе те же события изложены в царском послании. Здесь главными участниками заговора в пользу Старицких представлены именно Сильвестр и Адашев. Оказывается, что во время царской болезни бояре «восташа, яко, пияни, с попом Селивестром и с начальником вашим с Олексеем», «они же хотеша воцарити... князя Владимера»[123].

    Если приписка к Царственной книге была в основном перенесением в летопись доводов царя из его полемики с Курбским в 1564 году, то остается непонятным, почему она не только не отразила версии об измене Адашева и Сильвестра, но и полностью противоречила этой версии. Причиной было, по-видимому, то, что приписка к Царственной книге появилась ранее царского послания, составленного под впечатлением измены и бегства Курбского в 1564 году.

    Д. Н. Альшиц строит свою аргументацию на сопоставлении рассказа о боярском «мятеже» 1553 г. в послании Курбскому и приписок к Синодальному списку и Царственной книге. По его мнению, приписка к Синодальной рукописи появилась до полемики царя с Курбским в 1564 г., а приписка к Царственной книге после этой полемики. Основанием для этого вывода служат противоречия и расхождения приписок между собой. На наш взгляд, расхождения приписок носят по большей части мнимый характер.

    Летописные приписки имеют один общий сюжет — заговор, организованный боярами во время болезни царя в марте 1553 года. Сведения, касающиеся этого сюжета, не противоречат друг другу, а напротив, почти полностью совпадают. В Царственной книге названы следующие руководители заговора: князья П. М. Щенятев, И. И. Пронский, Д. И. Немова, С. В. Ростовский[124]. В Синодальном списке названы те же имена и примерно в том же порядке, но там рассказ о заговоре отличается большей полнотой и потому в числе заговорщиков названы еще несколько лиц: князья С. Микулинский, Куракины и П. С. Серебряный[125].

    В совершенно одинаковых выражениях летописные приписки передают речи крамольных бояр-заговорщиков.

Синодальный список

«толко нам служити царевичю Дмитрею, ино нами владети Захарьиным и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру Ондреевичю».

Царственная книга

«ведь де нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиным, а нам служити государю малому, и мы учнем служити старому князю Володимеру Ондреевичю»[126].