Александр Хинштейн - Тайны Лубянки Страница 6

(«Господи, куда его понесло?! Зачем надо было касаться других дивизий!»)

Впрочем, Минин, кажется, и сам уже понял свою оплошность, а потому резко начал разворачиваться назад.

– День операции в 6-й кавдивизии нужно считать днем перелома не в узком смысле слова – подъема боеспособности, а очистки от негодных элементов. Ваш приезд – очень счастливое совпадение со всем произошедшим. Перелом уже наметился, у нас уже имеется 270 человек, выданных бойцами, и сейчас должна начаться очистительная работа. Мы предлагаем провести ряд беспартийных конференций и несколько дней партийной работы, чтобы армия была вымыта и надушена. Так что ваша работа будет иметь очень благодатную почву.

Он закончил, весьма довольный собой. Про счастливый приезд комиссии и про вымытую армию – это удачно вышло. И про роль парторганизации; пусть в Москве знают, что большевик с 1905 года Минин хлеб свой проедает не зря.

– Кто еще хочет высказаться? – Калинин с выводами пока не спешил, играл в демократию.

С места поднялся начальник армейского политотдела Вардин18. Одернул гимнастерку. С грузинской горячностью заговорил:

– Армия в течение трех с половиной месяцев была без передышки в боях. Когда мы начинаем говорить о политической работе, это нужно иметь в виду.

Волнуется Вардин, ох волнуется, кавказский акцент пробивается сразу. Перед членами ЦК выступать – это не в казачьем кругу политграмоту читать.

– В той же 6-й кавдивизии за это время комиссарский состав переменялся 2–3 раза и, конечно, более низкопробным элементом. Самое больное место у нас – это комиссары эскадрона. Они, обыкновенно, рядовые бойцы, коммунисты, но коммунисты очень слабые, и которые иногда не прочь крикнуть вместе с бойцами: «бей жидов!».

(«Слава богу, – мелькнуло в голове у Ворошилова, – что в комиссии нет ни одного еврея. Видать, в ЦК поняли, что нечего дразнить гусей».)

– Теперь об антисемизме. – Вардин именно так и сказал: «об антисемизме». – Да, антисемизм, как и во всякой крестьянской армии, имел место. Но антисемизм пассивный. Лозунга «бей жидов!» до сих пор не было слышно. Для нас был куда серьезнее вопрос – отношение к пленным, которых беспощадно убивали и раздевали. Но бороться с этим политическому отделу Реввоенсовета было трудно.

И вот при таком положении наша армия не получила и 10-й доли того количества политработников, в которых она нуждалась.

Первая партия работников – около 200 человек, прибыла в конце июня, из которых можно было взять какой-нибудь десяток-два работников, могущих вести работу. Второй серьезный отряд – 370 человек, но когда стали их распределять, то только незначительная часть, каких-нибудь два-три десятка оказалась пригодна, а остальные или совершенно не приспособлены к армии, или совсем больные, глухие, хромые…

– Таким образом, – усмехнулся Луначарский, – 300 глухонемых агитаторов…

– Именно так, – Вардин осмелел, говорил уже уверенно, четко. – Все эти обстоятельства привели к тому, что политическая работа стояла и стоит на очень низком уровне. На днях была созвана партийная конференция, на которой подавались антисемитские записки. Спрашивают, почему жиды у власти, мы их просто лишили мандатов и разрешили остаться с правом совещательного голоса. Перспектива у нас только от того – будут люди или нет.

(«Эк он все повернул, – оценил хитромудрость своего ученика Ворошилов. – Переложил всю ответственность на центр. Дескать, дадите политработников – удержим ситуацию. Нет – пеняйте на себя».)

Тем временем, не дав комиссии опомниться, инициативу снова перехватил Минин. Чисто буденовская тактика: организовать прорыв обороны противника, кинуть на него все силы.

– При том положении, в котором находилась наша армия, – продолжил Минин, – тыловые учреждения постоянно отрывались, и получалась такая картина, что люди с переломанными ребрами валялись по несколько дней. Раньше учреждения настолько были запущены, что вообще не были похожи на советские учреждения. Был, например, расстрелян начальник административного управления – за насилие, другие коммунисты – за нарушение дисциплины и т. д.

Наконец-то свой голос – первый и единственный раз – подал командарм. Подал, как обычно невпопад, и Ворошилов вновь вознес вождям хвалы за их великодушие: окажись в комиссии хотя бы один еврей – столь любимое Буденным и буденовцами слово «жид» он даже в мыслях не произносил, слишком любил жену свою Екатерину Давидовну – так вот, прибудь с комиссией хотя бы один еврей, ох, нелегко бы им с Буденным пришлось…

– А здесь, еще когда проходили эту идиотскую Украину, где везде лозунг «бей жидов!», – Буденный начал с места в карьер, опять возвращаясь к болезненной еврейской теме, хотя никто его к этому не подталкивал, – и, кроме того, бойцы очень недовольные всегда возвращаются из лазаретов. Плохо обращаются в лазаретах, нет помощи на станциях при возвращении. И вот, обратившись к одному коменданту-еврею, к другому и не получив помощи, или вместо помощи – ругань, они видят, что они брошены без всякого призрения, и, возвращаясь в ряды, они вносят разложение, рассказывая об обидах, говорят, что мы здесь бьемся, жизнь отдаем, а там никто ничего не делает.

Ворошилов видел, как вытянулись лица у Луначарского, Се-машки – других интеллигентов, да и самого его речь Буденного порядком покоробила. Типичная антисемитская логика: во всем виноваты евреи. А если бы коменданты были хохлами – что тогда? Впрочем, чего еще ждать от малограмотного казака, недавнего унтер-офицера, волею судеб вынесенного волной на самый верх.

– Конечно, на этой почве преступная рука и сознательно ведет агитацию. – Буденный не снижал оборотов. Демагогию разводить он успел научиться неплохо. – Но мы в искоренении этих преступных элементов уже сделали большой шаг, и сейчас мы все очень рады приветствовать вас, благодарим за приезд, и надеемся, что вы поработаете с нашими бойцами, которые, проводя все время в крови и боях, никого не видят и мало что слышат.

– Ну что ж, – Калинин удовлетворенно кивнул, – мне кажется, товарищи достаточно подробно рассказали нам о том, что происходило в армии. Ничего не утаивали, не пытались скрыть от ЦК свои слабые стороны. – Он улыбнулся, посмотрел на Ворошилова. – Я предлагаю принять их доклады к сведению и окончательное решение принять уже после возвращения в Москву, а пока перейти к решению чисто технических вопросов…

«Страхуется, – понял Ворошилов. – Видимо, никаких четких указаний на наш счет пока не было».

Но что-то подсказывало ему, что главная опасность уже миновала. Самое неприятное – позади.

Они с Буденным выдержали этот бой, который, может быть, посложнее был даже, чем Егорлыкское сражение или «дело Миронова», вместе взятые…

Комиссия убыла в Москву через несколько дней. Расставались почти по-товарищески.

И хотя ничего определенного Калинин на прощание не сказал, отделался общими фразами, не было уже того беспокойства, которое испытывал Ворошилов ранее. Он почти был уверен, что поставленная им антреприза удалась на славу: никто из «артистов» не подкачал. Даже чекисты.

Последнее было особенно важно, ибо отношения между ко-нармейской верхушкой и армейской контрразведкой зашли уже слишком далеко.

Начальник особого отдела, упрямый латыш Зведерис, осмелел до того, что слал кляузы уже напрямую Дзержинскому, но сделать с этим ни Буденный, ни Ворошилов ничего не могли: особисты им не подчинялись.

Из-за чего все началось? Спроси их кто-нибудь об этом, ни Ворошилов, ни Зведерис и объяснить бы толком, наверное, не смогли. С обычных мелочей.

Один не пригласил другого на совещание. Второй – не информируя – взялся проводить какую-то операцию. Ерунда, в общем-то. Но эта ерунда, подобно снежному кому, разрасталась с каждым днем. Никто не хотел уступать друг другу, снизойти, каждый мнил себя слишком большим начальником. А когда опомнились – поздно уже было, слишком глубоко пустила корни вражда.

Не раз и не два Ворошилов с Буденным прикидывали, как избавиться им от непокорного особиста, выжить его из армии. Но Дзержинский своих людей в обиду не давал: для того-то и придумал военную контрразведку, чтобы держать армию под контролем – не случайно сам, лично, возглавил особый отдел ВЧК.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло…

И вновь вторгаемся мы в сферу догадок и гипотез: слишком мало документов сохранилось в «деле Первой конной». Большинство бумаг было уничтожено еще в 1970-е.

Непреложные факты же таковы: 13 октября Калинин заслушал устные доклады начальника тыла в Кременчуге и начальника кременчугской «чеки», которые поведали председателю ВЦИК о разгуле бандитизма.

«В нашем распоряжении около 2 тысяч штыков, а организованных бандитов до 3 тысяч, – пожаловался Калинину начальник тыла. – И к ним еще присоединяются вооруженные крестьяне».