Елена Прудникова - Второе убийство Сталина Страница 6

Над Сталиным принято иронизировать еще и по причине того, что он де не кончил курса. Конечно. Пять лет в семинарии — это меньше, чем шесть лет в семинарии, но куда больше, чем, скажем, ленинский экстернат в Казанском университете (да и не экстернат тоже, учитывая, что «от сессии до сессии живут студенты весело…»).

…В мае 1894 года Иосиф с отличием окончил училище и поступил в Тифлисскую духовную семинарию. Поступил он достаточно легко, но опять возникла проблема с деньгами. Положение было совершенно отчаянным, потому что платить здесь следовало гораздо больше: уже не 25, а 140 рублей в год (40 собственно за обучение и 100 рублей — за содержание). На казенный кошт принимались лишь сироты или юноши из самых бедных семей и преимущественно духовного звания. Но мать сумела найти в семинарии покровителей, и Иосифу сделали исключение, приняв на казенный счет. Сохранились его заявления с просьбой об оказании материальной помощи: «…прибегаю к стопам Вашего высокопреподобия и прошу покорнейше оказать мне помощь». Вот отличительная черта Иосифа — он никогда не умел с достоинством просить. Ну не давалась ему эта наука! Его прошения из тюрьмы во время арестов — обычное, в общем-то, дело, можно сказать, бытовое — просто неловко читать. Даже находясь в ссылке, в отчаянном положении, он просит товарищей помочь ему деньгами — а он имел, как член ЦК, совершенно неоспоримое право на помощь партии! — так, словно извиняется за причиненное беспокойство. Зато другим помогает, не ожидая просьб: Сергею Аллилуеву, когда тот собрался переезжать со своей большой семьей в Петербург, сам принес деньги и, невзирая на отказ, заставил взять — тебе нужно, у тебя дети. Кстати, это отчасти объясняет одну из «загадок Сталина» — почему он, при том, что был профессиональным революционером и находился на партийном содержании да еще и нередко работал, всегда был так отчаянно беден. Не то что называют бедностью сейчас, а беден абсолютно, до того, что одежду имел только ту, что на нем. Другие революционеры ведь так не нуждались! Куда этот-то девал деньги? Должно быть, туда и девал — помогал товарищам, наверняка помогал матери — если об этом не сохранилось свидетельств, это не значит, что он бросил мать на произвол судьбы.

…Но мы все время отвлекаемся от темы. Итак, Иосифа приняли в семинарию. Это был совсем другой мир, жесткий, холодный, так не похожий на мир детства. Несколько сотен собранных вместе юношей, которые наверняка, как всегда бывает в подобных коллективах, сформировали соответствующее сообщество с делением на «старших» и «младших», и младшим, как бы они ни были горды, приходилось выносить «смазь вселенскую». Казенная жизнь и казенный распорядок дня, постоянный контроль за каждым шагом и, по возможности, за каждой мыслью. «Жизнь в духовной семинарии протекала однообразно и монотонно, — вспоминает товарищ Иосифа по семинарии Доментий Гогохия. — Вставали мы в семь часов утра Сначала нас заставляли молиться, потом мы пили чай, после звонка шли в класс. Дежурный ученик читал молитву "Царю небесному", и занятия продолжались с перерывами до двух часов дня. В три часа — обед. В пять часов вечера — перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Мы чувствовали себя как в каменном мешке. Нас снова водили на вечернюю молитву, в восемь часов пили чай, затем расходились по классам готовить уроки, а в десять часов — по койкам, спать»[9].

Но это было еще не все. Если бы Иосиф попал в учебное заведение, в котором царил истинно христианский дух, дух любви, то этот пылкий юноша, не знавший алчности, не склонный к разгулу, страстно любивший книги и одержимый жаждой справедливости, мог бы стать одним из подвижников церкви. Однако порядки в Тифлисской семинарии были скорее иезуитскими, да и вообще конец XIX века был далеко не лучшим временем для Православной церкви, отнюдь! — и это окончательно оттолкнуло Иосифа, по-юношески гордого и не знавшего компромиссов, от Бога и от стремления к духовной карьере. Единственное, что оставалось неизменным в этом худом, тщедушном парне, — так это гордость и достоинство, и надо же было случиться, чтобы именно они постоянно и ежедневно страдали. Спустя полвека он говорил в интервью Э. Людвигу, отвечая на вопрос, что сделало его марксистом:

«Людвиг. Что вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?

Сталин. Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения.

Людвиг. Но разве вы не признаете положительных качеств иезуитов?

Сталин. Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод — это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство — что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю. Уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики… Что может быть в этом положительного?»

В этих условиях характер Иосифа начал меняться. Куда делся живой и открытый мальчик, каким его знали в Гори? Соученики вспоминают, что вначале он был тихим, застенчивым, предупредительным — но это длилось недолго. Еще вспоминают, что был агрессивным, сильным и умел хорошо драться. Маленького роста, рябой, с больной рукой, непохожий на других, (его не любили за необычные манеры) — он стал бы удобной мишенью для жестокости сотоварищей, если бы не мог защитить себя и при необходимости напасть первым.

Иосиф был замкнутым, жаловаться и показывать, как ему трудно, было не в его характере — как тогда, так и потом. Косвенно догадаться о том, как тяжело ему тогда приходилось, можно по одному штриху. Серго Орджоникидзе позднее вспоминал, что говорили про Иосифа его знакомые того времени: «Коба не понимает шуток. Странный грузин — не понимает шуток. Отвечает кулаками на самые невинные замечания»[10]. Позднее о нем такого не говорили, наоборот, взрослому Сталину чувство юмора было очень даже свойственно.

Однако вскоре Иосиф полностью адаптировался в новом мире, у него появилось много приятелей. Учился он по-прежнему хорошо, первый класс окончил восьмым по успеваемости, второй — пятым. Но потом появились новые интересы и увлечения, и учеба отошла на второй план. Первым и главным интересом у него и здесь стали книги, хотя доставать их в Тифлисе было и легче, и труднее, чем в Гори. Легче — потому что тут были книжные магазины, была «Дешевая библиотека», читателем которой он стал в 1896 году. Труднее — поскольку любая светская литература была в семинарии запрещена и чтение ее строго наказывалось.

Все больше и больше посторонние книги вытесняли из его сознания и из его распорядка дня (и ночи!) учебные предметы. Успеваемость Иосифа начала снижаться, участились записи в кондуитном журнале о том, что он читал неположенную литературу — романы Гюго и другие книги. За это полагался карцер, так что у него было время обдумать прочитанное.

Впрочем, стремление к знаниям, лежащим вне пределов семинарского курса, свойственно было не одному Иосифу. В семинарии в то время существовал ученический кружок, руководимый Сеидом Девдориани, и осенью 1896 года Иосиф присоединяется к нему. Правда, ребята занимались изучением вещей совершенно невинных, читали художественную литературу и книги по естественным наукам, все разрешенное цензурой, никакой нелегальщины. Но, с другой стороны, чтение любых светских книг в семинарии запрещалось, так что кружок мог быть только тайным. Но так даже интересней!

Романтически настроенный юноша писал стихи, и писал хорошо. Окончив первый курс семинарии, он, перед тем как уехать на каникулы, пришел в редакцию газеты «Иверия» и показал их Илье Чавчавазде, который, несмотря на крайнюю молодость автора, напечатал пять из них в газете. Несколько позже еще одно появилось в газете «Квали». То, что стихи были хорошими, доказывает их дальнейшая судьба. В 1901 году М. Келенджеридзе, составляя пособие по грузинской словесности, включил в него одно из этих стихотворений наряду с лучшими классическими образцами. Поскольку будущий «отец народов» был тогда еще безвестным молодым человеком, ни о каком низкопоклонстве или культе речи не шло. В 1907 году другое стихотворение из подписанных псевдонимом «Сосело» было приведено в «Грузинской хрестоматии, или Сборнике лучших образцов грузинской словесности» — а ведь их написал шестнадцатилетний юноша! Но поэтический талант Иосифа не получил развития, вскоре его целиком захватило новое дело, которому он впоследствии отдаст всю свою жизнь.