Анатолий Ляпидевский - Как мы спасали челюскинцев Страница 6

После моего разговора со Шмидтом я немедленно информировал правительство о положении на Чукотском полуострове. В будущем ежедневно, каждый вечер, а в срочных случаях чаще, правительство ставилось в известность о событиях, происходивших на северном побережье. Делать это давала возможность сеть полярных станций, развернутая Главным управлением Севморпути к концу 1933 года. Получая в Ванкареме распоряжения Москвы через несколько часов после их отдачи, я вспоминал 1932 год, когда находившийся в этом районе „Сибиряков" часто совершенно терял связь и принужден был передавать в центр телеграммы через тихоокеанские корабли, случайно устанавливавшие с ним связь. Многие телеграммы, отправленные из Москвы снбиряковцам, когда они находились в районе Чукотского моря, адресаты получили но почте в Москве через два месяца после своего возвращения. Постройка в 1933 году полярных станций на Медвежьих островах, на мысе Северном, реконструкция станции Уэллена и почти всей сети полярных радиостанций от мыса Дежнева до Архангельска ликвидировали плачевное состояние связи по побережью, бывшее еще в 1932 году. К моменту аварии „Челюскина" эта связь стояла достаточно крепко.

Полярные станции справлялись со всей идущей корреспонденцией, и только в исключительных случаях корреспондентские телеграммы — а их было немало — передавались с Уэллена в Петропавловск и Хабаровск и оттуда телеграфом в Москву.

Особенно большую нагрузку несла аварийная станция, выделенная в Ванкарем с мыса Северного после гибели „Челюскина", обслуживаемая одним радистом т. Силовым. Почти такую же нагрузку несла станция Уэллена. Здесь вследствие болезни одного из радистов станция обслуживалась неутомимой радисткой Шрадер — единственной женщиной-радисткой во всей сети полярных станций. Опа показала, что советская радистка может стоять на одном из самых ответственнейших постов. Ванкарем обычно работал с лагерем Шмидта, Уэлленом и с мысом Северным.

Последний, сильно обескровленный мобилизацией людей чрезвычайной тройкой, работал с большим напряжением. Но обслуживающий эту станцию радист Хаапалайнен не сдавал темпов и твердо стоял на своем посту. Так же упорно, почти без отдыха сидели у аппаратов радист мыса Челюскина Корякин и радиотехник Григорьев. Ту же картину можно было наблюдать на станции Диксон в Югорском Шаре и на станции Архангельск.

Итак несколько дней мы в Ванкареме напряженно следили за поступающими метеосводками и за приближением средств помощи…

Однако первый самолет, который прибыл после моего приезда в Ванкарем, прилетел не с юга и не с востока, откуда мы ждали самолетов, а с севера, из лагеря Шмидта. Это был самолет Бабушкина! 2 апреля утром я получил сообщение из лагеря, что в Ванкарем вылетает Бабушкин с механиком Валавиным на своем самолете «Ш-2». Прошло почти полтора часа напряженного ожидания, пока мы заметили приближающийся со стороны мыса Онман маленький самолет. Еще рассматривая его в бинокль, мы увидели, что одна из лыж самолета висит.

Все население Ванкарема, наблюдавшее за машиной, шедшей на посадку, замерло в ожидании катастрофы. Казалось, что висящая лыжа неминуемо запашет в снег и самолет скапотирует. Однако в самый последний момент, когда машина потеряла скорость, лыжа выправилась, и самолет легко скользнул на ванкаремский аэродром.

Через несколько минут машина была окружена зрителями. Вид этой машины был настолько необычен, что многие, занятые ее осмотром, забыли поздороваться с прибывшими товарищами. Самолет Бабушкина, проделавший путь на борту „Челюскина" от Мурманска, несколько раз выгружавшийся среди льдов и снова погружавшийся на борт парохода, нередко получал повреждения. Не меньше повреждений он получил и в ледяном лагере. Ремонтировался самолет или на борту „Челюскина", или в еще более тяжелых условиях ледяного лагеря. Нос самолета был весь разбит и восстановлен из фанеры и заклеен пластырем. Стойки, поддерживавшие плоскости самолета, были переломаны и скреплены тонкой бечевкой. Шасси самолета было привязано тоже бечевкой, хотя и большего диаметра. Общий вид самолета больше напоминал знаменитый тришкин кафтан, чем современную машину. Бабушкин, один из старейших полярных летчиков, больше всех летавший над полярными льдами, имеет огромный опыт самолетовождения в суровых и капризных условиях Арктики. Однако даже при таком опыте пуститься в перелет между лагерем Шмидта и Ванкаремом на описанном самолете было исключительной отвагой. Но пилота нисколько не смущало такое положение. Первое, о чем он заговорил, встретившись со мной, — это был вопрос о том, как я намерен использовать его вместе с его самолетом. Бабушкин был назначен руководителем ванкаремского аэродрома, а его самолет закреплен на случай местных полетов и на случай возможности похода на собаках, чтобы указывать партии направление и держать с ней связь. Поток самолетов неудержимо катился к Ванкарему. Водопьянов, Доронин и Галышев готовы были к полету из Анадыря. На уэлленском аэродроме уже стояли машины Каманина, Молокова и Слепнева. 7 апреля утром из Уэллена они перелетели в Ванкарем. Через полчаса после их посадки, договорившись по радио с т. Шмидтом, мы уже выпускали машины в полет. Обладавшие меньшей скоростью машины Каманина и Молокова были выпущены с аэродрома за 15 минут до вылета машины Слепнева с таким расчетом, чтобы к лагерю все три машины прибыли одновременно.

Чтобы иметь точное представление о работе наших летчиков, о положении в лагере и о состоянии льдов между Ванкаремом и лагерем Шмидта на случай санного похода, я решил вылететь в лагерь вместе со Слепневым. Зная о том, что аэродром челюскинцев беспрерывно меняет свое местоположение и всегда находится на расстоянии не менее трех километров от лагеря и что челюскинцам приходится переносить на себе через торошенные льды снаряжение и в дальнейшем потребуется переноска вещей, приборов и материалов, я взял с собой для работы в лагере восемь ездовых собак.

Снявшись с ванкаремского аэродрома со Слепневым, мы скоро настигли машины Каманина и Молокова. На машине Молокова капризничал мотор. Вслед за машиной извивался темный хвост дыма. Пилоту ничего не оставалось делать, как вернуться в Ванкарем для отрегулирования мотора. Каманин вынужден был сопровождать Молокова в Ванкарем на случай возможной вынужденной посадки. Мы со Слепневым продолжали полет.

В воздухе стояла легкая дымка, закрывавшая горизонт. Внизу под самолетом были видны сплошные торошенные льды с большим количеством мелких трещин, точно паутина опутывающих все видимое пространство.

Машина неслась над хаосом ледяных нагромождений и трещин, каждую минуту на несколько километров приближая нас к лагерю Шмидта. На 36-й минуте полета раскачиванием самолета пилот дал мне знак, что он заметил дымовой сигнал над лагерем Шмидта. Вскоре в боковое окно кабины я увидел ставший знаменитым лагерь. Недалеко от сбившихся в кучу почерневших палаток на высокой ледяной гряде, над решетчатой башней, развевался флаг Страны советов. Я успел рассмотреть маленькую палатку, над которой вытянулся удлиненный треугольник вымпела „Челюскина". Это была палатка вождя челюскинцев т. Шмидта и в то же время радиостанция.

Отсалютовав реющему среди льдов советскому флагу и лагерю, пилот направил свою машину к аэродрому, где была видна масса людей. Небольшая площадка, расчищенная среди торошенных льдов, обставленная сигнальными флагами, была аэродромом, на котором необходимо было сделать посадку. Сделав круг над аэродромом, пилот повел машину на посадку. Однако в тот момент, когда я ожидал первого толчка, обычного при прикосновении самолета к аэродрому, машина взмыла вверх. То же самое повторилось при второй и третьей попытках итти на посадку. Дул боковой ветер и машину сносило. Опасаясь, что ветер выбросит машину с аэродрома, Сленнев повел самолет, срезая линию направления ветра. Машина быстро проскочила расчищенный участок, вылетела в ропаки и, уже теряя скорость, начала совершать прыжки. Благодаря тормозным приспособлениям на лыжах пилоту удавалось иногда уклониться от встречных ропаков. Наконец машина сделала большой прыжок вверх и неподвижно замерла вблизи большого ропака, словно раненая птица, высоко подняв правое крыло, а левое положив на лед.

Первой нашей мыслью был осмотр повреждений машины. Несколько мешали в этом наши пассажиры — собаки. Поэтому мы немедленно выбросили их с самолета. Это, как потом оказалось, ввело в заблуждение группу челюскинцев, которая наблюдала с сигнальной башни лагеря за нашей посадкой. Они видели, как машина прыгала по ропакам и наконец остановилась в явно аварийном положении.

Не зная о нашей судьбе, они старались в бинокль рассмотреть появление живых существ из самолета, но когда эти живые существа появились, челюскинцы невольно начали протирать стекла бинокля: живые существа, вылезшие из самолета, убегали от него на четвереньках… Только потом, когда мы появились в лагере, недоразумение разъяснилось.