Андрей Смирнов - Империя Наполеона III Страница 6

Встреча была разочаровывающей — такого враждебного отношения принц не ожидал. Он с горечью писал матери, что семья Бонапартов, больше всего желая покоя и боясь скомпрометировать себя перед лицом Европы, не может претендовать на власть во Франции. Уже вернувшись в Араненберг, Луи-Наполеон узнает о новой затее своего дяди: Жозеф с Люсьеном и в согласии с Луи опубликовали проект конституции, где аннулировался сенатус-консульт от 28 флореаля XII года и предлагалось вынести на плебисцит три имени — Луи-Филиппа, Генриха V и Жозефа Бонапарта. Целью этой махинации было желание исключить принца из списка кандидатов по той простой причине, что кандидатура Жозефа не выдерживала ни малейшей критики. Он устал от приключений и хотел только одного — покоя. Да и все семейство Бонапартов тоже хотело только спокойствия, поэтому велико было их желание избавиться от беспокойного Луи-Наполеона, который мог испортить им спокойное существование. Ответ последовал незамедлительно. В июле 1833 года молодой принц публикует «Политические и военные размышления о Швейцарии», где он излагает свой взгляд на проблему престолонаследия, естественно, противный тому, что предлагал его дядя. Принц считал, что только потомки великого Бонапарта достойны править Францией, поскольку это право было дано им народом, проголосовавшим за пожизненный консулат и провозглашение империи. Идеалом принца была республика с императором во главе, и именно этот проект политического устройства он отстаивал в опубликованной в 1832 году брошюре «Рассуждения о политике». Говоря о предпочтении народа, он писал: «Это Наполеон И и Республика. Сын великого человека является единственным воплощением высшей славы, в то время как Республика — воплощением высшей свободы»{52}.

Враждебное отношение Бонапартов и отказ Луи-Филиппа в просьбе вернуться на родину во Францию произвели на принца сильное впечатление. В этот же период своей жизни в письме, направленном Вейяру, Луи-Наполеон раскрывает свои взгляды, дает критическую оценку своей деятельности и свое видение настоящего: «Что касается моей позиции, поверьте, я ее прекрасно понимаю, хоть она и очень сложная. Я знаю, что я многое должен моему имени и ничего мне самому; аристократ по рождению, демократ по природе и по убеждению… Наконец, вызывая опасения по причине моего имени либералов и абсолютистов, я не имею политических друзей, за исключением тех… для которых я должен стать своего рода удобным случаем. Поэтому я знаю все трудности, с которыми мне придется столкнуться в моих первых начинаниях, в которых я буду следовать только велению сердца, рассудка, сознания… для того чтобы следовать всегда только прямо, с какими бы трудностями мне ни пришлось столкнуться на пути, стараясь таким образом возвыситься достаточно высоко, чтобы один из лучей, исходящих с острова Святой Елены, мог меня озарить»{53}. Он осознает, что в данный момент за ним пойдут только такие же, как он, не признанные респектабельным обществом, исключенные из политической жизни, горящие желанием вернуть или сделать себе имя.

Таким образом, Луи-Наполеон обладал лишь знаменитой фамилией, а нужно было, чтобы он еще стал известен, чтобы за именем стояло что-то конкретное. Поражает, с какой последовательностью и целеустремленностью придерживается Луи-Наполеон своих взглядов. В письме к Вейяру, уже после провала переворота в Булони, он писал: «Нужно меня знать, чтобы судить… Это не личные амбиции, которые заставляли меня два раза рисковать больше чем жизнью — моей репутацией… это мои возвышенные и мистические убеждения, которые влекут меня по жизни»{54}. Эта убежденность напоминает фанатическую веру Наполеона I в свою судьбу и счастливую звезду. Таким образом, вера в свою судьбу и предназначение становится главным качеством Луи-Наполеона, характеризующим его как личность.

Во все языки мира вошла французская поговорка «Cherchez la femme», что в переводе дословно означает «Ищите женщину». В случае с Луи-Наполеоном такой женщиной стала его мать — Гортензия де Богарне. Она внушила сыну веру в великое предназначение, воспитала его как наследного принца, она же свела его с Персиньи, который проездом в Германию остановился в замке Араненберг. Личность Персиньи со временем породила не меньше загадок, чем фигура самого принца. Уже после провала страсбургского заговора Персиньи обвинили на суде в присвоении себе чужого титула и имени. Достоверно удалось установить, что его настоящее имя Жан-Жильбер-Виктор Фиален. Впоследствии, уже во времена Второй империи, Персиньи получил на законных основаниях титул герцога. Он родился в Сен-Жермен Лепинас (департамент Луары) 11 января 1808 года в семье крестьян. Собственно говоря, его имя происходит от названия сельской общины «Персиньи», в которой он родился и вырос. С детства его отличали неугомонный нрав и жажда приключений. Попав в армию простым солдатом, он вскоре понял, что времена изменились и блестящей карьеры, возможной во время наполеоновских войн, ему не сделать. Персиньи увольняется из армии и становится журналистом. Известность ему принесла статья для ежемесячного обозрения «Локсидан франсэ», в которой он рассуждал о необходимости реставрации империи. Идея восстановления империи приобрела под его пером почти что религиозный характер. Он ждал империю, как христиане мессию: «Настало время, — писал Персиньи, — возвестить Европе это империалистическое евангелие, которое до сих пор не имело своих апостолов»{55}. Интересно, что идея восстановления империи пришлась по вкусу и парижскому бомонду. В светских салонах Персиньи чувствовал себя свободно и даже выхлопотал для себя должность в таможенном ведомстве.

Неизвестно почему и как, Персиньи направляется в Германию изучать коннозаводское дело. Так проездом через Эльзас и Лотарингию он оказался в доме Бонапартов. Гортензия сразу увидела в нем человека, увлеченного идеей реставрации династии Наполеонов во Франции, готового на решительные действия. Персиньи взволнованно рассказывал принцу и его матери, что «всюду воспоминание об императоре живо сохраняется в воображении народа, который связывает с именем Бонапарта идеи республики и империи, славы и патриотизма, тогда как имя Бурбонов означает для него все несчастия 1814 г., трактаты 1815г., господство попов и дворян, царство адвокатов и журналистов, хартию, навязанную или терпимую, одним словом, какой-то английский парламент, в котором он ничего не поймет»{56}. Более того, Персиньи открыто призывал к активным действиям, уверяя принца, что «армия дрогнет от радости при виде императорских орлов…» Встреча с Персиньи подтолкнула Луи-Наполеона к действию. «Кровь Наполеона возмущается в моих жилах, — писал Луи-Наполеон 27 августа 1835 года в частном письме, — до сих пор в моей жизни не было ничего замечательного, кроме моего рождения. Солнце славы озаряло мою колыбель. Увы! Вот и все… Вера в мой жребий — это моя единственная надежда; меч императора — моя единственная опора…»{57} И если вся семья Бонапартов хотела покоя, то он покончил с этой идиллией, заявив о себе не просто как о наследнике, а наследнике, который хотел бы воспользоваться своим наследством.

После революции 1830 года режим Июльской монархии улучшил финансирование армии, и возможность военного переворота в пользу династии Наполеонов становилась гипотетической. Начальники гарнизонов следили за дисциплиной с особым рвением после периода революционного брожения. В армии распространился дух пассивного подчинения, офицерский корпус превратился в часть хорошо отлаженной военной машины. Офицеры перестали интересоваться политикой и мало-помалу смирились с отводимой им режимом ролью послушных исполнителей. Но в начале 30-х годов подобное состояние духа еще не распространилось по всей армии, и принц решил действовать.

Выбор пал на приграничный город Страсбург, гарнизон которого неоднократно выказывал неповиновение и славился своими бонапартистскими убеждениями. Еще за год до попытки мятежа среди солдат и офицеров гарнизона Персиньи активно распространял книгу Луи-Наполеона «Учебник по артиллерии» — профессиональный труд, посвященный проблемам современного управления артиллерией. С этой книгой принц рассылал личное послание, и по откликам на свою книгу он, как оказалось, составил несколько ошибочное представление о состоянии духа и своей популярности в армии. Очевидно, что Луи-Наполеон рассчитывал на поддержку главным образом сержантского состава, и подготовляемый путч должен был быть исключительно военным. Среди высшего командного состава гарнизона он вошел в контакт с полковником Водри, который «никогда не сдерживал своих страстей и был более, чем кто-либо другой, доступен подкупу». Мадам Элеонора Бро, вдова Гордон-Арше, была прекрасна собою и опытна в обращении с мужчинами. Справедливости ради надо отметить, что и принц, и Персиньи были ее страстными поклонниками. В обвинительном акте Страсбургского процесса прямо говорилось о том, что мадам Гордон была душою заговора. Без ее помощи заговорщикам никогда бы не удалось привлечь на свою сторону полковника Водри. Искусная интриганка, готовая за деньги на все, мадам Гордон околдовала старого солдата, который поддался ее очарованию и превратился в послушную игрушку в руках заговорщиков.