Константин Романенко - Борьба и победы Иосифа Сталина Страница 6

Нет, Бесо не был атеистом, но он не разделял религиозного рве­ния своей супруги и не видел причин славословить Господа, прино­сящего одни несчастья на долю семьи. Женщина должна быть по­слушна своему мужу, содержать хозяйство, пока он занят делом, и смотреть за ребенком, а не «бегать по молельням». В народной фи­лософии Бесо было мало места Богу.

Возникавшие в семье разногласия касались будущего сына. Се­мен Гогличидзе вспоминал, что Бесо был того мнения, что сын дол­жен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иной позиции. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал ми­трополитом? Ты никогда не дождешься этого! Я сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он са­пожником!» — шумел возмущенный Бесо. Не находя слов для убе­ждений и отвесив подзатыльник сыну, он шел в погребок крестно­го Якова. Ему было чем гордиться — «мастером он был знатным, и сработанные им сапоги славились в Гори».

Пока «консерватор» Бесо излагал друзьям свои взгляды на жизнь, сдобрив их грузинским вином и цитатами из великого Шота Руставели, обиженная Кеке спешила к подругам, чтобы пожало­ваться на своего мужа. «Дядя Бесо, — вспоминала Коте Чарквиани, — с каждым днем сворачивал с пути, начал пить, бывали не­приятности с тетей Кеке. Бедная тетя Кеке! Входила, бывало, к нам и изливала душу с бабушкой. Жаловалась, что дядяБесо не содер­жит семью».

Впрочем, помимо «воспитательных» проблем, у Бесо были и другие причины искать утешения в дарах Бахуса. Дела его пошли хуже. Массовое производство и продажа фабричной обуви отни­мали у него выгодные заказы на пошив, а простой ремонт «штиб­лет» небогатых сограждан не давал хорошего заработка.

В своей работе «Анархизм или социализм?», написанной Иоси­фом Джугашвили в 1906—1907 годах, он явно имел в виду своего отца, когда говорил о новых пролетариях, стремившихся разбога­теть и стать собственниками: «Представьте себе сапожника, кото­рый имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Он поступил на фабри­ку Адельханова, но не для того, чтобы превратиться в постоянного наемного рабочего, а с целью накопить денег, сколотить капиталец, а затем вновь открыть свою мастерскую... Работает пролетаризиро­ванный сапожник и видит, что скопить деньги — дело очень труд­ное, так как заработка едва хватает даже на существование. Как ви­дите, у этого сапожника положение уже пролетарское, но созна­ние его пока еще не пролетарское, оно насквозь мелкобуржуазное».

Надеждам Виссариона Джугашвили не суждено было сбыться, как не удалось сбыться надеждам миллионов трудящихся, рассчи­тывавших выбиться в состоятельные слои общества, но Бесо честно пытался добиться положения «хозяина своего дела». Поэтому не­справедливо и незаслуженно пренебрежение, проявляемое к нему, как и высокомерное навешивание ярлыка «грубости и жестоко­сти» его характера, что делают, «переписывая» друг у друга такую характеристику Бесо, некоторые авторы.

Наоборот, символично то, что в будущем сын родовитого и, на­до понимать, не «грубого» отца Уинстон Черчилль, родившийся во дворце Бленхейм, потомок древнего, богатого и влиятельного рода английских герцогов Мальборо, по собственному признанию, на совещаниях «большой тройки» при входе в зал сына кавказского сапожника «вставал и невольно» вытягивал «руки по швам»!

Конечно, биографы вождя упрощают характеристику Висса­риона Джугашвили. С одной стороны, это следствие ограниченных сведений о его жизни, с другой — этим «огрублением» его челове­ческого существа они пользуются как логической мотивировкой, чтобы приписать самому И.В. Сталину качества, которые, по их мнению, являются следствием «обстоятельств происхождения».

При этом они ссылаются на впечатления субъективного дет­ского восприятия Виссариона Джугашвили приятелями его сына. Английский историк сэр Алан Буллок утверждает, что «отец Ста­лина был грубым, жестоким человеком, сильно пил, избивал жену и сына и с трудом мог содержать семью».

Но так ли уж «груб и жесток» был Виссарион Джугашвили в своих «непедагогических» методах воспитания? Так ли он много «начал пить», чтобы порицать его за это? Выделялся ли он такими чертами среди своих современников?

В пуританской Англии девятнадцатого века узаконенной ме­рой наказания в школах была порка. У. Черчилля, аристократа и потомка «Мальбрука», недисциплинированного и плохо успеваю­щего ученика в школе, нередко секли розгами. Конечно, и Россия не пренебрегала этой «прогрессивной» системой воспитания.

Впрочем, сошлемся на другой пример. Бесо Джугашвили был лишь на пять лет моложе царствующего императора Александ­ра III, о котором В. Пикуль писал: «Этот — тип! Грубый и нетерпи­мый, зато яркий и выразительный. Не анекдот, что боцмана Бал­тийского флота учились материться у этого императора». Бывший начальник царской охраны генерал Петр Червин перед смертью рассказывал профессору физики П.Н. Лебедеву:

«Мы с Его Величеством дураками не были. Заказывали сапоги с такими голенищами, куда входила плоская фляжка. Почти целая бутылка коньяку! На двоих у нас четыре ноги — выходит четыре бутылки. Царица подле нас — глаз не сводит. Мы сидим будто па­иньки. Трезвые! Отошла она, мы переглянемся — раз, два, три! — вытащили фляги из сапог, пососем и опять сидим Царю ужасно та­кая забава нравилась. Вроде игры. И называлась она у нас так — «голь на выдумку хитра». Хитра ли голь, Петя? — спрашивает меня царь. Ну до чего ж хитра, говорю. Раз, два, три — и сосем! Императ­рица никак не поймет, с чего мы налакались. А Его Величество уже на спинке барахтается, визжит от восторга и лапками болтает. Да, были люди в наше время...»

Человек своей эпохи, император имел и соответствующие взгляды на вопросы воспитания. Он говорил в отношении герман­ского императора Вильгельма II: «Вилли производит впечатление дурно воспитанного. Не мое это дело, но будь он моим сыном, я бы порол его с утра до ночи!» Подобные обещания не расходились с практикой; три его сына: Николай, Георгий и Михаил вкусили пло­ды этой монаршей педагогики: «старшего он порол как Сидорову козу, среднего поднимал за уши и показывал Кронштадт, а млад­шего...»

Впрочем, по свидетельству современников, будущий россий­ский монарх вызывал у окружающих недоуменное впечатление: «Наполовину ребенок, наполовину мужчина, маленького роста, ху­дощавый и незначительный... Говорят, он упрям и проявляет уди­вительное легкомыслие и бесчувственность!» «Повесить щенка на березе или прищемить в дверях беременную кошку было для Ни­ки парою пустяков. «Визжат? Хотят жить? Интересно, как они по­дыхают», — говорил Ники, смеясь».

Правда, уже взойдя на престол, «Николай II был достаточно воспитан, чтобы не выражать свою кровожадность открыто. Зато на охоте проявлял себя настоящим убийцей! Бывали дни, когда царь успевал набить тысячу четыреста штук дичи; в особом приме­чании Николай II записывал в дневнике с садизмом: «Убил еще кошку».

Нельзя не признать, что проказы юного Сосо бледнеют перед «шалостями» цесаревича, как и характер его отца — перед деспо­тичной индивидуальностью самодержца. Но не следует забывать, что и горийский сапожник, и российский император прежде всего были детьми своего времени, в котором потомство воспитывали не только нравоучениями. Кстати, отец Троцкого тоже порол своего сына, но, видимо, мало порол...

Конечно, Сосо был обычным ребенком, живым и жизнерадост­ным, любившим лазать по деревьям и карабкаться по скалам. Он смело бросался в бурные потоки рек у плотов, сплавляемых вниз по течению. Резвый и азартный, любознательный и активный, в дет­ских играх он принимал на себя роль вожака, и товарищи интуи­тивно ощущали и принимали его превосходство. Это были живые ребячьи игры с прятками, погонями и засадами, волнующими дет­ское воображение, которые он придумывал сам. Нарисовав углем усы и прилепив бороду, он изображал хевсура — горца Восточной Грузии или представлял народного героя Миндию.

Его сверстник П. Капанадзе вспоминал: «С виду Иосиф Джуга­швили был худой, но крепкий мальчик. Жизнерадостный, общи­тельный, он всегда окружен был товарищами. Он особенно любил играть со сверстниками в мяч (лапту) и «лахати». Это были излюб­ленные игры учеников. Иосиф умел подбирать лучших игроков, и наша группа всегда выигрывала».

Сосо шел восьмой год, когда была предпринята первая попытка определить его в школу. Бытует мнение, что мать будущего вождя мечтала о духовной карьере сына. Однако дело не только в желани­ях Кеке.

В уездном Гори было шесть учебных заведений: учительская се­минария, женская прогимназия, женская начальная школа, а так­же три училища — городское, духовное православное и духовное армянское. И по существу у Кеке не было выбора. По возрасту, на­циональности и даже полу выбор места учебы для мальчика был ог­раничен. Кроме того, обучение в училищах велось на русском язы­ке, а Сосо, хотя и слышавший русскую речь с детства, не имел дос­таточной подготовки для занятий в школах, где преподавание велось на русском языке.